Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая - Горький Максим (книги онлайн без регистрации txt) 📗
Она говорила торопливо, как-то перескакивая через слова, казалась расстроенной, опечаленной, и Самгин подумал, что все это у нее от зависти.
– Ото! – насмешливо воскликнул он и этим заставил ее замолчать. Она отошла от него, увидав своих знакомых, а Самгин, оглянувшись, заметил у дверей в буфет Лютова во фраке, с папиросой в зубах, с растрепанными волосами и лицом в красных пятнах. Раньше Лютов не курил, да и теперь, очевидно, не научился, слишком часто втягивал дым, жевал мундштук, морщился; борта его фрака были осыпаны пеплом. Он мешал людям проходить в буфет, дымил на них, его толкали, извинялись, он молчал, накручивая на палец бородку, подстриженную очень узко, но длинную и совершенно лишнюю на его лице, голом и опухшем.
– Здравствуй, – не сразу и как бы сквозь сон присматриваясь к Самгину неукротимыми глазами, забормотал он. – Ну, как? А? Вот видишь – артистка! Да, брат! Она – права! Коньяку хочешь?
Оттолкнувшись плечом от косяка двери, он пошатнулся, навалился на Самгина, схватил его за плечо. Он был так пьян, что едва стоял на ногах, но его косые глаза неприятно ярко смотрели в лицо Самгина с какой-то особенной зоркостью, даже как будто с испугом.
– Макаров – ругает ее. Ушел, маньяк. Я ей орхидеи послал, – бормотал он, смяв папиросу с огнем в руке, ожег ладонь, посмотрел на нее, сунул в карман и снова предложил:
– Коньяку выпьем? Для храбрости, а? Ф-фу, – вот красива, а? Чорт...
Покачнулся и пошел в буфет, толкая людей, как слепой.
«До чего жалок», – подумал Самгин, идя в зал.
До конца спектакля Варвара вела себя так нелепо, как будто на сцене разыгрывали тяжелую драму. Актеры, возбужденные успехом Алины, усердно смешили публику, она особенно хохотала, когда Калхас, достав из будки суфлера три стаканчика водки, угостил царей Агамемнона и Менелая, а затем они трое акробатически ловко и весело начали плясать трепака.
– Какая пошлость, – отметил Самгин. Варвара промолчала, наклонив голову, не глядя на сцену. Климу казалось, что она готова заплакать, и это было так забавно, что он, с трудом скрывая улыбку, спросил:
– Вы плохо чувствуете себя?
– О, нет, ничего! Не обращайте внимания, – прошептала она, а Самгин решил:
«Конечно, это муки зависти».
Кончился спектакль триумфом Алины, публика неистово кричала и выла:
– Р-радимову-у!
– Хотите пройти за кулисы к ней? – предложил Самгин.
– Нет, нет, – быстро ответила Варвара. На улице он сказал:
– Странно действует на вас оперетка.
– Вам – смешно? – тихонько спросила Варвара, взяла его под руку и пошла быстрей, говоря тоном оправдывающейся.
– Я понимаю, что – смешно. Но, если б я была мужчиной, мне было бы обидно. И – страшно. Такое поругание...
Прижав ее руку, он спросил почти ласково:
– Немножко завидуете, да?
– Чему? Она – не талантлива. Завидовать красоте? Но когда красоту так унижают...
Шагая неравномерно, она толкала Клима, идти под руку с ней было неудобно. Он сердился, слушая ее.
– Знаете, Лидия жаловалась на природу, на власть инстинкта; я не понимала ее. Но – она права! Телепнева – величественно, даже до слез красива, именно до слез радости и печали, право – это так! А ведь чувство она будит лошадиное, не правда ли?
– Оно-то и есть триумф женщины, – сказал Самгин.
– Как жалко, что вы шутите, – отозвалась Варвара и всю дорогу, вплоть до ворот дома, шла молча, спрятав лицо в муфту, лишь у ворот заметила, вздохнув:
– Должно быть, я не сумела выразить свою мысль понятно.
Самгин принял все это как попытку Варвары выскользнуть из-под его влияния, рассердился и с неделю не ходил к ней, уверенно ожидая, что она сама придет. Но она не шла, и это беспокоило его, Варвара, как зеркало, была уже необходима, а кроме того он вспомнил, что существует Алексей Гогин, франт, похожий на приказчика и, наверное, этим приятный барышням. Тогда, подумав, что Варвара, может быть, нездорова, он пошел к ней и в прихожей встретил Любашу в шубке, в шапочке и, по обыкновению ее, с книгами под мышкой.
