Болотный цветок - Крыжановская Вера Ивановна "Рочестер" (книги полностью .txt) 📗
На следующий день, поутру, едва Марина успела одеться, как у калитки остановилась коляска, из которой вышел какой-то господин в сопровождении лакея, несшего за ним чемодан.
Это был высокий плотного сложения человек средних лет с правильными чертами лица. Черные густые волосы были чуть подернуты проседью, но легкая походка, молодцеватость фигуры и блестящие живые черные глаза придавали ему моложавый вид.
Он был озабочен, по-видимому, и спросил по-итальянски у Мариетты, где квартира госпожи Адауровой и дома ли ее дочь. По указанию горничной незнакомец пошел к крыльцу, где его уже ждала Марина, видевшая из окна, как он подъехал, и сразу узнала отца, несмотря на долгие годы разлуки.
Марина волновалась и дрожала. Смертельно бледная, она стояла в нерешительности, не зная как его встретить: поклониться ли ему, как чужому, или броситься на шею, как подсказывало сердце.
Идя к ней, Адауров тоже не сводил с дочери глаз. В своем траурном платье она казалась выше и тоньше, а черный креп вокруг шеи яснее оттенял мраморную белизну прекрасного лица и дивный пепельный цвет волос.
Прочел ли Адауров в глазах Марины томившую ее неуверенность, но он положил ей конец, протянув к ней руки.
—
Марина, милая, — дрогнувшим голосом глухо сказал он.
—
Папа, — почти крикнула она в ответ, охватывая руками его шею и прижимая голову к груди отца.
Это был искренний крик души, и три произнесенных ими слова опрокинули все преграды, воздвигнутые между дочерью и отцом годами и обстоятельствами.
Минуту стояли они, крепко обнимая друг друга; потом Марина повела отца в гостиную, где Фаншетта сняла с него пальто, и она со счастливой улыбкой усадила его рядом с собой на диван.
—
Наконец-то, дорогая, ты мне возвращена. Не думай, что я когда-нибудь забывал про тебя; это твоя мать в своей непримиримой злобе не допускала меня до свидания с тобой, — сказал Павел Сергеевич, нежно целуя дочь.
—
А как же ты, папа, узнал о маминой смерти? Ведь это случилось так неожиданно…
—
Она сама телеграфировала мне в Виши и вызвала меня сюда, к тебе. Ты тоже знала, что я там?
—
Нет, я ничего не знала. Мама никогда не
упоминала твоего имени, да и мне запретила говорить про тебя. Но я тоже никогда тебя не забывала. Ты не можешь себе представить, как мучила меня мысль, что ты меня забыл и разлюбил. Смотри.
Она вытянула из-за воротника золотую цепочку, достала медальон, который носила на груди, и открыла его. Там был вставлен портрет Павла Сергеевича в молодости.
—
Я нашла его как-то в шкатулке у мамы и уже много лет ношу его; утром и вечером я гляжу на твой портрет, чтобы не забыть твое лицо.
Глубоко тронутый, Адауров прижал ее к своей груди.
—
Теперь уж никто не отнимет тебя у меня, и мы больше не расстанемся. Я постараюсь своей любовью сгладить все горести прошлого.
Она положила голову на плечо отца и глубоко вздохнула, но вдруг выпрямилась, и в ее глазах блеснули слезы.
—
Папа, ведь ты женат… — нерешительно проговорила она. — Захочет ли твоя жена, чтобы я жила у тебя?
Точно легкая тень скользнула по лицу Павла Сергеевича, но тотчас же он твердо сказал:
—
Я хозяин в своем доме и, надеюсь, имею право приютить у себя моего единственного ребенка. Твоя
belle mere
отнесется к тебе, моей дочери, с подобающим вниманием. За расположение и симпатию, понятно, отвечать не могу, но что ты найдешь любезный прием, в этом можешь быть уверена. А теперь сведи меня к покойной, я хочу ее видеть и поклониться ее праху.
Марина встала и повела его в комнату, где стояло тело; открыв дверь и впустив отца, она ушла, оставив его одного.
Горевшие восковые свечи желтоватым полусветом озаряли металлический гроб, газ и груды цветов в ногах усопшей. Павел Сергеевич нетвердой рукой откинул газовый покров и облокотился на край гроба.
