Тайна России - Назаров Михаил Викторович (читать книги без .txt) 📗

Добавим к этому "русского Сократа" Г. Сковороду (занимающего свое место в истории русской философии) и таких выучеников Киево-Могилянской коллегии (позже Академии), как Епифаний Славинецкий, белорус Симеон Полоцкий, Милетий Смотрицкий, св. Димитрий Ростовский, Стефан Яворский — они внесли свой вклад в создание общерусского литературного языка.

"Достаточно представить хотя бы перечисленные фигуры на знамени своего времени, чтобы понять их выдающуюся роль в развитии русской культуры", — пишет украинский националист М.Ю. Брайчевский ("Национальный вопрос в СССР". «Сучаснiсть», 1975), желая подчеркнуть, что украинская культура "стояла на несравненно высшем уровне, чем в России". Тем более: стоит ли отказываться от совместного творения, в которое украинскими деятелями было вложено столько таланта и сил?

Кстати о языке: украинский общественный деятель М.П. Драгоманов в 1893 г. писал, что "для украинской интеллигенции, так же как и для украинофилов, русский язык еще и теперь является родным и природным"; "Российская письменность, какова бы она ни была, является до сих пор своей, родной для всех просвещенных украинцев, тогда как украинская существует у них для узкого круга, для "домашнего обихода", как сказали Ив Аксаков и Костомаров" [30] ("Листы на Наднiпрянскую Украину". Киев, 1917. Цит. по: Ульянов, с. 249).

Можно привести и пример заботы великороссов о малороссийской культуре: первая "Грамматика малороссийского наречия" была составлена в 1818 г. А. Павловским, который в предисловии объяснял свою цель: послужить укреплению "наречия сего близкого по соседству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единым со мною отрасли происходящих моих собратьев". В этом, культурном, наследии — общность души. Религиозная общность — важнее всего. "Пусть разъединяет язык, разъединяет память и имя Москвы — соединят Киевские святыни и монастыри Святой Руси", писал Федотов. — "Мы должны соединяться в религиозном возрождении. И сейчас подлинно живые религиозные силы Украины от Русской Церкви себя не отделяют". В этой общности веры — единство главных, духовных ценностей, уходящее в совместное принятие христианства. [31]

Как можно видеть на этих примерах, ощущение российского единства нисколько не мешает чувству украинского и белорусского патриотизма. Следует напомнить, что и выражение "Единая и неделимая Россия" принадлежит не великорусскому шовинисту, а патриоту-малороссу М.В. Юзефовичу, который предложил написать эти слова на памятнике Богдану Хмельницкому в Киеве (Ульянов, с. 195).

Сепаратизм — другой тип национального самосознания: когда не чувствуется общности ни в одном из указанных аспектов. В этом смысле сепаратизм — явление не столько национальное, сколько политическое, которое в своих крайних проявлениях может искажать подлинно национальное самосознание.

Так, сепаратистские реформы исказили украинскую письменность, введя в нее польские и немецкие слова, лишь бы она как можно больше отличалась и от церковно-славянской, и от русской. Сепаратисты исказили и украинскую историю, трактуя гетманские измены после воссоединения не как сословный эгоизм казацкой верхушки и ее стремление к шляхетским привилегиям, а как "народную борьбу за независимость Украины" вопреки тому, что православный народ как раз желал единства с Россией. А оправдать измены проще всего было клеветой о "насилиях Москвы"…

Видимо, украинский сепаратизм, возникший в конце XIX в., следует рассматривать в трех разных аспектах:

1) как явление растущего национального самосознания;

2) как точку приложения сил иностранной антироссийской политики; но и

3) как струю в общероссийском "революционно-демократическом" движении.

Если о первых двух факторах написано достаточно, то последний почему-то привлекал мало внимания в статьях на данную тему. А ведь именно сегодня, в эпоху демонтажа марксистских догм, он тем более заслуживает рассмотрения.

