Девушка с ложью на сердце - Розова Яна (электронные книги без регистрации .txt) 📗
Молодой парень в очках и с жиденькой бородкой повернулся к сидящей между ним и Наташей девушке, шепнув:
– Это же из Ницше!
После проповеди к новичкам, которые по традиции сидели на первом ряду, подошел сам проповедник. Он спросил, как понравилась проповедь, и козлиная бородка тут же вступил в дебаты. Наташа не слишком разобралась в его умствованиях, она лишь любовалась, с каким достоинством парировал проповедник выпады молодого человека. Опавший Лист сказал то, что Наташу убедило во всем и сразу:
– Надо верить, молодой человек! У вас блудливый разум, подавивший чистую способность верить. Поэтому вы не можете распахнуть глаза и сердце навстречу правде.
После этого Опавший Лист повернулся к Наташе и улыбнулся ей.
С того памятного вечера Наташа проводила в обществе все свободное время. Ей впервые показалось, что она видит перед собой нечто настоящее. Она так устала от каждодневных проблем, от набившей оскомину работы на химическом заводе, от хлопот у плиты, от мытья посуды, от стирки. А деньги, которых все время не хватает? Ох, как же надоела Наташе эта бессмысленная бухгалтерия неудачников!
Но и Ларисе нужна была помощь – ее пустота превращалась в черную бездну. После очередной проповеди Наташа остановила Листа в фойе и рассказала ему о своей подруге и ее пустоте.
Он положил руку ей на плечо:
– Вот видишь, женщина сама дала название своей болезни – пустота! Приведи ее к нам, она заполнит пустоту светом.
Глава 5
УДИВИТЕЛЬНЫЕ ОТКРЫТИЯ В САМОМ СЕБЕ
Дня три Павел провел самым наилучшим образом, то есть в беспамятстве.
Утром после третьей дивной ночи очнулся, брезгливо обнюхал себя, убеждаясь в несовершенстве физического тела человека. Телу этому доверять было совершенно невозможно: чуть не уследил – оно уже вонючее, липковатое, в красных полосках от смятой влажной простыни.
Сам Паша с удовольствием избавился бы от своего тела, но пока удавалось в этом направлении немногое. Все, что он мог, – сделать свое существование слегка дискретным и эфемерным. Однако руки и бутылку Седов не опускал.
Из душа он выбрался с твердым намерением слегка прибраться в доме. ПХД, так сказать, парково-хозяйственный день. Начал со стирки, для чего замутил ядреный раствор стирального порошка в голубеньком вместительном тазике, добавил туда примерно стакан «тети Аси» и вывалил в эту царскую водку все свое грязное белье, накопленное за последний месяц.
Кваситься вся эта вонючая прелесть будет часов десять, а потом Паша, мудрый, хоть и ленивый до безобразия рационализатор, опустит в синенький скромный тазик рассекатель душа и зарядит на два часа горячую струю. И после, счастливый, отожмет свое бельишко. Этот метод был гордостью Седова.
Пока откисало белье, Паша разобрался со сваленным на стулья барахлом, заправил диван, протер пыль на книжных полках, с которых уже больше двух лет не доставались ни Стругацкие, ни Куприн, ни Набоков, ни Каспаров. Паша больше не читал ничего, кроме этикеток на бутылках, и не интересовался никакими партиями, кроме партии спиртного в соседнем ларьке. В приступе хозяйственности Седов даже вымыл полы, а это потребовало серьезного напряжения воли.
Гордясь собой, он вышел перекурить на балкон. Этот майский вечер для Гродина был, пожалуй, холодноват. Паша вдруг подумал, что прошли зима и весна, а он их почти не помнит.
Дерзкий ветерок сбил пепел с его сигареты и спустился вниз, во двор, где весело прошуршал по молоденьким листьям каштанов, разбросал белые конфетти с цветущей алычи и взметнул золотистые пряди волос молодой женщины, в растерянности стоящей перед подъездом. Секунду назад она вылезла из иномарки, которая теперь плавно отъезжала со двора в сторону улицы. Павел невольно пригляделся к блондинке, угадывая знакомый силуэт.
– Ага, – вслух произнес Паша.
– Я только на минуточку, – оправдывалась она. Ее легкие пальцы нервно касались тонкой кожи под глазом, будто там прилипла ресничка и щекотала и беспокоила Элю. – Мне больше некуда…
Павел стоял, привалившись спиной к дверному косяку, и выразительно молчал.
