Первородный грех. Книга первая - Габриэль Мариус (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
– Мария дель Пилар, – шепчет сестра Долорес. – Упокой, Господи, душу ее.
Глаза матери Хосе наполняются слезами. Теперь и она узнает в отвратительном, обтянутом кожей черепе черты сестры Марии дель Пилар. А череп все кружится и подпрыгивает, кружится и подпрыгивает. Пилар, такое милое создание. Пилар, ее подруга, которая покоилась с миром все эти двенадцать лет.
Игуменья знает, почему они сделали это. Не для того чтобы осквернить умерших. А чтобы доказать, что Бога нет. И нет последнего успокоения в Его лоне. Есть только суровый и неизбежный распад плоти…
– Идите внутрь! – грозно приказывает мать Хосе, оборачиваясь к монахиням. – Чего уставились? Идите и молитесь за эти заблудшие души.
Оставив матушку игуменью одну, сестры поспешно удаляются в часовню. Мать Хосе заставляет себя смотреть на Франческа Эдуарда. Ее губы шепчут молитву. Этот человек пьян до безумия, но пьян не только от вина, которого все они налакались, он потерял голову от более ядовитого зелья – анархизма.
А ведь не прошло еще и шести месяцев с тех пор, как этот замечательный кузнец выковал новые двойные железные ворота для монастыря. Несмотря на молодость, он мастерски справился со своей работой. Ворота получились поистине великолепные. Прутья решеток были выполнены в виде извивающихся среди цветов и листьев змей. В центре каждой створки помещался крест.
Кроме того, Франческ Эдуард отковал еще и дверной молоток в форме крылатого быка, символа Сан-Люка. Мать Хосе помнит, как работал он, напевая, и по его мускулистым рукам струился пот.
Но на широких плечах кузнеца была горячая голова. Он учился своему ремеслу в Барселоне. Вот там-то он и подцепил эту заразу – анархизм да тред-юнионизм. А еще ходят слухи, что он бабник, правда, о красивых и веселых молодых людях часто так говорят.
Но это…
Сестра Мария дель Пилар, хотя он и не знает об этом, была такой юной и такой привлекательной… А теперь ее когда-то милое лицо, которое он, кривляясь, целует, превратилось в омерзительную маску.
Женщины в толпе взвизгивают со смешанным чувством отвращения и восторга.
В кошмарном танце Франческ начинает кружить свою невесомую партнершу – голова Пилар с сухим греском отрывается и, как старый футбольный мяч, катится по мощенному булыжником двору. Музыка на мгновение запнулась и опять зазвучала с новой силой.
Взгляд Франческа натыкается на мать Хосе. Видя выражение ее лица, он заливается смехом и отшвыривает оскверненные останки сестры Пилар в сторону.
– Иди попляшем, матушка! – кричит кузнец, протягивая к ней руки. – Социалистическая Революция пришла, али не слыхала?
Однако это была не революция, а лишь то, что позже газеты назовут Semana Tragica, трагической неделей. Десятки церквей будут сожжены дотла, великое множество людей убито. Но государство останется непоколебимым.
Этим же вечером в Сан-Люк прибудут солдаты, чтобы разогнать грабившую монастырь толпу. А пока Франческ танцует свой последний танец. Но скоро пули гвардейцев раздробят его бедра, и он уже никогда не сможет передвигаться без костылей. Тогда, когда еще нет антибиотиков, когда хирурги еще не способны творить настоящие чудеса, ему повезет уже потому, что он останется жив.
Он не умрет только благодаря вмешательству матери Хосе, которая дважды спасет ему жизнь.
Первый раз, когда она настоит на том, чтобы его оставили в монастырской больнице, а не забирали со всеми остальными в тюрьму. Ее скрупулезное соблюдение чистоты поможет Франческу избежать заражения крови, что было бы совершенно неминуемо в тюрьме.
И во второй раз, когда мать Хосе запретит полицейским арестовать лежащего в лихорадке Франческа. Она убедит их, что он останется навсегда калекой, а значит, и так уже понесет достаточно суровое наказание за свое преступление. И, в конце концов, он ведь не причинил зла ни одной живой душе. А слово матери Хосе имеет вес.
Таким образом он избежит суда, но не уйти ему от кровавой бойни и страданий, которые обрушатся на него, как молот на лежащий на наковальне металл.
