Цветы на окнах - Родионов Станислав Васильевич (первая книга .TXT) 📗
Инспектор прервал допрос взглядом.
— Вера Гавриловна, на кладбище вы одного мужчину назвали убийцей…
— Я же тихонько.
— Но назвали?
— Назвала.
— Это и есть Ковбаса.
— Откуда же я знала, что он Колбаса, то есть Ковбаса…
Рябинин вздохнул легко: допрос споткнулся лишь на форме, на пустяке. И Петельников поборол сон, приготовившись к главному, — преступление должно быть вот-вот раскрыто.
— Вера Гавриловна, вы утверждаете, что Ковбаса убил Слежевскую?
— Утверждаю, — громко подтвердила она.
Рябинин и Петельников переглянулись с несдержанной радостью. Но глаза Киселёвой остались суровы — видимо, они сейчас видели преступника.
— Рассказывайте, Вера Гавриловна. — Рябинин даже поморщился от своего елейного голоса.
— Он к ней подошёл, замахнулся и убил одним жутким ударом по голове.
— Вы что… видели?
— Все же говорят, что одна рана на голове.
Сведения в посёлок просочились — от понятых, от родственников…
— Дальше, Вера Гавриловна, дальше, — не утерпел Рябинин.
— Что дальше?
— Откуда вы знаете, что Ковбаса убийца?
— Народ же видел! Людей на кладбище было — что на демонстрации. Весь посёлок пришёл.
Рябинин вдруг ощутил, что он тоже недосыпает. Ему тоже захотелось сесть на высокий пень, безвольно уставиться в стену и смотреть в неё, смотреть…
— Что видел народ, Вера Гавриловна?
— Этот мужик, Колбасин, подошёл к гробу и взмахнул рукой, вроде как замахнулся. У меня аж сердце заколодило.
— И что же?
— А вы не знаете? Вот так следователи! Лет семь назад случай был… Жили два брата, и вот одного задушили. А убийцу не найти. На похоронах-то второй брат стал прощаться, поцеловал покойника да руки на его шею и положил. Жена убитого без сознания свалилась. Этого братца тут же арестовали. И он признался. Испокон веков известно… Когда убийца видит погибшую жертву, то повторяет свои подлые движения.
— И всё?
— А чего ещё?
Где-то Рябинин видел формулу эмоций, выведенную психологами. Радости или печали случаются при несовпадении информации о своей потребности с информацией о своей возможности. Тогда он в этой формуле усомнился — уж больно она казалась простенькой. Похоже, что этот допрос убедил его… Их сильнейшая потребность в информации об убийце не совпала с информацией об их возможностях, а вернее, о возможностях гражданки Киселёвой.
— Подпишите протокол, — сказал Рябинин.
Уходя, она прощально оглядела комнату и весело поделилась:
— А у вас тут сплошные чучела…
Инспектор так и промолчал весь допрос. Он опять смотрел тем неживым взглядом, который испугал Киселёву.
— Может, проверим этого Ковбасу? — попробовал расколдовать его Рябинин.
— Все мужчины посёлка проверены. В день убийства гражданин Ковбаса спал после дежурства с девяти утра до семнадцати вечера.
7
Утром Рябинин сходил в детский сад и допросил почти всех работниц. Как там по-латыни… О мёртвых или хорошо, или ничего. Слежевскую хвалили — прекрасный организатор, справедливый человек, отзывчивая женщина… Мужа жалели — остался с двумя детьми. И ни намёка на след преступника.
Рябинин вернулся в клуб, никого не нашёл, перекусил макаронами и теперь брёл по озябшей улице. Под ногами похрустывали мелкие лужи, запечатанные белым ледком, который был расписан овальными полосами, как шлифованный агат.
Видимо, разговоры в детском саду как-то передались ногам, и Рябинин знал, что они несут его к дому Слежевского. К чужому горю. Почему оно трогает нас? Говорят, совесть, сострадание, гуманизм… А не проще ли, не трогает ли человека чужое горе потому, что он боится такой же участи для себя? Одиночество грозит каждому…
Рябинин вошёл в избушку удивлённо — её хозяин сидел за столом перед чашкой остывшего чая, будто и не вставал со вчерашнего дня.
— Вы бы прошлись, — сказал Рябинин.
— Я утром был на кладбище.
— Сходили бы на работу.
