Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного] - Арсеньева Елена (читать книги без .txt) 📗
Аграфена едко усмехнулась. Старший Черкасский, говорили, ушел-таки со своими джигитами к крымчакам, едва до него дошел слух о том, что сын схвачен и будет казнен. Ушел от южных рубежей, которые охранял, предал русских, как это частенько водилось среди горцев, как будет водиться, конечно, и впредь. Ушел, спасая свою кавказскую шкуру, даже не вспомнив про семью Салтанкула, которой придется безвинно расплачиваться за его грехи. Ну ладно, сноху он никогда не любил, а внук единственный как же?
Заскрипели ступени под чьими-то тяжелыми шагами. Аграфена на миг прикрыла глаза. Ну…
Обернулась, готовясь лицом к лицу встретить свою судьбу.
Судьба оказалась ростом высока, имела в плечах косую сажень и голубоглазое курносое лицо. У судьбы были соломенные волосы, весело торчащие из-под шапки, и курчавая бородка. Судьбе было на вид не более восемнадцати.
– Это ты, что ли, княгиня? – спросил вошедший в некотором удивлении, словно думал застать в светелке кого-то другого.
Он не ожидал, что княгиня окажется настолько худа, измождена телом и страдающая ликом. «Сказывали, молодка, а она вон старуха седая! Хворая небось. Ну да ничего, скоро излечится».
Аграфена кивнула с кривой усмешкою:
– Да, я.
– Ладно, коли так… Пошли на двор, что ли?
Аграфена покорно шагнула к выходу. Вдруг нянька отчаянно взвизгнула:
– Аллах!
– Какой я тебе, к лешему, Аллах? – удивился незваный гость. – Нечай Быстроногов меня зовут, ясно?
«Нечай, – постаралась запомнить имя судьбы Аграфена. – Нечай!»
– Выходи, княгиня, – посторонился Нечай Быстроногов, пропуская ее в дверь. – А я сейчас же следом, только дельце одно слажу…
Аграфена покорно ступила за порог и начала спускаться по крутой лесенке. Мелькнула шальная мысль о бегстве, однако снизу на нее таращилось еще одно курносое лицо, весьма схожее с Нечаевым. Тут не убежишь. Да и куда? Зачем?
Сзади раздался сдавленный крик. Аграфена обернулась и увидела Нечая, выходящего из светелки. На руках он держал ребенка, и по тому, как опричник его нес, Аграфена мгновенно поняла, что сын ее уже мертв, а крик, услышанный ею, был предсмертным криком няньки.
У нее мгновенно заплелись ноги, померкло в глазах, и она, наверное, упала бы с лестницы, когда б стоящий внизу парень не взбежал проворно по ступенькам и не подхватил ее.
– Ты, тетенька, того… бережней, – сказал укоризненно. – Шею чуток не сломала.
При звуке его заботливого голоса муть в глазах Аграфены маленько разошлась.
– Ты кто? – спросила она бессмысленно.
– Я-то? – Он приосанился. – Государев служилый человек Случай Быстроногов.
– Братан мой, – сообщил Нечай, протискиваясь мимо них по узкой лестнице и торопливо перебирая ногами ступеньки. – Пошли, Случай, чего стал? Мешкать не велено.
– Вы похожи, – сообщила Аграфена, тупо вглядываясь в голубые глаза Случая.
– Так ведь от одной мамки вылупились – как не быть похожими?
Вышли наконец во двор. Случай не переставал поддерживать Аграфену под локоток, и правильно делал: ноги ей повиновались плохо, а может, виновата была земля, которая вдруг покрылась рытвинами и колдобинами и всяко норовила уйти куда-то вниз или вбок.
– Ну, чего так долго? – спросил богато одетый, надменный человек, бывший, очевидно, начальником над опричниками. Лицо его было смутно знакомо княгине, но вспомнить, кто это, она не могла. Да и нужды в том не было.
«Нечай и Случай, – твердила она про себя, как молитву, черпая странную бодрость в звучании этих слов. – Нечай и Случай!»
– Да разве мы мешкали? – обиделся один из братьев – Аграфена не поняла, который именно. – Живой ногой!
– Его уже ведут, поняли? – пояснил причину своего нетерпения начальник. – А вы тут копаетесь. Давай, Случай, делай дело.
Он скользнул спокойным, словно бы невидящим взглядом по Аграфене и пошел к воротам.
