По дороге к концу - Реве Герард (читать книги онлайн txt) 📗
— Вот это истинная правда.
Дома у него с тормозами никогда проблем не было, но в кафе он не может удержаться.
— Ну, это случайность, у меня вот все с точностью наоборот.
А не нахожу ли я, что, к примеру, мадам Офи последние полгода слишком много употребляет? Я придерживался как раз-таки противоположного мнения: она, конечно, плохо выгладит, подтвердил я, но не шатается, не испаряется внезапно, чтобы где-нибудь по секрету проблеваться, не несет понижающийся до шепота вздор, нет, подобного я за ней в последний год не замечал. Булли же, наоборот, беспокоился о ней и думал, что то, что на внешнем плане нам кажется улучшением, в реальности означает ухудшение, потому что от регулярных провалов она перешла к постоянной пропитанности.
— Но я практически никогда не вижу ее со стаканом в руке, — возразил я.
Да, верно, но ведь это увеличивает количество грязной посуды: теперь она придерживается мнения, что гораздо проще пить из горла. Я отказывался видеть все в таком мрачном свете: мало ли что может происходить с человеком, утверждал я. И я был у нее совсем недавно, как раз в тот день, когда мне нужно было открывать выставку Л.; я зашел тогда в ванную, чтобы помочиться, зашел без стука, как официальный последователь Греческих Принципов, и мне можно было всю ее созерцать и трогать, что только хочу, тогда ее фигура мне показалась все еще ничего, хотя мордашка уже подкачала за все эти годы, ничего не поделать, — но не так, чтоб это было достойно упоминания, нет, я, кстати, задаюсь вопросом, не пошло бы ее телу на пользу, если бы она содрала с кожи весь этот цемент, известку, гипс и шпаклевку и полежала бы часок на солнышке. Ну, да, время не стоит на месте, это мы и так знаем, не правда ли?
— Когда-нибудь мы все превратимся в некопченую и несоленую ветчину, которую как можно быстрее нужно вынести из дома, — сказал я. И сам перепугался, насколько точным был образ.
Но терзания по Офи не оставляли Булли:
— Ах, она ведь иногда даже не понимает, где находится.
Он утверждал, что теперь она оставляла горящие сигареты не только на краю стола, но где попало, где руки развалились, а несколько недель назад, например, бросила бычок в «салоне» на диване со стонущими от старости пружинами, за ней зашел тогда очередной кандидат в женихи, который занимался спортивной авиацией и обещал ей полет над скорбной деревней художников и наслаждение видом из-под крыла — облаков дыма, валивших из окон ее дома, они, к сожалению, не приметили; поэт Тео С., который жил внизу, понял, что происходит что-то из ряда вон выходящее, затушил огонь, вылив ведро воды на диван, и вытащил его на балкон проветрить, а на пустующем месте на полу пришпилил тетрадный листочек с сообщением: «Пожарчик потушил. Т.»
Но теперь нам действительно пора было уже ехать домой, где-то внутри я был не совсем спокоен за Тигру, потому что он никогда не жаловался, и если уж сам попросился в постель, он, может быть, не совсем в порядке. Так что вновь мы прощаемся с вами.
— У тебя чертовски приятный дом, просто высшая проба, красивее, чем наш, вообще-то, и расположен вдалеке от суеты, но тебе нужно как-то решить проблему с отоплением, — сказал я; нас действительно чуть не сдуло сквозняками, несмотря на все наполняющиеся чарки, а Тигре это могло повредить еще больше.
Дома мы обнаружили, что Тигра еще не спит, он сидел на кровати, облокотившись на подушки, температура чуть повышена, но он уверял, что все нормально и попросил лишь простокваши.
Мы еще немного поболтали со Вторым Призовым Жеребецом, приглушив свет, потому что Тигра заверил нас, что мы ему нисколько не мешаем.
— По-моему, Тигра болен, — сообщил я. — У Тигры опять жар. Тигра не должен умирать. Тигра — единственное существо на этом большом и печальном земном шарике, которого я люблю.
— Не пизди, а?
— Если Тигра умрет, я попрошу его руки.
— Да не скули ты так.