Смерть стерла, как будто, следы безумной жизни, и на прекрасном, прозрачном, как воск, лице с закрытыми глазами, оттененными пушистыми ресницами, застыло выражение того величавого покоя, которое грозная посланница вечности, смерть, налагает на тех, кого отзывает из жизни.
В памяти Адаурова, когда он нагнулся над покойной женой, восстала вся их прошлая жизнь.
Как страстно он ее любил; но, несмотря на это, легкомыслие и развращенность окружавшей его среды увлекли и его. Конечно, он не думал, что мимолетная связь с разбитной «красавицей может повлечь за собой трагический конец, что жена в припадке ревности убьет свою соперницу, и, на несчастье, Марина сделается свидетельницей убийства… Потом он раскаялся, но было поздно: жена оставалась глуха к его мольбам о прощении. Мстительная и неумолимая, она отняла у него даже ребенка, которого он обожал. А все-таки он знал, что она любила его по-прежнему, не могла забыть и тщетно искала этого забвения в безумной жизни и игре. Вспоминалась ему теперь радость рождения дочери, проводимые вдвоем вечера и другие подробности их быстро развеянной грезы любви. Покойная дала ему семь лет безмятежного счастья. Но, увы, ее ревнивый эгоизм и желание безраздельно обладать им привели к разрыву. Зато душа ее всегда была для него открытой книгой, в которой он ясно видел все ее достоинства и недостатки.
Невольно напрашивалось сравнение первой жены со второй. Юлианна, лукавая и хитрая, всегда искусно скрывала от него свой душевный мир, ловко окружала его паутиной, и он уже не в силах был порвать эти невидимые путы.
И горячие слезы — последняя дань хоронимому прошлому — безотчетно полились в открытый гроб.
Вошла Марина и увидав, что отец плачет, нежно прижалась к нему.
—
Ты плачешь, папа? Значит ты все простил и забыл?
Павел Сергеевич молча кивнул в ответ головой.
—
Вот, возьми. Это письмо тебе от мамы, — сказала она, подавая ему толстый запечатанный конверт.
—
Три года тому назад, когда мама была очень больна, она отдала его мне, на случай смерти. Выздоровев потом, она его у меня не спрашивала, и я вручаю его теперь.
Тронутый, Адауров спрятал письмо в боковой карман и вышел с Мариною, чтобы обсудить подробности отъезда.
Похороны Адауровой были скромные и совершились на местном кладбище. Из посторонних были только барон с теткой.
По возвращении с кладбища Павел Сергеевич совещался с Эмилией Карловной и, уплатив по счетам, просил приютить у себя Марину пока он съездит в Виши, расплатится и приедет за дочерью, чтобы отсюда уже прямо ехать в Варшаву.
Вечером Эмилия Карловна гуляла у себя в саду, наслаждаясь благоуханным, чудным воздухом светлой, как день, лунной ночи, когда к ней подошел барон.
—
Ты одна, тетя?
—
Да, друг мой. Марина ушла спать. Она устала, бедняжка, да и отъезд отца взволновал ее. Как я рада за нее! Павел Сергеевич оказался высокопорядочным человеком, истинным джентльменом и, по всему видно, очень ее любит.
—
Дай ей Бог всякого счастья. Но я тоже рад, что ты одна и могу с тобой переговорить.
—
Так сядем вон там, у балкона, на скамейку. В саду так хорошо, что уходить не хочется.
—
Во-первых, к великому моему сожалению, должен тебе заявить, что послезавтра собираюсь уезжать, — начал барон, когда они уселись. — Я получил письмо от управляющего, который вызывает меня по делам домой.
—
Боже, как здесь будет скучно без тебя и Марины! Я останусь совсем одна, — вздохнула тетка.
—
По этому случаю я хочу сделать тебе следующее предложение. Ты здесь одна, да и я, по смерти отца, тоже остался в одиночестве, а хозяйство на руках прислуги; вот и переезжай ко мне. Виллу можно было бы сдавать внаем, а Каспар такой честный и преданный малый, что совершенно можешь на него положиться. Я буду очень рад иметь тебя при себе, да и ты не будешь скучать.