Случай перекрестился и достал из-за пояса нож.
– Ну, стало быть, матушка-княгиня… – сказал бодро, однако голубые, что васильки, глаза его глядели на Аграфену с некоторой неловкостью. – Такие, знать, дела… Прости, если что не так. Христос с тобою!
– Не томи, – пробурчал Нечай, и Случай порывисто шагнул к Аграфене, схватил ее за кичку, резко отогнув голову назад, и полоснул поперек горла лезвием.
Княгиня мгновение смотрела на него изумленным взором, издавая приоткрытым ртом какие-то странные звуки, словно пытаясь что-то сказать, потом завела глаза и тяжело грянулась оземь.
Случай перекрестился окровавленным ножом, потом нагнулся и принялся быстро совать его в траву, чтобы очистить. Руки у него заметно дрожали.
– Ну, вот и ладненько, – пробормотал Нечай, укладывая руки Аграфены крестом на груди и заботливо оправляя съехавшую кику. Потом он пристроил рядом мертвого малыша и так же старательно сложил его ручонки. – Царство небесное, земля пухом. Вечный покой!
Покосился на младшего брата, который как-то слишком долго чистил нож, вздохнул жалеючи, поднялся с колен:
– Ну, готово дело. Ведите, что ли!
Начальник – это был сам Василий Умной-Колычев – кивнул и дал знак отворять ворота.
В них тотчас ворвались на полном скаку два коня, за которыми влачился избитый, измученный, окровавленный, но еще живой человек, в котором трудно было узнать надменного, лощеного, красивого князя Михаила Темрюковича Черкасского. Того самого, который послал избраннице государя сахарные фрукты…
Прежде чем доставить его к месту казни, на Поганую лужу, велено было завести Салтанкула домой и показать трупы жены и сына. Приказ сей отдавал самолично государь – в память о смерти своей жены.
Царицы Марфы Васильевны.
Часть IV
ДВЕ АННЫ
1. С первого взгляда
Анна добрела до заставы Александровой слободы и остановилась, унимая дрожь в ногах. Коленки подкашивались, да это и понятно: во рту у нее второй день не было ни маковой росины, и только одно придавало ей силы, заставляло держаться: знала, что если упадет, то у отца не останется уже никакой надежды. Дошла все-таки… но ведь еще надо войти в слободу, еще надо добраться до царевых палат…
И вдруг – топот копыт, посвист и покрик всадников, слякоть мартовская летит во все стороны брызгами, громко екают селезенкой бешено мчащиеся кони. Стопчут, ей-богу, сейчас стопчут!
Голова вдруг так закружилась, что девушку шатнуло в сторону, она упала и обмерла, уже не видя, как над ней вздыбился черный, гладкий, словно ворон, конь, как замелькали в воздухе кованые копыта, но всадник в серебристой шапке с собольей оторочкою с силой отворотил коня в сторону – и смертоносные копыта звучно опустились в грязь, еще больше забрызгав и без того чумазую фигурку, простертую вниз лицом.
Конь храпел, осаживался на задние ноги, всадник едва сдерживал его. Молодой черноглазый красавец с черной курчавой бородкой слетел со своего скакуна, вцепился в поводья вороного, повис на них всей тяжестью, вынуждая коня опуститься на передние копыта и словно не замечая опасности.
Всадник сверкнул на него бешеным оком:
– Пошел, Бориска! Я сам!
Непрошеного помощника словно ветром сдуло – замер обочь дороги, тревожно уставясь на всадника.
– Девку стоптали, что ли? – спросил всадник. – А ну, гляньте.
Красавчик с явной неохотою шагнул вперед, однако все же не стал пачкать свои белые, изящные, унизанные перстнями руки: кивнул двум стражникам, те набежали с боков, подхватили Анну под мышки, вздернули на подламывающиеся ноги… и едва снова не выронили, когда вдруг грянул хохот.
Она была грязным-грязнехонька, места живого нет: и перед сарафана, и кожушок, и даже лицо, которое она со страху норовила как можно глубже утопить в луже – так, что едва могла дышать.
– Э-да-кая чучела! – с видимым отвращением проронил всадник. – Пугало огородное! Пугать небось меня пришла, да? А ну, утрите ей рожу!
Один из стражников, сунув под мышку алебарду, другой рукой содрал с Анны платок и принялся мусолить ей по лицу, да так неловко, так грубо, что у нее слезы брызнули из глаз!
