Совершеннолетние дети - Вильде Ирина (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Около ворот она теряется: подать ли ему руку первой, или он это сделает сам, или вообще не надо этого? Но и теперь он выручает ее. Смело и свободно, будто они всегда так прощаются, подает ей руку (такую же гибкую, как у Ляли):
— До свиданья…
— До свиданья…
Но едва Дарка сделала несколько шагов, как ее остановил вопрос Данка:
— Вы выходите к вечернему поезду?
— Иногда выхожу.
— Потому что я каждый вечер на перроне… выхожу к вечернему.
Он еще раз встряхивает перед нею своими светлыми кудрями, и они расходятся в разные стороны.
Каждый новый день приносил какую-нибудь новость в кошелке.
Однажды в полдень (прошло ровно три недели, как она была здесь первый раз) прилетела Ляля. Минуло чересчур много времени, обида слишком завладела сердцем, чтобы радоваться этому посещению.
Та влетела в дом, как шмель, прогудела по всем комнатам и завертелась вокруг Дарки.
«Она еще ужалит меня», — пришла в голову смешная мысль.
— Я за вами, Дарка… Скорее, скорее одевайтесь… идем на репетицию… Ну… живо! Вы знаете, мы еще ни разу не собирались в полном составе… Ну, не стойте же, а то там ждут…
— Ждут? — протяжно переспросила Дарка и рассмеялась так, как умеют смеяться только взрослые. — Ждут? Почему именно сегодня меня ждут?..
Теперь уже она смеялась тому, как хорошо ей удался искусственный смех. И смеялась так долго, что у Ляли даже вытянулись губы и брови.
— Вы обижены? — спросила Ляля.
И Дарка тут же за самый тон вопроса простила ей все. Так же спросила бы она, верно, и Софийку, и Пражского, и даже этого черта Костика.
— Я не обиделась, — ответила совсем тихо, — но… на репетицию не пойду.
Ляля сделала удивленные, даже чересчур невинные глаза.
— Это какое-то недоразумение… Данко сказал мне, что вы согласитесь… Ну, словом, чтобы я только зашла за вами и вы наверняка пойдете… Вы так говорили ему?
«Если не соглашусь пойти, то предам и его, и себя», — мелькнула мысль.
Теперь они стояли друг против друга без вспомогательных улыбок и фальшивой невинности во взоре. Первой пошла на перемирие Ляля.
— Пошли, Даруня… — Она неожиданно обняла Дарку и крепко прижала ее. голову к своей пахнущей духами груди.
Можно обижаться на Лялю Данилюк, но никогда — на сестру Данка.
— Вот вам и Дарка. Начинаем репетицию. — Ляля широко распахнула дверь и всем одновременно закрыла рты. Только Уляныч добавил:
— Милости просим!
У Уляныча такие глаза, что к слепой бы в них не заблудился, поэтому Дарка улыбнулась в ответ на его приветствие. Тогда он протиснулся между скамейками и подошел к Дарке.
— Наконец и вы соизволили прийти… Теперь играем на всех парах. Только наши барышни больно уж обидчивы… Предупреждаю: чтобы ни гу-гу, даже если я десять раз заставлю переигрывать. Согласны?
Когда говорит Уляныч, надо соглашаться. Потому что у Уляныча сердце как на ладони, его каждый может видеть. Потому что Уляныч один из тех немногих, кто не стесняется быть самим собой, искренним до наивности…
И Уляныч хорош для почина. Как. только он отошел от Дарки, подошли поздороваться Стефко и Пражский. Поступили бы они так, не будь Уляныча?
Данко не отрывался от скрипки, но это не обижало. Так и должно быть на людях.
Орыська прижалась к Даркиной шее.
— Вот и снова все хорошо, — шепнула она.
Дарка не ответила, потому что из-за кулис показалась голова Костика. Встретившись глазами с Даркой, он осклабился, перескочил через суфлерскую будку и, сделав два шага, очутился возле Дарки.
— Как живем?
И протянул ей свою метровую руку. Тут Дарку что-то подтолкнуло. Она сама не знает, как это случилось, но в тот же миг повернулась к нему спиной. Можно было разорвать ее на кусочки, Дарка все равно не обернулась бы. Она не виновата, что никому не может простить обиды. Будь это даже родная мама. Будь это хоть сам король. Слышала только, как за ее спиной присвистнул Костик:
— С-с-мор-ркачка…
Тогда громко рассмеялся Пражский. Вслед за ним засмеялся еще кое-кто, но большинство молчало, и это не предвещало Дарке ничего хорошего. Тут неожиданно рассмеялся сам Костик. И как бы на веревочке потянул всех за собой. Дарка остолбенела: над кем они смеются — над ним или над ней?