– Ну вот, – а я хотела забежать к тебе, – закричала она, сбросив шубку, сбивая с ног ботики. – Посидел немножко? Почему они тебя держали в жандармском? Иди в столовую, у меня не убрано.
В столовой она свалилась на диван и стала расплетать косу.
– Башка болит. Кажется – остригусь. Я сидела в сырой камере и совершенно не приспособлена к неподвижной жизни.
Румяное лицо ее заметно выцвело, и, должно быть, зная это, она растирала щеки, лоб, гладила пальцами тени в глазницах.
– Выпустили меня третьего дня, и я все еще не в себе. На родину, – а где у меня родина, дураки! Через четыре дня должна ехать, а мне совершенно необходимо жить здесь. Будут хлопотать, чтоб меня оставили в Москве, но...
– Тебя допрашивал Васильев? – спросил Клим, чувствуя, что ее нервозность почему-то заражает и его.
Любаша, подскочив на диване, хлопнула ладонью по колену.
– Вот болван! Ты можешь представить – он меня начал пугать, точно мне пятнадцать лет! И так это глупо было, – ах, урод! Я ему говорю: «Вот что, полковник: деньги на «Красный Крест» я собирала, кому передавала их – не скажу и, кроме этого, мне беседовать с вами не о чем». Тогда он начал: вы человек, я – человек, он – человек; мы люди, вы люди и какую-то чепуху про тебя...
– Он? Про меня? – спросил Клим, встав со стула, потому что у него вдруг неприятно забилось сердце.
– Что ты советуешь женщинам быть няньками, кормилицами, что ли, – вообще невероятно глупо все! И что доброта неуместна, даже – преступна, и все это, знаешь, с таким жаром, отечески строго... бездельник!
– Что же еще говорил он про меня? – осведомился Самгин.
– А – чорт его знает! Вообще – чепуху...
Самгин сел, несколько успокоенный и думая о полковнике:
«Негодяй».
Глядя, как Любаша разбрасывает волосы свои по плечам, за спину, как она, хмурясь, облизывает губы, он не верил, что Любаша говорит о себе правду. Правдой было бы, если б эта некрасивая, неумная девушка слушала жандарма, вздрагивая от страха и молча, а он бы кричал на нее, топал ногами.
– Будто бы ты не струсила? – спросил он, усмехаясь. Она ответила, пожав плечами:
– Ну, знаешь, «волков бояться – в лес не ходить».
– Не вспомнила о Ветровой?
– Что ж – Ветрова? Там, очевидно, какая-то истерика была. В изнасилование я не верю.
– И не вспомнила, что женщин на Каре секли? – настаивал Клим.
– Древняя история... Подожди, – сказала Любаша, наклоняясь к нему. – Что это как ты странно говоришь? Подразнить меня хочется?
– Немножко, – сознался Клим, смущенный ее взглядом.
– Странное желание, – обиженно заметила Любаша. – И лицо злое, – добавила она, снова приняв позу усталого человека.
– Хотя – сознаюсь: на первых двух допросах боялась я, что при обыске они нашли один адрес. А в общем я ждала, что все это будет как-то серьезнее, умнее. Он мне говорит: «Вот вы Лассаля читаете». – «А вы, спрашиваю, не читали?» – «Я, говорит, эти вещи читаю по обязанности службы, а вам, девушке, – зачем?» Так и сказал.
Самгин спросил: где Варвара?
– Ушла к Гогиным. Она – не в себе, сокрушается – и даже до слез! – что Алинка в оперетке.
– А что такое – Гогин?
– Дядя мой, оказывается. Это – недавно открылось. Он – не совсем дядя, а был женат на сестре моей матери, но он любит семейственность, родовой быт и желает, чтоб я считалась его племянницей. Я – могу! Он – добрый и полезный старикан.
Про Алексея она сказала:
– Очень забавный, но – лентяй и бродяга. И, тяжко вздохнув, пожаловалась:
– Ах, Клим, если б ты знал, как это обидно, что меня высылают из Москвы!
На жалобу ее Самгину нечем было ответить; он думал, что доигрался с Варварой до необходимости изменить или прекратить игру. И, когда Варвара, разрумяненная морозом, не раздеваясь, оживленно влетела в комнату, – он поднялся встречу ей с ласковой улыбкой, но, кинув ему на бегу «здравствуйте!» – она обняла Сомову, закричала:
