Летописец - Вересов Дмитрий (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Он распахнул дверь в детскую и проследовал на середину комнаты с величественным видом. Потом огляделся и строго уставился на мальчишек. В глазах его, однако, плясали веселые искорки.
— Ну и почему война? — спросил он. — Огласите причину конфликта полномочному представителю ООН.
Из последней фразы Вадик понял одно-единственное слово — «причина», тем не менее он ее огласил:
— Это же моя машина. Он же сам подарил. И не отдает. Сам играет и говорит, что я не умею. Я хотел тоже и. Ну. Вот, — замялся Вадик, боясь докатиться до ябеды — дедушка ябед не терпел.
— Шишка на голове у именинника, — виновато, стыдясь за сына, развел руками Михаил.
— Ага, — глубокомысленно промолвил академик. — А вторая сторона тоже понесла потери?
— Незначительные, — ответил Михаил за Олежку, у которого на щеке отпечатались следы зубов.
— Что скажет эксперт? — обернулся академик к Дануте Альбертовне.
— Не столь уж и незначительные, — важно кивнула та. — Полагаю, обе стороны вправе требовать компенсации.
— Разумно. Я поддерживаю мнение эксперта. Как насчет пирога с яблоками? Ах да! Весь сыр-бор из-за этого чуда техники, — сказал Франц Оттович, указывая на перевернутый самосвал. — Мне кажется, его использовали не по назначению. Как орудие покушения, не так ли?
Олежка покраснел до корней волос, опустил глаза и надулся, а Франц Оттович продолжал:
— Мне кажется, что эту замечательную машину можно использовать не только для перевозки строительного материала, кубиков там или еще чего, но и для транспортировки серьезной техники. Например, самолетов. Мне тут подарили модель бомбардировщика, а я самолетами не увлекаюсь. Может быть, вы увлекаетесь, юноша? — обратился он к Олежке. Тот быстро-быстро, не поднимая глаз, закивал. — Прекрасно! Сейчас авиация будет доставлена.
«Представитель ООН» вышел и быстро вернулся с обещанным бомбардировщиком в ладонь величиной и вручил вещицу Олежке, который ждал затаив дыхание. Конфликт был погашен, мальчишки по велению Франца Оттовича пожали друг другу руки. А потом выразили желание пить чай с вкусностями прямо в детской, не отходя от своих сокровищ.
Почти в самом центре стола возвышался хрустальный айсберг — ваза с розовыми хризантемами. Тонкий лед бокалов, казалось, истает, если их наполнить. Над вечными снегами скатерти от прибора к прибору плавно перемещались тяжелые льдины с разнообразными салатами и закусками. Крабы, рис и майонез, посыпанные вареным яичным желтком; благородно-багряный винегрет, украшенный ажуром петрушки; серебряная сельдь в изумрудной россыпи зеленого лука; бледно-янтарный дырчатый сыр, а поверх — драгоценность, игольчатая укропинка; пергаментно-прозрачные пластины палтуса; колбасная крупнолепестковая роза, распустившаяся на блюде, веселые помидорки в собственном соку, маринованные мелкопупырчатые огурчики и еще, и еще что-то. Сколько всего! А на горячее — картошка с телятиной. А к чаю — пироги и торт с кремовой клумбой, не столь съедобный, сколь красивый.
Обильно, просто и вкусно. Михаил объелся и был приятно удивлен. Он понятия не имел, чем питаются академики: может, нектаром и амброзией, а может, смесью невиданных деликатесов, скорее всего, несъедобных для обычного человека. Удивительно, что и прислуги не было. Дамы все готовили и все подавали сами. Позднее из разговора выяснилось, что прислуга как таковая все же существовала, но в городе, а на дачу семья приезжала отдыхать, в том числе и от прислуги.
Легкий, оживленный разговор, нечастые тосты, душистое тепло камина, мытье посуды и толкотня с бокалами на кухне, потому что никому не хотелось разбивать компанию, неудачная попытка потанцевать под проигрыватель, потому что не нашлось ничего более подходящего, чем пластинка Робертино Лоретти, и — незаметно подкрался вечер.
— Мне жаль, но нам, пожалуй, пора, — сказал Михаил, поблагодарив за чудесный праздник. — Пойду собирать Олежку.
— По-моему, — всполошилась Данута Альбертовна, — мальчишек уже давно не слышно. Считается, что если дети умолкли, то что-то такое задумали, что идет вразрез с представлениями взрослых о том, что можно и что нельзя.
— Посмотрим-ка, — забеспокоилась Аврора и понеслась наверх. Вслед за нею отправился и Михаил.