– Ты боишься, что опять мой муж припрется? – догадалась она. – Он уехал. У него дела в деревне.
– А кто тебя сюда привез? – поинтересовался Паша, не меняя позы.
– Попутку поймала.
«С каких это пор попутки к подъезду довозят?» – спросил себя Седов.
– Если не хочешь меня впускать, может, пойдем в бар? Я угощаю!
– Ладно, пойдем, – неожиданно для себя самого согласился Паша. – Только не в «Бригантину», там бармен болтливый.
Эля привела Пашку в «Созвездие», заведение классом повыше, чем он привык. И он уже приготовился напиться под жалобы на мужа и все такое, как Эля неожиданно подмигнула ему и сказала:
– У тебя такое выражение лица, будто ты лежишь на операционном столе, а доктор говорит: «Прими эту жертву, о Повелитель Тьмы!»
Паша похлопал белесыми ресницами.
– А ты чего веселишься? – спросил он. – Говорила, вроде неприятности? Те мужики сказали – у тебя не все дома…
– Все правильно, – снова улыбнулась она. – Муж уехал!
Вопреки ожиданиям Паши, Эля шутила, болтала ни о чем, пила с ним на равных. Вскоре Седов обнаружил, что хоть он и не пьян в дрезину, но ему вполне хорошо, хочется идти по городу, хочется вдыхать влажный ночной воздух, смеяться.
Он глянул на свою примолкшую спутницу. В полумраке она казалась не просто хорошенькой, а настоящей красавицей: огромные, подведенные полумраком глаза, темные губы на очаровательно бледном лице, погрустневшем и отстраненном. Кого-то она напоминала Паше, но ему некогда было вспоминать, кого именно.
Они вышли из бара.
– А куда мы идем? – спросил Паша.
– Я не знаю, – обронила она.
– Пойдем ко мне!
– Да? – Эля обернулась к нему. Ее взгляд выражал надежду и робкую радость.
…Та ночь осталась в Пашиной памяти как одно из самых удивительных приключений в его жизни. И позже, намного позже, когда все кончилось так странно и страшно, он вспоминал ее, зная, что такого ему уже не пережить. И дело было не в физическом удовольствии, а в том, что случилось с его душой. Откуда взялась вся та нежность, которую он обнаружил в себе и постарался подарить своей случайной-неслучайной подруге? Ее больше не было у Паши, он точно помнил, что все сгорело.
И это длилось долго, а пролетело в один момент.
Наутро он проснулся один, с редким для его образа жизни ощущением бодрости и свежести. Выпил кофе, покурил на балконе, ежась от утренней щекочущей прохлады, и направился в душ. Стоя под ласковым дождем, он заметил на своем бедре след маленького острого ногтя, оставленный этой упоительной ночью. Заметив, что возбуждается от одного только упоминания неких событий, добавил холодной воды.
С утра, разделавшись со стиркой, он вывесил свои облезлые тряпки на балкон и остановился в прихожей возле пятна на обоях. Седов впервые призадумался: почему кровь не выцветает, не буреет и не коричневеет на бумажных обоях?..
В прежние времена Павел Петрович замечал за собой одну особенность: в его голове созревал совершенно посторонний вопрос, и, отвечая на него, Паша обнаруживал, как просыпается его третий глаз. Для работы это было хорошо, но теперь, когда Паша проклял эту свою работу, третий глаз стал раздражающим атавизмом его сознания. Весь последний год Седов насильно закрывал его, но сегодня – не получалось никак, хоть выцарапывай ты этот третий глаз!
Ругнувшись в сторону, он опустился на корточки перед пятном, подумал немного и отцарапал кусочек облитой кровью обоины от стены. Кусочек он положил в целлофановый пакетик, оделся и вышел из дому. Его путь лежал в криминалистическую лабораторию юридического факультета Гродинского университета, где у Паши был приятель.
На обратном пути Пашка привычно глянул на балкон Лили. Балкон был пуст. Обычно на застекленном трехметровом балконе Звонаревых толпились велосипеды их сыновей, стояла стремянка, какая-нибудь объемистая кастрюля, скромно прорисовывались аппетитные силуэты трехлитровок с маринованными огурцами, солеными помидорами, лучистыми компотами и прочими Лилиными заготовками. Переборов желание забыть все, что увидел, Пашка поднялся на второй этаж к квартире сестры.
