На кого похож арлекин - Бушуев Дмитрий (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Вещий сон в одну из одиноких ночей: Всадник. Я следовал за ним сквозь мертвый лес, и наконец мы вышли на берег бурной реки. На другом берегу — вид великолепнейшего белого города, строения которого были похожи на восточные минареты, выложенные цветной мозаикой. Сферические белые купола — как гигантские яйца мифологической птицы. Я замер в восхищении, поняв, что этот город — мой. Может быть, это была проекция небесного Брайтона:
Схожу по тебе с ума, Денис, и счастлив в своем безумии. Красный кузнечик «Явы» тоже оттаял после зимней летаргии, почувствовал радость пробега по взлетной полосе моей жизни —:и в небо, к танцующим звездам, к Аквариусу! Спидометр накручивал не километры, но возрастание моей любви к тебе — в геометрической прогрессии. Теперь я поджидал тебя не у самых ворот школы, как раньше, а у триумфальной арки парка. Выезжая за город, я выжимал из своего мустанга всю цилиндрическую мощь, и в этом выражалось давно уже не подсознательное желание побега, прорыва. Скорость — одна из самых ярких иллюзий свободы. Теплые названия пригородных деревушек мелькали как субтитры старого фильма; мы мчались на запад, где уже догорало солнце, и хотелось ехать только в одном направлении, через все границы и таможни, без оглядки и безвозвратно. Вектор моей жизни уже давно был проложен на Запад. Да меня ночью разбудите — я точно укажу вам, в какую сторону света дует ветер перемен, словно с Запада на меня был направлен индивидуальный биологический магнит; меня несло к тем берегам на всех парусах судьбы и времени, и палуба уходила из-под ног. Денис предчувствовал нашу разлуку, и его чрезвычайная чувствительность проявлялась в молчаливой грусти и странном смирении, сквозившем во всем его облике.
Об эмиграции я думал уже давно. Новенький заграничный паспорт с немецкой визой уже лежал на моем столе, сверкая тисненым золотом российского герба. Мой пропуск в мир. Мой выход в свет. С Денисом мы часто говорили на эту тему. Он становился грустным, начинал заикаться, но верил, что в скором времени мы опять будем вместе — на новой земле и в новом доме. Бывают также в жизни моменты, когда мы чувствуем, что не являемся хозяевами своей судьбы, и, повинуясь странному зову, вдруг покидаем обжитые гнезда: Нет, я бежал не от проблем (кармических узлов все равно не развяжешь), я бежал не от самого себя, но к самому себе — в новом воплощении, под новым небом, в новом доме. И отъезд представлялся единственным выходом их тупика. Я почти не помню той весны — совершенно серьезно. Водка. Много водки. Транквилизаторы, как шарики золотой пыльцы с мохнатых лапок сновиденческих шмелей. Три солнечных таблетки сжимаю во вспотевшей ладони, мне хочется спать, спать, спать, спать, спать и никогда не просыпаться больше. Воздушные замки жизни, миражи отелей в атлантическом океане моей бескрайности, контрапункт мусульманского рая, смуглые мальчики в чертогах Хозяина. Мне всегда подсознательно хотелось сбежать во второй, третий, четвертый (и какой там еще?) план существования, спрятаться у золотого Будды в черепе и спокойно дожидаться последующей реинкарнации. Загробные тайны открываются в цветной упаковке кошмаров запойного очарованного странника, забывшего не только свое предназначение, но и христианское имя. «Клементина, Клементина,» — повторяю странное, неизвестно откуда пришедшее имя и растворяю в могучем стакане свое безумие. Бесы ненадолго успокаиваются, глотают эликсир с желчью, празднуют, пируют и танцуют на детских гробиках, увитых ржавым театральным плющом. В мире наркологических растений я не видел своих шикарных красных и свежих роз — там искусственные вощеные цветы и плавающие свечи. «Клементина, Клементина!» — протягиваю свои тонкие высохшие руки почти до луны: Клементина, Клементина! Арлекины выпрыгивают из-под крышки розового рояля, что-то печатают на моей пишущей машинке.
Нет, весну я заметил, почувствовал — сладкий ветерок напоил мою гримерную. Я прослушиваю кассету перегревшегося автоответчика и слышу твой голос: «Андрей, где ты?» Короткие гудки: короткие гудки: «Андрей, где ты?!!» Твой одинокий, одичавший голос в глухой Вселенной.