Но мальчишки ничего не задумали. Все, что могли, они уже совершили. Из стульев было построено нечто, что Михаил определил как корабль. Занавеска, вероятно, служила парусом, так как была сорвана и наверчена на швабру. Настольная лампа на гибком штативе — прожектор, установленный на носу корабля, светил в непроглядную даль, в окно. Диван выглядел Ноевым ковчегом, так как на нем сидели все звери из Вадькиных запасов, играть с которыми в последний год он считал ниже своего достоинства.
А эти двое крепко спали на ковре после трудов праведных. Спали в обнимку, словно перед тем, как заснуть, устраивали заговор — обнялись и шептались, чтобы никто не слышал, да так и заснули на полуслове. Олежка спал сосредоточенно и слегка сопел. Светлые волосы взлохмачены, как после мытья, один чулок отстегнулся и сполз из-под коротких штанишек донизу, второй — порван на коленке. У Вадика вид умиротворенный, черная челка, обычно откинутая назад, упала на лоб, ресницы бахромой закрывают половину щек, в кулаке зажат недоеденный кусок, рубашка задралась до тонкой шейки. Обе мордашки перемазаны по уши начинкой от пирога и соком съеденных апельсинов.
Родительскому умилению, разумеется, не было предела. И, вероятно, от умиления, из родительской солидарности, Михаил обнял Аврору за плечи, и она склонила голову к его груди и услышала, как неровно, замирая от волнения, бьется его сердце. Собственно, все было ясно. Требовался лишь соответствующий сценарию продолжительный и нежный поцелуй — кульминация эпизода, а потом обязательно должна была бы прозвучать финальная фраза, что-нибудь вроде: «Предлагаю вам руку и сердце», или «Дорогая, ты выйдешь за меня замуж?», или просто «Давай поскорее поженимся». Но пауза затягивалась, объятия становились теснее и теснее, а поцелуя все не получалось. Уже смешались волосы, уже кровь вскипела, и ток ее стал подобен току бурливой горной речки, срывающейся водопадами с высоких скал. Уже кончики пальцев стали чувствительны, как у слепца, в готовности изучать все изгибы, линии и поверхности чужого тела, уже пупырышки на языке готовы были дать оценку вкусу чужих губ, но дегустация так и не состоялась. Аврора выдохнула с тихим стоном, открыла глаза и прерывисто зашептала:
— Было бы жестоко. Будить их. Давай осторожно. Разденем и уложим. А тебе найдется место в гостиной.
— В гостиной? — жалобно выдохнул Михаил.
— Пока в гостиной. Я не хочу. Смущать родителей.
— Аврора.
— Все, все. Все потом, завтра. Мы вместе уедем и… все решим. Решим?
— Я уже решил. Я тебя всю жизнь ждал-дожидался. Я не знал, какой ты окажешься, искал на ощупь, как в темноте. И все ошибался. И не надеялся уже. Я и не предполагал, что ты, та самая ты, — такая.
— Какая?
— Не знаю я. Пресветлая. Как мощная лампочка.
— Ужасно. Ты ослепнешь.
— Наоборот. Я как из подземного лабиринта вышел. Повезло.
— А мне-то как повезло. Что есть кому светить. Ох, глупость какая, — застеснялась Аврора патетики. — Давай мальчишек укладывать. Общих. Ведь общих, да?
— Само собой, — важно кивнул Михаил.
Он сгреб в охапку игрушки с дивана и устроил их на ковре. Аврора постелила простыню, бросила подушки, а потом они вместе осторожно, стараясь не разбудить, раздели детенышей и под плечи, под коленки перенесли в гнездо, подоткнули одеяло и, выключив свет, удалились на цыпочках.
А через три дня погибла Данута Альбертовна. Погибла она странно и неожиданно — попала под машину, вылетевшую на нее из подворотни дома, где она жила с мужем, — академического «саркофага» с многочисленными мемориальными досками, что на углу набережной и 9-й линии Васильевского острова. Следователь, которого академик задавил авторитетом, конфиденциально сообщил ему, в буквальном смысле на ухо, что, по свидетельским показаниям, это была серая «Волга». Без номерных знаков-с. Вот так. «Волга», вывернув с линии, разбрызгивая соленую февральскую слякоть, унеслась через мост Лейтенанта Шмидта, пересекла площадь Труда, свернула на бульвар Профсоюзов и затерялась в туманной дали. Самое главное, что академик эту «Волгу» видел через окно, выходящее как раз на мост. Он еще подумал тогда, что за рулем пьяный водитель и что наверняка где-нибудь случится авария. Но аварии не случилось, и водитель не был пьян, а был более чем трезв и расчетлив.