И как раскаленное добела железо хранит след удара, так и он будет носить на себе следы ударов судьбы. Всю жизнь суждено ему ковылять по кузнице скрюченным человеком с железной волей и окаменевшим лицом; никогда уже не одарит он улыбкой хорошенькую девушку.
Но ничего этого Франческ пока не знает, и, как только мать Хосе отворачивается и исчезает в часовне Девы Марии, он снова подхватывает череп сестры Пилар и, сунув его под мышку, вновь пускается в пляс.
Декабрь, 1917
Сан-Люк
– В газетах пишут, что большевики убивают и едят младенцев.
– Ага, только сначала они зарезали и съели всех старух. – Тяжело опираясь одной рукой на раковину, а другой намыливая грудь, Франческ в раздражении ломал себе голову, чем обязан этому визиту. Было восемь часов вечера, на улице холодно, затянутое облаками небо полыхало на западе кровавыми отсветами заката.
Гость подсел к столу. Его пальцы беспрестанно вертели блестящую рукоятку трости, которую он сжимал коленями. На голове у него была нахлобучена шляпа, на толстый живот свисало на цепочке пенсне.
Марсель Баррантес, владелец деревенского магазинчика, считался наиболее ярким представителем класса капиталистов в Сан-Люке.
– Все зло от этого Ленина, – рассуждал Баррантес.
– Он ведь просто одну диктатуру заменит на другую, еще более жестокую, чем царская.
– Это вряд ли, – буркнул Франческ. Покусывая ус, Баррантес украдкой разглядывал кузнеца. Выше пояса тот выглядел, как Аполлон, но ниже – щепка щепкой. Сильные руки бугрились мышцами и вздувшимися венами, грудь покрыта черными волосами. Однако кривые и тонкие козлиные ножки делали его в чем-то похожим на сатира.
– Ты думаешь, революция и дальше будет распространяться?
Франческ натянул рубаху.
– В один прекрасный день, Баррантес, барселонские ткачи зальют улицы кровью тех, кто сейчас сапогами попирает наше человеческое достоинство.
Торговец испуганно перекрестился.
– За такие речи могут и к стенке поставить. Конечно, ремесло кузнеца – дело хорошее, но Франческ, со своими нестрижеными патлами и спутавшейся бородой, жил как последний голодранец. В доме неряшливо, из расположенной внизу кузницы тянет дымом и раскаленным железом.
Правда, успокаивал себя Баррантес, хорошая хозяйка многое могла бы привести в порядок.
Он откашлялся.
– Женщина тебе нужна, Франческ, помощница.
– Что-то желающих не видно. Баррантес лукаво прищурился.
– А я слышал, отбоя не было.
– Не было – до того как гвардейцы подправили мою внешность, – угрюмо проговорил Франческ.
– Ну, если уж женщины и избегают тебя, то только из-за твоего крутого нрава, будь он неладен, а вовсе не из-за… – Он чуть было уже не ткнул пальцем в ноги кузнеца, но, спохватившись, хлопнул ладонью по столу. – … не из-за чего бы то ни было еще.
– Ты сюда явился, чтобы сказать мне об этом? – холодно произнес Франческ.
Баррантес с минуту поколебался, затем решился:
– Ты ведь знаешь мою дочку Кончиту.
– Откуда я ее знаю?
– Такая красавица, – принялся расхваливать Баррантес. – Глаза зеленые, волосы черные. Ну просто ангелочек.
Франческ хмыкнул, ковыряя ножом в стоящей перед ним тарелке.
– И что же с ней случилось?
– Да вот, неприятность… Можно сказать, беда. Опозорена девка.
– Беременная, что ли? – усмехнулся Франческ.
– Да, – мрачно признался Баррантес. – Ждет ребенка. О том, чтобы ее выдать за кого-нибудь замуж, не может быть и речи. Ты же знаешь, что за люди живут у нас в Сан-Люке. Ей уже не отмыться. Ее тетки предлагают отправить Кончиту в Андалузию, в какой-нибудь монастырь. Но ведь девочке только семнадцать. Она – мой единственный ребенок, Франческ. Я не переживу разлуки с ней.
– Ну а я-то тут при чем?
– Может быть, мы договоримся… – вкрадчиво сказал Баррантес.
