Грешница - де Ренье Анри (е книги TXT) 📗
Но в чем, наоборот, можно было быть уверенным, так это в том, что старая мадам де Сегиран, вне всякого сомнения, заведет речь о женитьбе. Возможно даже, что именно с этой целью она вызывает сына в Экс и намерена предложить ему какую-нибудь партию. Такая перспектива весьма смущала мсье де Сегирана. Не отвергая этой возможности всецело, он допускал ее только в совершенно неопределенном будущем, лишавшем ее всего того, что сейчас еще в ней было неуместного. Поэтому он намеревался, едва только мать коснется этого предмета, ответить ей настолько твердо и решительно, чтобы она перестала настаивать. Разве не обязывает его к подобному поведению все еще такое свежее и неотступное воспоминание о покойной жене и разве не достаточно того, что ее тени приходится прощать ему его ночные резвости, на которые его толкают скачки воображения и горячность крови? Таким образом, он твердо решил отклонить материнские проекты. Пока же он ограничится тем, что примет участие в пристойных развлечениях, которые будут ему предложены и на которые поневоле придется согласиться, если не желать казаться незваным гостем и похоронной фигурой в тех домах, где, раз он поселится в Эксе, ему нельзя будет не бывать.
Приняв эти мудрые и благоразумные решения, мсье де Сегиран сел в карету, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее Кармейранский замок от Экса. Стрелка солнечных часов показывала больше полудня, когда толстые лошади тронулись с неровной мостовой большого двора. Мсье де Сегиран созерцал сквозь стекла подробности пути. Стояла прекрасная погода, и в воздухе уже чувствовалась предвесенняя мягкость; поэтому немалое число жителей и жительниц Экса появилось у окон и дверей, когда карета мсье де Сегирана въехала в городские улицы, направляясь к дому, который выстроил его отец и в котором его мать поселилась овдовев.
Особняк Сегиранов расположен неподалеку от coбора и замыкает небольшую площадь, одна из сторон которой занята домом Ларсфигов. Мсье де Ларсфиг человек сведущий во всех искусствах и, в частности в искусстве архитектуры, считал сегирановский особняк одним из красивейших и удачнейших в городе. Он не раз хвалил мне его структуру и пропорции, когда мы, бывало, выходили из его дома на одну из тех пеших прогулок, которые, невзирая на свой преклонный возраст, он любил и во время которых мы с ним блуждали по городским улицам, встречая людей всякого состояния, приветствовавших нас с почтительностью, подобавшей высокому сану, а также прославленной учености и неподкупности мсье де Ларсфига. Мы проходили таким образом мимо главнейших обиталищ знати, но среди них не было ни одного, которому он не предпочитал бы особняк Сегиранов. Правда, он отдавал должное красоте дариолиевского или френестовского дома или особняка Ланспарадов с его монументальным порталом и мастерски исполненными коваными балконами. Он не был нечувствителен к изящному или мощному облику того или иного фасада, к строгой и гармоничной величавости некоторых из них, примечательных отменностью украшающей их скульптуры; но он постоянно возвращался к превосходству особняка Сегиранов, подобно тому как многочисленные анекдоты, которыми он оживлял наши скитания, почти всегда приводили его, в конце концов, к истории второй мадам де Сегиран и мсье де Ла Пэжоди.
Во время наших прогулок мсье де Ларсфиг сообщил мне много любопытных подробностей, дополнявших эту историю, которую он мне как-то рассказал в тиши своего кабинета, откуда был виден сегирановский особняк с его рядами окон, чугунными балконами и атлантами, стоящими по обе стороны подъезда и поддерживающими его арку своими согбенными мускулистыми спинами.