— Отпуск дали…
Следователь разделся и сел на свой уже обжитой кусок скамейки — боком к доменному жару плиты. Слежевский молча налил ему чаю. Рябинин начал пить с тихим удовольствием — сегодня чай попахивал мятой.
— Зачем вы ходите на кладбище? Зачем лишний раз травите себе душу?
— Мы прожили девятнадцать лет…
Рябинин вспомнил его слова:
— Вчера вы сказали, что любовь не важна…
— А вы знаете, что такое любовь? — почти насмешливо спросил он, видимо, и не рассчитывая на ответ. — Это когда рядом с тобой спит человек, а ты его видишь во сне. Да-да! Боишься расстаться с ним на время сна.
— Вы так… любили свою жену?
— Мы так любили друг друга. Есть дурацкая песня со словами: «Осторожно, любовь-любовь…» Мол, её надо оберегать. Да влюблённые горы могут своротить! По себе помню.
В его жарких словах что-то показалось Рябинину неточным. Да, «по себе помню». А почему не «по себе знаю»? Разве он говорит о далёком прошлом? Впрочем, у любви столько оттенков, сколько прожитых лет.
— Когда она уезжала, знаете, что я делал? Бежал с вокзала домой. Она была дома.
— Как дома? — не понял Рябинин.
— Вещи её дома, фотографии её, запах её…
Слежевский схватил погудывающий чайник и влил свежего кипятку в чашку следователя со странной силой — едкие брызги мелко блеснули на жёлтом дереве. Заварку он вливал после, уже спокойнее.
— Спросите меня, что я тогда делал?
Чуть выпуклые глаза Слежевского смотрели без тени иронии. Тонкие губы и почти впалые щёки были недвижно-крепки, лишь усики дрожали почти неприметным тиком.
— Ну, и что вы тогда делали? — улыбнулся Рябинин.
— Я был с Анной. Для меня тогда впервые открылась примитивнейшая тайна — счастье быть рядом с человеком. Не работать вместе, не общаться, не говорить… А просто ощущать его рядом и наслаждаться этим. «Что ты делал? Я был с близким человеком. Да, но что ты делал? Я был с близким человеком!» Вы меня понимаете?
Рябинин кивнул. Следователю нужно знать право и текущее законодательство, криминалистику и достижения современной науки, жизнь и свои профессиональные тонкости… Но прежде всего нужно знать человека. А уж как ты его познаешь — наукой ли, опытом, интуицией — твоё дело. Следствие — это человековедение. Поэтому Рябинин кивнул уверенно.
— Мы днями сидели друг с другом молча. Как два живых истукана. И нам было так хорошо, как никогда не бывало. Что же такое любовь? — в который раз спросил он.
Рябинин промолчал, догадавшись, что его ответы Слежевскому не очень и нужны.
— Любовь — это интуиция. Половое влечение плюс интуиция. Поэтому мы и молчали. Слова были ни к чему. Мы понимали друг друга даже без взглядов, без движений, без намёков…
Рябинин допил вторую чашку. Слежевский опять схватил чайник с непонятной силой, но теперь следователь увернулся от едких брызг.
— Вы согласны, что любовь— это интуиция?
— По-моему, любовь есть прежде всего доброта.
— Ах, доброта? — удивился Слежевский так, что Рябинин подумал про опасный чайник, слава богу, поставленный на плиту.
— Любовь есть безрасчётное добро, — убеждённо сказал Рябинин.
— Матери к детям. А у любовников расчёт есть. Вы забыли про секс.
— А что секс?
— Любовь связана с сексом.
— Насильник тоже со своей жертвой связан, — возразил следователь, почти инстинктивно защищая любовь от секса, хотя Слежевский эти понятия вроде бы не объединял.
Эту чашку Рябинин выпил, обжигаясь. Он заспешил, сам не зная куда. Впрочем, знал: его ждал Петельников, ждали инспектора.
— А что толку? — спросил кого-то Слежевский.
— В каком смысле?
— Я любил Анну безумно… Другие женились не любя. Другие живут, а я вот один.
— Вмешался случай, — буркнул Рябинин, вставая…
На улице ещё было светло. Нетерпеливый холод просквозил лёгкое пальто и добрался до тела, распаренного чаем и травяным жарким воздухом. Пройдясь, Рябинин вдруг понял, что никуда он не спешит. Зачем же давился прекрасным чаем, который смаковать бы и смаковать? Зачем ушёл, не дослушав про любовь?
