Эрнестина - де Сад Маркиз Донасье?н Альфонс Франсуа (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗

Пройдя мимо странных сих обитателей, мы вошли в таверну, где Фалькенейм получил от трактирщика все, что требуется для подкрепления сил, а именно: отменного пива, сушеной рыбы и особого сорта шведского хлеба, весьма распространенного в местных деревнях и выпекаемого из еловой хвои и березовой коры, смешанных с соломой, дикими кореньями и овсяной мукой. Что еще может желать путешественник для удовлетворения скромных своих потребностей? Философ, путешествующий по миру, дабы поучиться, должен приспосабливаться к любым нравам, к любым религиям, к любой погоде и любому климату, любым постелям и любой пище, оставив праздному столичному бездельнику предрассудки, а также роскошь… вызывающую роскошь, что, никогда не отвечая насущным потребностям, каждый день изобретает повод, дабы расходовал он состояние и здоровье свое.

Наша скромная трапеза подходила к концу, когда один из работников рудника, в куртке и штанах голубого цвета, с плохоньким маленьким паричком на голове, подошел к Фалькенейму и поздоровался с ним по-шведски. Из уважения ко мне провожатый мой ответил ему по-немецки, и заключенный (а это был один из них) тут же перешел на этот язык. Несчастный, видя, что беседа ведется исключительно ради меня, и догадавшись, откуда я родом, сделал мне комплимент по-французски, а затем осведомился у Фалькенейма, что нового в Стокгольме. Он назвал множество имен придворных, поговорил о короле и все это с такой свободой и изяществом, что я невольно прислушался к его речам. Он спросил у Фалькенейма, не думает ли тот, что однажды ему выйдет помилование, на что провожатый мой ответил отрицательно и сочувственно пожал собеседнику своему руку.

Узник тотчас же удалился: в глазах его было страдание, и он напрочь отказался разделить с нами трапезу, как мы ни настаивали. Через минуту, однако, он вернулся и спросил Фалькенейма, не сочтет ли тот за труд передать одно письмо, кое он сейчас же напишет. Мой провожатый пообещал ему выполнить просьбу, и заключенный вышел.

Как только он ушел, я обратился к Фалькенейму:

— Кто этот человек?

— Один из самых блестящих дворян Швеции, — ответил тот.

— Поистине это удивительно.

— Впрочем, здесь ему неплохо: терпимость государя нашего можно сравнить с великодушием Августа по отношению к Цинне [5]. Человек, коего вы только что видели, граф Окстьерн, один из тех мятежных сенаторов, что выступили против короля в 1772 году [6]. Как только мятеж был подавлен, сенатора осудили за совершение ужасных преступлений. По закону ему был вынесен смертный приговор, но король, памятуя о той ненависти, что выказывал ему граф ранее, приказал привести его к себе и сказал: «Граф, судьи мои приговорили вас к смерти… Несколько лет назад такой же приговор вы вынесли и мне. Но именно поэтому я спасаю вам жизнь. Я хочу доказать вам, что сердце того, кого вы почли недостойным занимать трон, не чуждо милосердия». Окстьерн припал к ногам короля, заливаясь слезами. «Мне хотелось бы вовсе избавить вас от наказания, — произнес король, поднимая его, — однако число преступлений ваших не позволяет мне сделать этого. Я отошлю вас на рудники; счастья вы там не обретете, но, по крайней мере, сможете там жить… А теперь уходите». Окстьерна привезли сюда, и вы только что видели его. Идемте, — добавил Фалькенейм, — уже поздно, мы заберем письмо по дороге.

— Но, сударь, — сказал я своему провожатому, — вы разбудили мое любопытство, и я готов еще хоть неделю оставаться в сих местах. Я ни за что не покину чрево земное, пока вы доподлинно не поведаете мне историю этого несчастного. Хотя он и преступник, лицо его показалось мне не лишенным благородства… Ему ведь нет еще и сорока? Желал бы я когда-нибудь увидеть его на свободе: мне кажется, он снова смог бы стать честным человеком.

— Он — честным? Никогда… никогда!

— Сударь, пощадите любопытство мое и удовлетворите его своим рассказом.