Между этих окованных по бедра фигур и прошел, выйдя из кареты, мсье де Сегиран. Правда, он не мог бы сравнивать свое собственное телосложение с их баснословными размерами, но, увидев себя во весь рост в большом зеркале, повешенном в конце вестибюля, он нашел, что как бы ни говорил мсье д'Эскандо Маленький, он все-таки не похож на человека, которого природа обделила своими дарами, лишив его, в силу какого-то злополучного начала, общераспространенной способности производить, по нашему подобию, увековечивающих нас детей. Эти успокоительные думы сопутствовали мсье де Сегирану до комнаты, в которую его провел маленький лакей, выбежавший на стук колес и копыт. Шустрая рожица молодого плутишки напомнила мсье де Сегирану физиономию кипучего Паламеда д'Эскандо и, в связи с этим, кавалера де Моморона, его мореходного ментора. Если бы тот вздумал в один прекрасный день жениться, чтобы обеспечить продолжение рода, для мсье де Сегирана это было бы довольно горьким испытанием. Мысль о том, что этот прекрасный дом, равно как кармеиранские земли и замок могут достаться потомкам кавалера, ему отнюдь не улыбалась. Бедная Маргарита д'Эскандо и та не одобрила бы этого и первая высказалась бы против, если бы вернулась к жизни. Тем не менее, мсье де Сегиран твердо решил не отступать от своего намерения и не давать матери покушаться на его вдовство, хотя в темной глубине души, быть может, и говорил себе, что если бы он когда-нибудь стал думать иначе, то в предполагаемом одобрении покойницы-жены он нашел бы одно из тех средств тайного самооправдания, которыми люди охотно пользуются при своих внутренних переменах.
Среди этих размышлений, побыв некоторое время в приготовленной для него комнате, мсье де Сегиран направился к материнским покоям, но, подойдя к двери, остановился в изумлении. Из-за нее столь явственно доносились звуки музыки, что мсье де Сегиран обернулся к маленькому лакею, чтобы узнать, не концерт ли это, и в таком случае подождать конца, чтобы войти; но молодой плутишка уже распахнул дверь и посторонился, пропуская хозяина. Мсье де Сегиран сделал несколько шагов вперед, но сразу же замер, смущенный не столько жестом, которым мать приглашала его не прерывать мелодии, сколько самой сладостью этой последней. Он никогда не слышал подобной, и звуки ее были так нежны и так томны, что он почувствовал себя глубоко взволнованным. Как мог человеческий рот, дуя в простую деревянную трубку, производить это очарование? Правда, мсье де Сегирану не раз приходилось слышать игру на флейте, но никогда еще он не внимал столь изощренной и тонкой. Еще несколько мгновений она чаровала воздух, потом умолкла, и мсье де Сегиран, очнувшись от изумления, увидел маленького черноволосого человека, встающего с табурета, на котором он сидел, и учтиво кланяющегося, с флейтой в руках, подобно пастушаку на обоях, в то время как старая мадам де Сегиран, не покидая кресел, в которых она покоилась, знаком подзывала сына и протягивала ему для поцелуя морщинистую, надушенную руку, чьи унизанные перстнями пальцы вздувались на суставах подагрическими узлами.
Вот каким образом мсье де Сегиран, на пятый месяц своего вдовства, познакомился с мсье де Ла Пэжоди.
Когда мсье де Ла Пэжоди ясным утром предшествовавшей осени приехал в добрый город Экс, его появление не произвело особого впечатления. Он занимал, среди других пассажиров, место в авиньонском дилижансе и ничем не возбуждал любопытства бездельников и зевак, которые рады глазеть толпой на прибытие общественных карет, как будто из них всякий раз должно предстать что-то новое. Поэтому мсье де Ла Пэжоди никто не заметил, когда с пыльной подножки он ступил на мостовую. Его тощий багаж и скромное платье не привлекли ничьего внимания, и он беспрепятственно достиг расположенной в нескольких шагах гостиницы «Трех волхвов», где хозяин, предвидя, что этот постоялец, хотя и дворянин, не станет особенно тратиться, отвел ему одну из худших своих комнат, которой, впрочем, мсье де Ла Пэжоди удовольствовался, ничего не возразив, несмотря на то, что она была тесна и единственным своим окном выходила в темный и зловонный переулочек. Когда принесли его пожитки, мсье де Ла Пэжоди аккуратно разложил их в большом сундуке, составлявшем вместе с кроватью, столом и двумя стульями главное украшение его комнаты. Затем, приведя в порядок свой туалет, он с большим тщанием занялся туалетом флейты, которую вынул из защищавшего ее футляра. Это был превосходный инструмент высокой марки. Мсье де Ла Пэжоди обтер его тонкое дерево, после чего положил обратно в кожаный чехол, не сделав попытки применить его на деле, ибо, по-видимому, не был в мелодическом настроении, хотя лицо и выражало известное удовлетворение.
