Распахни свое сердце (СИ) - Анафест Ольга "Anafest" (книги полностью .TXT) 📗
уже пускаться с ним во все тяжкие.
Олега она вроде знала немного, но всё-таки то, что происходило сейчас между ними, было каким-то
спонтанным порывом, вышедшим из накопившегося напряжения.
Конечно, чувствовалась его неопытность, но уже сейчас она могла сказать, что из парня выйдет со
временем отличный любовник, который к тому же вполне в её вкусе.
У Жени были особенные потребности и пристрастия, и в будущем, как ей казалось, Смирнов мог
научиться удовлетворять их.
Правда, не факт, что они оба захотят этого будущего, скорее наоборот, но она мысленно желала ему
успеха с женщинами, уверенная, что он добьётся его. Какие его годы?
— Жека! — старшеклассник двинулся ещё несколько раз и вышел из девушки, рукой обхватив член
и додрачивая. Вязкая сперма, выплёскивающаяся белесыми струями, попала на поясницу и ягодицы
Копейкиной.
— Умница, — похвалила парня за отменную реакцию Евгения, не злясь на собственную
неудовлетворённость. С кем не бывает?
Но Олег нашёл в себе силы не рухнуть на кровать, распластавшись, а довести свою партнёршу до
оргазма проворными пальцами. Получилось у него довольно хорошо, что заставило Женю
задуматься о том, что можно ещё разок выпить с ним за компанию при случае.
На постель они повалились вместе, потные, разморенные, но с довольными улыбками.
— Да, — первой произнесла девушка.
— Да, — кивнул Олег.
И только им двоим было понятно значение этого короткого, но такого ёмкого и наполненного ярким
спектром эмоций и ощущений «Да».
Глава 26
То, что Дмитрий считал отношениями, продлилось ещё ровно неделю с того дня, как он
познакомился с Антониной Ивановной и бабой Глашей.
Толик приехал к нему вечером, задумчивый, серьёзный и какой-то отстранённый.
Он не стал ходить вокруг да около, а выдал с порога:
— Я решил возобновить связь с женщиной, с которой был до нашей встречи.
Сизов замер, не зная, что сказать. Ему одной фразой указали на его роль в чужой жизни, весьма
скромную роль, незначительную — временный трах. Он молча смотрел на Щербатого, пытаясь
увидеть хоть какие-то эмоции на каменном лице. Ничего.
— Ты же всё понимаешь? — Финогенов спросил это так легко, будто его и не интересовал ответ.
Наорать? Схватить за грудки и встряхнуть хорошенько? Врезать по морде? Нет, отчаянно хотелось
надавать пощёчин, унизив тем самым и показав, что другого Толик не заслуживает.
Дмитрий усмехнулся и, скрестив руки на груди, прислонился плечом к дверному косяку:
— Конечно, я всё понимаю. Надеюсь, пригласишь нас с Лёнечкой на свадьбу? — он старался быть
беззаботным и равнодушным. — Ты же знаешь, что Костенко обидчивый.
— Обязательно, — Щербатый улыбнулся. Сощурившись, он посмотрел на теперь уже бывшего
любовника и произнёс: — Спасибо, Дима.
Сизов застыл. Он впервые назвал его по имени. Впервые… когда решил уйти. Поистине, жизнь
настоящая сука.
— Пока, Толь, — отмерев, он пожал протянутую ему руку.
— Увидимся.
Когда Финогенов скрылся в лифте, Дмитрий закрыл дверь, тупо уставился на коричневую обивку и
расхохотался, истерически, болезненно, надрывно.
Он, наивный дурак, думал, что встретил, наконец, человека, с которым можно было остепениться, осесть, не дёргаться по поводу и без, просто жить. Размечтался!
Судьба любит пошутить. Она даёт нам что-то, чтобы потом забрать должок вдвойне, отвесив
напоследок хорошего пинка под зад.
Конечно, они не давали друг другу никаких обещаний, но всё-таки… Теперь знакомство с матерью
и бабушкой Толика казалось плевком в душу. Грязным плевком из скопленной слюны, перемешанной с гноем. Зачем?
Почему нельзя по-людски? Так пьяные подростки манят к себе дворовую собаку куском колбасы, а
потом бьют её палкой и хохочут, видя её растерянные глаза, наполненные непониманием и болью, и
слыша жалкий скулёж. Звери честнее.
Сизов задумался над словами Лёни о том, какое значение человечество придаёт любви. А что есть
любовь? Может, действительно всего лишь выдумка и ширма?
Он не раз влюблялся прежде. Порой отчаянно, глупо, безрассудно, и это было естественным, пока
он был юнцом, но сейчас, когда ему тридцать два, подобные порывы могли стать губительными. Да
и влюблён ли он? Смог бы до конца оставаться с одним человеком?
Мы так часто даём пустые клятвы. Нет, они имеют для нас значение в тот момент, когда мы
произносим их, но спустя время может произойти что угодно, и слова будут только словами. Нельзя
зарекаться.
Дмитрий понимал, что так просто ему не удастся вычеркнуть из жизни эти отношения. Они длились
не день и не два, а больше месяца, и если учесть, сколько он добивался внимания, то станет
очевидным, что забыть будет трудно. А надо ли? Бороться? За что бороться?
Именно сейчас вспомнился Щербатый, стоящий посреди танцующей толпы, кажущийся одиноким, потерянным и несчастным. Он говорил тогда о детях. Да, этого Сизов никогда не смог бы дать ему, а
та женщина сможет. Она подарит ему семью. Нужно быть дураком, чтобы не заметить трепетного
отношения Финогенова к семье и семейным ценностям. Значит, таков его выбор? Справедливо.
Только на душе всё равно мерзко, потому что не будет больше тихих вечеров перед телевизором, страстных ночей, храпа над ухом, к которому так привык, и много чего ещё, такого простого, но
близкого. Сентиментальная чушь, не достойная мужчины? Может быть, но ведь он никому не
расскажет об этом и не даст повода думать, что в нём что-то надломилось.
Это всё декабрь. Дмитрий всегда ненавидел декабрь и март — два сучьих месяца, которые
приносили хандру.
Нужно встряхнуться, взять себя в руки, потому что впереди праздники, корпоратив на работе, где он
не имел права не улыбаться и не выглядеть довольным жизнью, да и просто… надо жить. Время
идёт, оно всё расставит по местам, залижет раны, и не надо сдирать воспоминаниями подсохшие
коросты. Да, сейчас ещё трудно, произошедшее не до конца уложилось в голове, но стоять на месте
нельзя.
Так легко уговаривать себя, но так трудно уговорить…
***
— Привет, — Татьяна наклонилась, касаясь пальцами чёрно-белой фотографии на припорошенном
снегом памятнике. — Давно не виделись, родной, — она улыбнулась и закрыла глаза, позволяя
воспоминаниям нарушить её покой. Многие боятся кладбищ, но она всегда чувствовала себя
защищённой от реальности на могиле мужа. Бояться надо живых, а не мёртвых. — Я скучаю, Кирилл, я очень скучаю. Ты перестал сниться мне, — Антонова опустилась на колени прямо в снег.
— Пожалуйста, оставь мне хотя бы эту малость! Мне страшно, Кира! Я боюсь, что однажды забуду
тебя… Как мне потом жить, как?! — ветер трепал её волосы и хлестал по щекам. — Я
предательницей себя чувствую, понимаешь? — она срывалась на крик, а потом снова переходила на
шёпот, рваный, задыхающийся. — Помнишь, как ты заступился за меня перед Колькой Саврохиным?
Он такой здоровый был, а ты не испугался и так наподдал ему, что он меня стороной обходить начал.
Ты тогда героем моим стал, Кира. Знаешь, как я счастлива была, когда ты мне васильки принёс и
сказал, что они в моих глазах отражаются? Я и надеяться не могла, что ты обратишь на меня
внимание. Думала, так и будешь маленькой девочкой считать. Если бы ты знал, как мне подруги
завидовали! А наш первый поцелуй? Я никогда до этого не целовалась и очень боялась, что ты
будешь смеяться надо мной. Глупая? Ты часто так меня называл, а я никогда не обижалась, потому
что это звучало как-то по-доброму, ласково. Ты особенным был, Кира, — на пушистых чёрных
ресницах замерли прозрачные капли, мгновенно сорванные порывистым ветром. — Мне тебя не
хватает, родной. Я сейчас должна быть в другом месте, но прячусь здесь, потому что мне страшно, а