— Я не скулю. Я говорю и свидетельствую о том, что движет моим существом — я говорю языком сердца. Я правда без ума от тебя. Ради Бога, я могу позаботиться о том, чтобы ты получил любого мальчика, какого пожелаешь, а если хочешь девочку, то можно и девочку. Я буду раздевать их и держать, пока ты скачешь на них и ими владеешь. Мне хотелось бы иметь красивую, сексуальную сестричку лет пятнадцати с половиной или шестнадцати. Я хотел бы слышать, как она кричит, когда твой кол движется в ее дырочке, да ради Бога, и так далее. Как ты думаешь, тебе удастся стащить с меня ботинки? Потому что у меня не получится, правда, по любому. Я никакой.
В то время как Второй Призовой Жеребец наклонился, чтобы распутать узлы на шнурках моих ботинок, и его левое ушко оказалось так близко у моего лица, и я вдохнул заветный запах его волос, я действительно всем сердцем, больше, чем обычно, сокрушался о том, что у меня нет сестрички; есть, правда, брат, но для таких целей он уже слишком стар.
— Как восхитительно ты пахнешь, волшебный, белокурый, сладострастный самец. И это несмотря на твою проказу. (Ибо Второй Призовой Жеребец где-то в Амстердаме, в трамвае или в тропическом музее, подхватил мерзкое корокоро, которое выразило себя восемью громадными, болезненными при прощупывании прыщами на ляжках и под ягодицами.)
После моего последнего замечания, хотя и было уже поздно и я так устал, я чуть было не согнулся от смеха, потому что вновь вспомнил посещение Офи в день выставки и мое неожиданное вторжение в ванную; кроме Офи, там находилась еще женщина неопределенного возраста, которая иногда помогала Офи содержать ее гигантскую конуру в чистоте и порядке; когда я представился, она довольно долгое время пожимала мне руку своими опухшими рабочими лапами, одновременно при этом заметив: «Ну да, меня все еще мучает та экзема, но в остальном все в порядке», и, все еще не выпуская моей руки из своих тисков, притворялась, что никак не может разобрать, как меня зовут: «Древес? Дрееф? Рее?..» Как я сейчас осознал, годы и годы спустя, а может, и всю свою жизнь, я буду с благодарностью вспоминать этот опыт общения.
Опасность, что мне станет совсем грустно и уныло, была не призрачной, нужно вызвать в памяти как можно больше таких вот бодрящих опытов. К счастью, я припомнил, что два дня назад в соседнем Б., в Универсальном Магазине Брауэрса я купил 60 великолепных перьевых ручек, в этот раз не по два, а по одному центу за штуку, потому что «все равно на них спросу нет», а вчера скупил весь запас в количестве 80 штук за 40 центов, в английской коробочке с письменным предупреждением, что подделка преследуется по закону. Так что, если посчитать все покупки вместе — те, что стоили по два цента за штуку и по одному, и учитывая заключительную трансакцию, — у меня теперь приличный запас ручек, приблизительно штук 150, — может, кому-то это покажется преувеличенным, но это самое меньшее, что нужно иметь при себе, потому что если вдруг опять война, то не успеешь оглянуться, как без ручек останешься.
— А тебя Булли не возбуждает, разве он не красив? Ну, может, не так красив, как года четыре тому назад, это я и сам знаю.
Нет, уже нельзя было отворачиваться от правды жизни: мордашка Булли начала дурнеть, проявляя тенденцию превратиться в подобие вареной свиной головы, которая обычно отличает фотографов и кинематографистов, когда им за тридцать.
— Итак, чему мы можем научиться из предшествующего? — начал я, но Второй Призовой Жеребец уже не уделял мне внимания.
И все же, несмотря на то, что он меня не слушал, я начал рассказывать ему об одной ночи, много недель тому назад, когда я, внезапно проснувшись, вдруг подумал, что, быть может, Бог исключил меня из Себя, и этой мыслью мне защемило и сдавило сердце, пока я, уже к утру, не понял, что это попросту невозможно, чтобы Бог исключил из Себя самого какое-либо существо: Он самого, в силу своего всемогущества, мог бы, но его другое, везде- и всесущее свойство, Любовь, делает это невозможным. То есть Бог был не в состоянии сделать что-то, что он мог сделать, и это была Тайна, в которой заключены также Завершение и Возвращение Всего Сущего; это лишь вопрос озарения, даже ребенку понятно.
