Белая ночь - Вересов Дмитрий (библиотека книг .TXT) 📗

Внешне Дима Иволгин больше походил на москвича шестидесятых, чем на ленинградца семидесятых. Неприкрытые волосами уши, детская челка и мягкие, ни разу не бритые усы. Его можно было бы назвать худощавым, если бы не полные ноги, которыми он тяжело и мягко бежал к электричке. Его бег, пожалуй, характеризовал его лучше всего. Дима не отталкивался от земли, не выбрасывал вперед бедро, а как-то необычайно легко отрывался от земли, а потом тяжеловато бухался вниз.

Он хорошо готовил щи и борщи, как-то хитро заваривал чай для успокоения и бодрости, разводил цветы, вязал на спицах и крючком.

Смело разбирал забарахлившие электро— и радиоприборы. Правда, починить их удавалось Диме редко. Обычно он смеялся над каким-нибудь внутренним устройством, тыча туда отверткой. Отсмеявшись, восклицал удивленно:

— Кто же так делает! Ерунда какая-то. Так, вообще, нельзя делать. Как оно только работало столько лет!

На улице ему приходилось хуже. Шпана замечала его издалека, а вблизи вообще видела насквозь. Иволгин в такой ситуации пускался в пространные и наивные объяснения. Мог, например, сказать, что пожалуется на плохое поведение их девушкам. Обычно в рядах шпаны находился самый отчаянный, первым понимавший, что риска никакого нет, но можно опоздать, и бил Диму в удивленный карий глаз. В купчинских дворах, колхозе, стройотряде почему-то всегда доставалось этому Диминому глазу.

С девушками Иволгин подчинительно дружил. Высокомерные, не всегда симпатичные девицы, как и шпана, чувствовали, что риска никакого нет, и использовали его, как плюшевую диванную подушку, без которой, вообще-то, можно обойтись, а можно облокотиться для большего комфорта. Иволгин чувствуя свое подчинительное положение, а также, что его не воспринимают всерьез, протестовал, шутливо пререкался. Самоуверенные девицы уступали ему в мелочах, но не выпускали из подчинения. Они рассматривали Иволгина как запасной вариант.

Поступив в институт, Дима решил избегать их, от греха подальше.

Маркову он напоминал чем-то покойного Женю Невского. Только он не желал признаваться себе в этом. Как и в том, что именно это сходство и было одной из причин, притягивающих его к Иволгину. Как будто это было неприлично.

А может, это было чувство вины? После того, как исчез Невский, это чувство, вероятно, посещало многих его одноклассников. И Марков принял на себя не меньшую ее часть. Не заметил, что творится с Женькой. Не предупредил, не спас…

Он до сих пор видел Невского в своих снах.

Редко, но видел. Тот приходил нежданно-негаданно, но молчал. Слово — серебро, молчание золото. Однако Кириллу этого золота было не нужно. Сказал бы Женька хоть что-нибудь, что ясно дало понять — пустой это сон, обычное сновидение безо всякого смысла… И душа Кирилла успокоилась бы тогда. Но тот ничего не говорил. Будто ждал какого-то момента, когда Кирилл созреет. Для чего?! Для откровения?! А может, он сам должен был догадаться, что к чему? Может Женька так подсказывал ему — вот еще один хороший человек, с которым свела тебя судьба, только теперь не оплошай, присмотрись! Станешь тут суеверным.

Кирилл понимал, что Дима Иволгин — человек необычный, редкий. Он сравнивал его то с Пьером Безуховым, то с Алешей Карамазовым, но тут же находил эти сравнения крайне неудачными. Иногда он называл Иволгина домовым. Действительно, Дима скорее напоминал это странное мифическое существо, духа семейного уюта и очага, которому иногда приходилось покидать свой лапоток и ехать зачем-то в институт, в колхоз, стройотряд, где он был необычен, чудаковат, как и его портфель — «ложный крокодил» — среди студенческих «дипломатов».

Весь первый семестр Марков прятался от Акентьева. Мама интеллигентно врала, что Кирилл в колхозе, у бабушки, будет поздно или неизвестно когда. Акентьев также интеллигентно делал вид, что верит в его отсутствие и не ощущает каким-то беспроводным чувством, что Кирилл в этот момент делает матери страшные глаза, мотает головой в двух метрах от телефонной мембраны и машет руками, как бы отгоняя кровососущих насекомых. Саша звонил все реже, а потом и вовсе перестал. Кирилл мысленно попрощался с Акентьевым навсегда, и на душе у него стало гораздо спокойнее.

Он в меру прогуливал лекции, пил портвейн «777» со своими институтскими приятелями, хмелея больше от чувства лидерства в их небольшой компании, которое он испытывал, пожалуй, впервые в жизни. Без него, конечно, их компания тут же развалилась бы, как карточный домик. Эротическая энциклопедия Кости Сагирова и домоводство Лимы Иволгина не могли стоять на одной полке, не будь между ними странной книжки Кирилла Маркова, которая представляла собой переплетенную под одной обложкой нотную тетрадь, стихи русских символистов, кое-что из Достоевского, разрозненные обрывки из Сартра, Камю, Битова, Гладилина и Аксенова вперемешку с фотографиями рок-музыкантов. Лидерство это было негласным, незаметным, а потому неформальным и неоспоримым. Костя усиленно готовил Кирилла к первенству института по боксу, заставил даже изменить походку, чтобы правильно выводить плечо вперед. Иволгин подтягивал его по черчению и начертательной геометрии, восклицая при этом:

— Как так чертит?! Ну, Марков, ты даешь…

Ерунда какая-то! Так вообще нельзя чертить…

Кирилл покорно уступал им руководящие позиции в таких мелочах, как бокс и институт, потому что чувствовал свою реальную власть над ними. Власть симпатии, обаяния, остроумия… Где все это было раньше? Почему оно не раскрылось в школе, где было столько симпатичных девчонок, или во дворе, среди пацанов? Его просто задавили, подчинили, ловко отодвинули на второй план. Кто отодвинул? Понятно кто…

— Мама! Если будет звонить этот.., меня нет дома. Уехал в стройотряд, на практику.

— Кирюша, какой зимой может быть стройотряд? И почему ты называешь Сашу «этот»?

Очень интеллигентный мальчик, между прочим, сын известного режиссера. Тетя Марина достала нам билеты на спектакль «Вечно живой», как раз в постановке Владимира Акентьева…