Под крылом дракона - Лу Терри (чтение книг .txt) 📗
Я спрятала улыбку. Да уж, санитарно-чистый образ жизни здесь явно не в чести.
Парень выплюнул изжеванную травинку, с хрустом потянулся.
— А ромяне из равнинного края, что на западе от Тальзара, — так и вовсе с приветом. Постоянно поют и танцуют! На рынок идут — танцуют и поют об овощах. В пивную идут — танцуют и поют о пиве. В баню идут — опять танцуют и…
— Поют о березовых вениках, — догадалась я.
— Об ольховых, — не согласился Фудо, — но в целом мысль ты уловил. Спустя сутки начинаешь понимать, что если еще хоть немного задержишься в этой сумасшедшей оперетте, то придется слюнить чиновнику на лапу за укромное местечко в доме для душевнобольных…
Я хихикнула, поймав себя на мысли, что обрисованная Фудо картина, совершенно безумная на первый взгляд, что-то сильно напоминает. Ах да! Индийские фильмы.
Фудо обзавелся новой травинкой — толще и сочней предыдущей, с наслаждением пожевал, прикрыв от удовольствия глаза.
Некоторое время мы сидели в молчании, я наблюдала, как мясистый зеленый стебелек, зажатый в крепких белых зубах, мотается из стороны в сторону, словно маятник.
— А сам-то ты откуда, Лис? Говор у тебя явно не здешний, — наконец с вялым любопытством поинтересовался Фудо. — О графе Монти… Мунти…
— Монте-Кристо, — подсказала я.
— Да, точно! О нем-то я краем уха что-то слышал, но вот какими землями владеет, хоть убей не помню.
Я тихонько фыркнула в кулак. Слышал он, видите ли. Не знаю, как дело обстоит с музыкальным искусством, но профессию враля Фудо явно освоил блестяще. Правда, теперь нужно было лихорадочно соображать, какими землями владеет мой мифический родственник. Барух, согласно уговору, должен высадить меня в окрестностях замка дракона Раг О Нара. Вот только на каких землях находится этот замок? Никак не припомню…
— Это восточнее Тальзара, — неопределенно ответила я. Спросила, неуклюже меняя тему: — А сколько в среднем длится путешествие с караваном?
— Чаще всего до полудюжины месяцев, если маршрут обычный, без крюков, — отозвался Фудо. — Но бывает, и всю дюжину. Как-то без малого два года шатались по окраинам империи — во всех селах скупали мех лютозверя. Брали за гроши — простому-то люду шкуры зачем? Разве только на пол заместо ковра да на печи еще постелить. А вот у столичных вельмож нынче мода: повесить в гостиной на стену и хвастаться, что, мол, на охоте завалили.
— Два года? — изумилась я. — Это же так долго… Неужели ни у кого здесь нет семьи?
— Почему же? — вскинул брови Фудо. — Да у всех почти. По два-три голодных рта дожидаются! Потому и терпят разлуку. Барух хоть и гад, но платит хорошо…
Я опустила голову так низко, что острый подбородок ткнулся в грудь, задумалась. А так ли страшна разлука с семьей, если это — ради ее же блага? Если у тебя есть цель, ради которой нужно чем-то жертвовать?
И тогда эта боязнь разлуки — разве не простой детский эгоизм, страх, что о тебе забудут, стоит шагнуть за порог…
Помню, в детстве, когда мне было лет шесть, в голову закралось страшное подозрение: а что, если в местах, откуда я ухожу, жизнь останавливается? Ведь я не могу проверить, на самом ли деле карусель продолжает вращаться, когда мы с мамой уходим с детской площадки, и ест ли кот Мефистофель корм из миски, когда меня нет в кухне, или же застывает жутким чучелом с открытой пастью и остекленевшими глазами…
И что самое страшное — продолжают ли существовать мама и папа отдельно от меня? Конечно, тогда я еще не могла четко сформулировать свои опасения, но, помню, прожила несколько томительных месяцев, каждый раз идя в детский сад, как на казнь, где мама полчаса пыталась отодрать мою потную ладошку от своей юбки. Родители даже консультировались у психолога по поводу моей паранойи, но последний так толком ничего и не посоветовал.
И лишь спустя некоторое время, когда первый ужас прошел, я попыталась осмыслить ситуацию со всей силой своей детской логики. «Если мама приходит забирать меня из садика с новой прической, — сказала я себе, — значит, за то время, пока меня не было, она успела сходить в парикмахерскую». Этот простой логический аргумент тогда помог мне справиться с собственным страхом и опровергнуть ужасную теорию…
Так почему же сейчас, будучи взрослой, я все еще ловлю себя на этом невольном страхе — абсолютно нелогичном и даже смешном?
Нужно просто быть честной с собой и признать, что семья вполне может существовать без отца или матери. Или… без дочери. Это же, черт возьми, простая математика! Если убрать одно из слагаемых, сумма изменится, но никак не исчезнет, разве только это «слагаемое» окружали сплошные нули.
С тех пор как я попала сюда, прошло почти четыре месяца, если, конечно, внутренний календарь меня не подводит. Так не глупо ли думать, что все это время мои родители «не жили» без меня?
В растерянности от собственных мыслей я пригладила волосы.
Интересно… чем они сейчас занимаются? Папа, наверное, едет в поезде — как обычно, в одну из своих многочисленных командировок. Мама… она, скорее всего, вышла в магазин. Или к подруге. Или в ту же парикмахерскую. Ну а Мефистофель, никогда не питавший ко мне особого пиетета, наверняка лежит в кресле, лениво подергивая пушистым хвостом.
Да, они, конечно, искали меня, не спали по ночам. И сейчас, я уверена, ищут. Но, может быть, после моего исчезновения они снова смогут задуматься о ребенке? И простят наконец себя за Темку.
С тех пор как семь лет назад мой трехмесячный брат умер, подхватив тяжелую форму лихорадки, я больше не просила у родителей братика.
Мы старались забыть об этом, как о страшном сне, но я-то знаю, что они до сих пор винят себя в смерти Темки, хотя даже лучший педиатр в городе не смог тогда помочь — малыш угас, как уголек, за несколько дней.
Со временем острота утраты поблекла, я все реже мучилась бессонницей, вспоминая Темку, но до сих пор почти физически ощущала то гнетущее чувство вины, с каким родители смотрели друг на друга и на меня, думая, что я не замечаю их взгляды…
Тыльной стороной ладони я вытерла глаза. Слез не было. Странно… а мне казалось, реву в три ручья.
Не хочу возвращаться.
Мысль была внезапной и ясной, всплыла четким печатным текстом, словно кто-то выбил ее на сетчатке глаз.
Не хочу, потому что, как ни странно, под этим чужим небом мне легче дышать. Я будто вырвалась из паутины, сплетенной моими же родителями, и лишь теперь могу вдыхать этот пыльный воздух полной грудью…
Они любят меня, и я, конечно же, люблю их… Но именно поэтому, пока их глаза будут видеть мою спину, они не смогут оставить позади неподъемный груз вины и однажды просто задушат добровольно надетым ярмом и себя, и меня…
Не хочу. Не хочу! Я сжала кулаки так, что обломанные ногти впились в ладони.
Но если я останусь здесь, то куда мне идти? Кому нужна некрасивая, бесталанная девчонка, вроде меня?
— Лисья морда, ты чего вдруг нос повесил?
Жесткая рука хлопнула меня по спине, вздрогнув, я подняла голову.
Фудо нашел где-то птичье перышко, заткнул за ухо, став при этом походить то ли на какого-то европеоидного индейца, то ли на пастуха, ночевавшего в курятнике.
Выплюнув очередную изжеванную травинку, Фудо, без малейшего пиетета к моей грусти, ткнул длинным пальцем куда-то мне под ребра.
Пришлось ойкнуть и окончательно вернуться в реальность.
— Еще немного, и твой нос обвиснет до подбородка, как у моей бабки Фримы, вот уж страшная была ведьма! Слушай, а хочешь, песней развеселю?
— Лучше как-нибудь в другой раз, — буркнула я, потирая саднящий бок. — Не желаю быть обстрелянным овощами и… что там в тебя еще обычно кидают?
— Злой ты, — фыркнул Фудо, которого мои слова, кажется, ни чуточки не расстроили.
Жестом фокусника откуда-то из-за спины музыкант извлек лютню, погладил по лакированным бокам, принялся настраивать.
Мне оставалось лишь ждать начала выступления, бросая по сторонам опасливые взгляды и заранее продумывая пути для бегства.