Несомненно, что украинское движение XIX в. развивалось под сильным влиянием общеевропейских революционных идей. И пользовалось поддержкой со стороны российской интеллигенции, которая поощряла все, что ослабляло "тюрьму народов — царизм" (еще Бакунин провозгласил требование независимости Польши, Финляндии и Малороссии). Так и украинские "революционные демократы" видели в разбойной Запорожской Сечи зачаток «коммуны», в изменнике Мазепе — "героя народного освобождения", а в гетманском произволе над собственным народом — "образец демократии, погубленной царским самодержавием".

Именно в "революционно-демократическом" русле рассматривают украинское движение XIX–XX вв. советские историки, и можно лишь удивляться тому, что многие украинские интеллигенты сегодня борются за свое национальное достоинство в этом же русле: против сталинского "отхода от классовых принципов" и от норм "ленинской национальной политики" (такова аргументация большинства самиздатских авторов в цитированном выше сборнике издательства "Сучаснiсть").

Русская независимая общественность давно вынесла приговор и "ленинским нормам", и своим "революционным демократам". Может быть, украинским и белорусским патриотам следовало бы пересмотреть отношение и к своим подобным "национальным выразителям"? Ибо вряд ли можно отнести к национальному качеству атеизм и даже богохульства, в частности, у Т.Г. Шевченко.

При всем уважении к нему как к поэту в его творчестве следовало бы выделить разные содержания:

1) чисто художественное;

2) "революционно-демократическое" чему, разумеется, уделяет основное внимание БСЭ: Шевченко "был идеологом этого движения", его "произведения сыграли важную роль в развитии материалистической философии", он "сделал литературу средством воспитания классового сознания", "гневно клеймил самодержавие", выступал "против церковного мракобесия",

3) историческое содержание, которое представляет собой романтизацию гетманства и казачества, далеко не всегда согласующуюся с научными данными;

4) все, что останется за вычетом вышесказанного, и будет национальным, с примесью не только "беспощадной мести к угнетателям" (БСЭ), но и неприязни к "москалям".

Конечно, «москальские» чиновники давали основания для этой неприязни, когда боролись против революционных демократов, и украинских в частности, не самыми умными и благородными методами. Таковы, преследовавшие эту политическую цель, указы 1863 г. (в связи с польским восстанием) и 1876 г. об ограничении использования украинского языка. Они, разумеется, лишь придали энергии сепаратистам (тот же обратный эффект дают и сегодняшние преследования украинских националистов в СССР). Но основной дефект творчества Шевченко объясняется, видимо, нехваткой образования, вследствие чего и стала возможной романтизация "Истории руссов" (сборник поддельных «документов» по истории Малороссии, составленный в XVIII в. в целях противодействия реформам Екатерины; недостоверность его признана даже украинскими учеными).

Это мнение о Шевченко не мое, а двух апостолов украинского национального возрождения XIX в., П.А. Кулиша и М.П. Драгоманова, которые, как подчеркивает в своей книге Н. Ульянов (с. 170, 182), в последний период своей деятельности пересмотрели оценку украинского классика. Драгоманов писал, что «Кобзарь» — "не может стать книгою ни вполне народною, ни такой, которая бы вполне служила проповеди "новой правды" среди народа". А Кулиш полагал, что душа поэта теперь "должна скорбеть на берегах Ахерона о былом умоисступлении своем", и забвение обществом многих произведений Шевченко было бы "актом милосердия" к его памяти.

Не пришло ли время произвести подобный "акт милосердия" ко всему "революционно-демократическому" национализму? Стоит ли сегодня превозносить этих, пусть искренних, но духовно ограниченных "борцов за светлое будущее" под национальным флагом? Не настала ли и на Украине пора мудрого патриотизма, очищенного как от сепаратистских «неправд», так и от марксистской их интерпретации, "национальной по форме, социалистической по содержанию"?