— Я здесь, я здесь, — отвечаю, хотя и сам затрудняюсь определить место своего временного пребывания. Я здесь, где-то в России, или черт знает где! Названия нейролептиков повторяю как дорогие сердцу топонимы, как теплые имена русских деревень: фенотиазин, трифлюоперазин, флюфеназин, прохлорфеназин — Найтов в пиперазиновом кольце, как волк, обложенный красными флажками. Осталось только заплакать и вытирать свои арлекинские слезы твоими несвежими трусами. Мой мальчик, я шел на дно: утопающий сначала сражается со стихией, а потом наступает момент блаженства и музыки, хочется лечь на теплый песок и смотреть на расплескавшееся по поверхности солнце, повторяя: «Солнце, солнце, божественный Ра-Гелиос!..»
Однажды я загримировал на лице синяк неизвестного происхождения, надел черные очки, поднял воротник кожаной куртки и вышел за вином, как агент ЦРУ. На улице я встретил толпу своих головастиков во главе с новым учителем — совсем мальчишка, мой ровесник, в очках, напоминающих спортивный велосипед, а сам похож на голубого лунатика. Без сомнения, гомосексуалист, но уж этот не будет совращать мальчишек на уроках физкультуры, ему самому мужик нужен — из породы рэкетиров, с татуированными бицепсами и гигантским корнеплодом. Какую литературу он им преподает? Да какое мне дело? Клементина! Клементина!.. Мальчишки окружили меня, спрашивают, почему я ушел из школы. Денис мне улыбнулся и сразу же смутился, опустил голову и залился краской: Клементина!.. Я не знал, что отвечать. Сказал, что скоро уезжаю. И это было правдой. Куда меня несет? Каким ветром дует? И все, что было — только глупая тоска по утраченному раю: Боже, сколько у меня подарков, но кому их раздарить?
Денис прыгнул в мой разрушающийся мир на своей роликовой доске, в красных джинсах каменной варки, в голубой футболке, цветной платок повязан вокруг его тонкой шеи — в который раз он спасает меня, спускаясь в мои подвалы и камеры; уже почти лето, и я не заметил, как пролетела наша последняя весна. Отчетливое воспоминание, момент прозрения: теплым вечером мы сидим под тентом летнего кафе, едим лимонное мороженое. Я все еще заторможен, все еще чувствую вокруг себя поле отчуждения, но вот же, какой материальный мир вокруг, вот его голубая фактура, я могу осязать этот мир, ощущать его вкус и запах, трогать его почти не изменяющиеся формы — фонтан напротив иллюминирован цветными пучками прожекторов, играет музыка военного оркестра на городской площади, прогуливаются влюбленные в кленовой аллее, статуя Ленина с вечно протянутой рукой, на которой сидит живой голубь. Денис сжимает под столом мою руку. Я возвращаюсь в этот мир, только еще учусь ходить и читать азбуку жизни; ангел хранитель вернулся ко мне, забыв про все обиды.
— Скоро каникулы, Андрей, меня мама хочет к тетке в Казань отправить, это кошмар. Почему ты не отвечал на телефонные звонки? Ты был в городе?
— И да, и нет. Я был нигде. Я был в большом плавании. Это все тот же город?
Денис улыбнулся:
— И да, и нет, как ты говоришь. Что-то очень изменилось.
— Ты что, влюбился?
— Я уже давно влюбился: Ты разве не знаешь, кого я люблю?
Я был польщен, но в этот момент к нам подрулил на велосипеде смуглый подросток латинского типа, в грязных белых бермудах, чтобы стрельнуть у меня сигарету. По своей дурацкой привычке я рассмотрел его с головы до ног (Денис наступил мне на ногу, а велосипедист смущенно улыбнулся). Когда он отъехал, бельчонок ревниво заметил:
— У тебя были блядские глаза.
— ???
— Все равно я люблю тебя.
Он достал из кармана моего медвежонка и положил на столик. Лимонное мороженое сменилось клубничным, потом ванильным: Ну вот, прошла дрожь в руках, мирок опять построился — кирпичик к кирпичику. Прошел страх, и осталась только любовь, и мы потерялись в тех аллеях, и я целовал тебя на старой скамейке под разбитым фонарем и снова вдыхал твой родной запах: Огонек ночного такси мигает из прошлого, арлекины играют на губных гармошках, стучат в пионерские барабаны. Ты мой мальчик, ты мой нежный и глупый мальчик, и я люблю тебя. Читай по моим губам: «Я люблю тебя».
