Торжество на час - Барнс Маргарет Кэмпбелл (лучшие книги онлайн .txt) 📗

— Клянусь, миледи, это не так! — горячо возразил Зуш. — Я стащил книгу у нее с колен, и, хотя она дралась со мной, как тигрица, и кричала, что вы, миледи, не разрешили никому давать эту книгу, я все-таки отобрал ее.

Анна переводила взгляд с одного на другую. Щеки Друсиллы были теперь пунцово-красными. И Анна смягчилась.

— Ты взял книгу только для того, чтобы подразнить Друсиллу? — спросила она уже не так строго, вспомнив вдруг, как Уайетт когда-то стащил у нее цепочку.

— Она только и делала, что читала эту книгу. А для меня не находилось ни слова, ни улыбки. Поэтому я и отобрал у нее книгу. Я тогда не знал, что это за книга…

Зуш отпустил руку Друсиллы и подошел ближе. В его взгляде не было теперь ни страха, ни растерянности. Он смотрел куда-то поверх головы Анны просветленными радостными глазами и говорил не громко, но каждое слово шло от души.

— Я принес ее в свою комнату и стал читать. Я забыл обо всем. Вы поймете меня, миледи. Вы знаете, что эта книга переворачивает душу. Но я скорее умру, чем допущу, чтобы из-за меня пострадал дорогой вам человек. Вы были так добры к нам… Вы верите мне, миледи?

— Да, я верю тебе. — Повернувшись к Друсилле, Анна приподняла за подбородок ее опущенную голову. — А ты, должно быть, очень любишь его, если решилась обмануть меня, — улыбнувшись, сказала она с нежностью. — Ну и что разволновавшийся преподобный отец сделал с Библией? Как ты думаешь, Зуш? — спросила Анна, в то время как вернувшаяся Маргарэт в последний раз поправляла ее строгий серый наряд.

— Он немедленно отнес Библию милорду кардиналу, который наложил на нее п-проклятие, — запинаясь, ответил Зуш. Он был еще очень молод, и собственная вина казалась ему страшной и непростительной.

Но Анна резко повернулась, надменно вскинув голову.

— А кто такой этот милорд кардинал, чтобы проклинать слово Божие? — гневно воскликнула она.

Двери распахнулись, и вся ее небольшая, но блестящая свита появилась на пороге, готовая сопровождать ее в город. Друсилла, не в силах более переносить неизвестность, бросилась вслед Анне и припала к ее руке.

— Скажите, что вы намерены предпринять, миледи? — умоляюще спросила она.

Быстрая мыслями, Анна уже знала, что ей надо сделать, но она с видом глубокого раздумья взяла из рук дочери Норфолка молитвенник, букетик сухих пахучих растений и только тогда небрежно бросила:

— Пожалуй, я расскажу об этом королю сегодня вечером, когда он придет ужинать.

— Расскажете королю?! — с ужасом повторили оба виновника.

— Пока кардинал Уолси не сообщил ему сам.

Анна знала преимущества первого удара. Она легко рассмеялась и, проходя мимо, провела по чисто выбритой щеке Джорджа жесткими сухими веточками лаванды и розмарина.

— Вот увидите, и настоятелю, и кардиналу дорого обойдется эта книга!

А после ужина, когда Генрих попросил ее спеть, она устало положила голову ему на плечо и отказалась, умоляя ее простить: церемония освящения была слишком утомительной.

— К тому же, Ваше Величество так давно не услаждали наш слух своей игрой, — заметила она.

Генрих охотно согласился с ней. Он пересел ближе к камину и придвинул к себе арфу. Золотая отделка чудесного инструмента в сочетании с цвета спелой пшеницы шевелюрой короля составляли картину, достойную кисти художника. Сначала легко, как будто лишь пробуя, крупные пальцы Генриха заскользили по струнам. Но вот комнату наполнила прекрасная мелодия.

Молодые люди из свиты короля и фрейлины Анны, оставив свою смешливую болтовню, подошли ближе и стали внимательно слушать. Живя при дворе, они привыкли к хорошей музыке, но сегодня и для них был праздник — не потому, что на арфе играл сам король Англии, но оттого, что он был одним из лучших музыкантов своего времени.

Умея отличить подлинное признание от лести, Генрих был счастлив. Счастлив — ибо таковым делает человека красивое самовыражение. Счастлив — потому что неизменно любовь к этой странной и прекрасной женщине возвышала его.

Чувства переполняли его, просились наружу, и он запел. Это была его собственная песня, написанная давно, которую одинаково любили и во дворцах, и в домах простых людей. «О, западный ветер, где же ты, где?» — звучали знакомые слова, волнуя сердца.

И Уилл Сомерс, забыв о своих шутках и маленьком уродливом тельце, вдруг запел красивым контральто, замечательно гармонировавшим с голосом короля.

— Чудесно! — прошептала Анна, когда последние звуки замерли. — А теперь, Гарри, спой, пожалуйста, ту песню, что ты сочинил для меня.

Впервые она обратилась к королю так, как звали его дома, как он хотел, чтобы она называла его. Но до этой минуты Анна не могла произнести этого имени, потому что так звали ее первого возлюбленного, ее рыжеволосого Гарри.

Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. «Еще немного, милосердный Боже, задержи это мгновение, дай мне насладиться им с чистой душой, свободной от расчетов и лукавства», — молилась она про себя.

Генрих пел, с радостью исполняя ее желание. На этот раз он пел только для нее, и даже Уилл Сомерс не решился вступить со своей партией.

Любить всей душой, быть верной своей любви… Если бы жизнь предоставляла такую возможность! Но вместо этого — расчет за каждым поцелуем, за каждой лаской.

Анна сидела с закрытыми глазами, и по щекам ее текли слезы. Должно быть оттого, что она очень устала сегодня. Эти упрямые лондонцы не выказывали особого почтения к ней во время церемонии, считая, видимо, что она незаконно берет на себя исполнение обязанностей королевы Екатерины. А впрочем, стоит ли боязливо оглядываться на кого-то, когда судьба так благоволит к ней? Впереди у нее блестящее будущее, и любая женщина позавидует ей.

Она услышала аплодисменты и почувствовала руку Генриха на своей.

— Теперь твоя очередь, если ты уже отдохнула, — сказал он и затем воскликнул нежно и удивленно: — Возлюбленная моя! Ты плачешь?

Анна открыла глаза и, улыбнувшись, смахнула слезы. Пусть думает, что это он вызвал их, если ему приятно так думать!

— Ваше Величество знает, что в стихах я не могу соперничать с вами. Я лишь попытаюсь усладить ваш слух своим голосом, — церемонно ответила она, стараясь вернуться в настоящее. — Но не так давно мне довелось прочесть одну книгу, и в ней были стихи, которые я никак не могу забыть. Они достойны того, чтобы переложить их на музыку. Генри, ты не можешь сделать это для меня?

Он улыбнулся ей дружески-снисходительно.

— Все что хочешь, только бы угодить тебе. Дай только услышать стихи.

Анна выпрямилась и, наморщив лоб, как будто с усилием вспоминая, начала:

— «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою:

Ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность».

— Продолжай, — подбодрил он ее.

— «…Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!

Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;

Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей».

Генрих хлопнул рукой по колену.

— Из этого можно сделать прекрасную вещь на два голоса! — воскликнул он. — В хоре Виндзорского собора есть замечательный тенор — Марк Смитон. Он может вести ту партию, где в стихах говорится о поющих птицах и цветах. А как там дальше?

— «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина…

Голова его — чистое золото; кудри его волнистые…» [31] Волнистые… — начала спотыкаться Анна, стараясь убедительно изобразить смущение. — Увы, я забыла, как дальше.

Генрих резко вскочил, так что стул отлетел в сторону.