— Что случилось? Почему мы не репетируем? — тоненько протянула Ляля. И тут Дарка поняла, что сестра Данка неискренна.
— Начинаем. Панна Софийка, на сцену! — Только этим Улянычу сейчас удается погасить взрыв смеха, вспыхнувший ни с того ни с сего, словно пожар.
Софийка выскакивает на сцену, остальные уходят за кулисы. И Дарка снова остается одна. Ее вновь охватывает чувство, что она здесь только из милости. Дарка вертит головой во все стороны, озираясь на доброжелателей и недоброжелателей, чтобы уловить в чьем-нибудь взгляде оценку своего поведения с Костиком. Сама она не в состоянии решить, действительно ли она поступила дурно, или просто невежливо, или, наконец, только смешно?.. И что с ней за это сделают — похвалят, выгонят или высмеют?
Уляныч (какое счастье, что режиссер именно он!) вызывает Дарку на сцену.
«Слава богу, — вздыхает в душе Дарка, — очевидно, все еще не так скверно, если и меня вызывают».
— Вы выходите из-за кулис и поете: «Ой, во поле при дороге…» Знаете эту песню?
— Нет.
Дарка говорит неправду, она знает каждое слово этой песни. Только не умеет петь. Ни эту, ни какую-либо другую песню Дарка не умеет петь, потому что у нее совершенно нет слуха. В этом она должна была признаться сразу. У нее хватило бы смелости, наверное, хватило бы, если б не этот случай с Костиком несколько минут назад. Теперь уже поздно, потому что Уляныч обращается к Данку:
— Данилюк, возьмите скрипку и несколько раз проиграйте Дарке эту песню, чтобы можно было наконец начать репетицию.
Дарку бросает в жар, словно ее внезапно обдало паром из столитрового котла.
«Теперь, хоть бы теперь признаться…» — подхлестывает она остатками воли свою решимость, но не может сдвинуться с Места.
Данко (он тоже верит, что она может петь, даже на сцене) подходит к ней со скрипкой.
«Какое недоразумение… какое страшное недоразумение…» Дарке хочется бить себя кулаками по голове.
Данко настраивает скрипку.
— Прошу, — и, словно в насмешку, подает ей тон, как будто это может спасти ее или одарить слухом. — Прошу, панна Дарка, — и он проводит смычком по скрипке, точно пилой по сердцу Дарки. — Прошу! — напоминает он в третий раз, уже начиная злиться, и отбивает такт ногой.
Дарка уже не может не только петь, но и говорить. Лишь теплые капельки пота, которые попеременно скатываются то с одного виска, то с другого, напоминают ей, что она еще жива. Тогда Ляля (кто бы мог подумать, что даже лицемеры иногда могут помочь в беде!) посоветовала:
— Данко, пригласи Дарку в другую комнату… Там сыграй ей, потому что в этой кутерьме ничего нельзя разобрать…
Дарка идет за Данком, как за ангелом-спасителем. Ему одному можно признаться в своем позоре.
— Я вам раньше пропою без скрипки. Хорошо?
— Не надо, — только и может произнести Дарка.
— Почему не надо? Вам потом будет легче петь под скрипку… — говорит он таким голосом, чтобы Дарка поняла, что он хочет сделать что-то для нее, специально для нее. — Хорошо? — спрашивает он уже в который раз и кладет свою руку ей на плечо. — Хорошо, Дарка?
Это уж чересчур. Глаза не выдерживают, веки опускаются, и две слезинки скатываются по щекам. Данко смущен:
— Что случилось? Я вас чем-то обидел? Пожалуйста, ну, пожалуйста, скажите…
Просьба звучит так искренне, что Дарка уже без страха раскрывает ему всю печальную правду:
— У меня нет слуха… Я никогда не пою… Чего вы хотите от меня?
Едва закончив фразу, она тотчас же пожалела о своей откровенности. От ее признания у Данка мгновенно погас свет в глазах. Лицо его, за минуту перед тем излучавшее волны тепла, которые согревали сердце, вдруг стало холодным, будто пронеслась струя морозного воздуха.