— Хорошо, я согласен, — ответил Фалькенейм, — к тому же время, что займет мой рассказ, даст несчастному возможность написать письмо. Пошлем сказать ему, что он может не торопиться, а сами перейдем в заднюю комнату, там нам будет спокойнее… Однако меня вовсе не радует необходимость посвящать вас в эту историю: она, несомненно, приглушит то сострадание, кое негодяй этот разбудил в вас. Я предпочел бы оставить вас в неведении, дабы вы могли сохранить чувство, возникшее в вас с первого взгляда на него.

— Сударь, — заметил я Фалькенейму, — ошибки человека учат меня постигать натуру его, а в путешествиях своих я преследую именно эту цель. Чем более отклоняется человек со стези, предписанной ему законом или природой, тем более изучение характера его становится интересным и тем больше вызывает он во мне любопытства и сострадания. Добродетель требует лишь почитания, путь ее — это путь счастья… и добродетельный человек должен быть счастлив, ибо тысячи объятий распахнутся ему навстречу, когда противник станет его преследовать. Но все мгновенно отворачиваются от преступника… краснеют, когда требуется протянуть ему руку помощи или же выказать сострадание. Всех обуревает страх заразиться его недугом, и потому его изгоняют изо всех сердец; из-за гордыни мы начинаем оскорблять того, кому, согласно законам человечности, следовало бы помочь. Неужели, сударь, можно встретить смертного, чья судьба была бы более занимательна, чем удел того, кто с невероятной высоты сорвался в бездну горестей, того, кто, привыкнув лишь к милостям фортуны, испытывает теперь лишь удары ее… кто терпит все беды, вызванные нуждою, а в душе своей слышит горькие упреки совести, пробуждающейся от уколов ядовитого жала отчаяния? Он, он один, дорогой мой, достоин сострадания моего. Я не стану повторять вслед за глупцами: «Он сам виноват» — или же следовать примеру тех бездушных, кто в жестокосердии своем твердит: «Нет ему прощения». Ах, что мне за дело до той черты, кою переступил он и презрел, что мне за дело до того, что совершил он! Он человек и, стало быть, слаб… Он преступник, но он несчастен, и мне жаль его… Рассказывайте же, рассказывайте, Фалькенейм, я сгораю от нетерпения.

И мой почтенный друг рассказал мне все.

В начале нынешнего века один дворянин, католик по вероисповеданию и немец по рождению, вследствие одного дела, не порочащего, однако, вовсе чести его, вынужден был покинуть свою родину. Зная, что в Швеции хотя и осудили заблуждения папистов, но относятся к таковым весьма терпимо, особенно в провинции, он прибыл в Стокгольм. Молодой, прекрасно сложенный, грезящий о военных подвигах и славе, пылкий и стремительный, он понравился Карлу XII и был удостоен чести сопровождать его во многих походах. Он был с ним в злосчастной битве под Полтавой, следовал за королем при отступлении под Бендерами, разделил с ним турецкий плен и вместе возвратился в Швецию.

В 1718 году, когда государство потеряло своего героического короля под стенами Фредериксхалля в Норвегии, Сандерс (так звали того дворянина, о котором я веду рассказ) получил патент полковника, в звании этом вышел в отставку и удалился в Нордкопинг, торговый город, расположенный в пятнадцати лье от Стокгольма, на канале, ведущем от озера Венерн прямо к Балтийскому морю через провинцию Эстерйетланд.

Сандерс женился, у него родился сын, которого короли Фридрих [7] и Адольф-Фредерик [8] приняли столь же любезно, как и предшествующий король — самого отца. Благодаря своим собственным заслугам продвигался он по службе; как и отец его, заслужил чин полковника, будучи еще молодым, вышел в отставку и также уехал в свой родной Нордкопинг, где по примеру отца женился на дочери небогатого негоцианта. Она умерла двенадцать лет спустя, произведя на свет Эрнестину, героиню нашей истории, случившейся три года назад.

Следовательно, Сандерсу было тогда сорок два года, Эрнестине же исполнилось шестнадцать, и она по справедливости считалась одним из прекраснейших созданий, которое когда-либо порождала Швеция. Она была высокого роста, прекрасно сложена, имела облик благородный и гордый, самые прекрасные живые черные глаза и густые длинные волосы того же цвета, что весьма редко встречается в нашем климате. Но несмотря на это, кожа ее была необычайно бела и прекрасна. Находили, что она имела сходство с великолепной графиней Спарра, знаменитой подругой нашей ученой королевы Кристины, и сравнение сие было справедливо.