Тайная жизнь Фиделя Кастро. Шокирующие откровения личного телохранителя кубинского лидера - Санчес Хуан Рейнальдо
Тем не менее 9 июля, через пять дней после вынесения приговора, Фидель созвал Государственный совет, чтобы «поставить точку» в процессе Очоа и разделить ответственность между всеми двадцатью девятью его членами: самыми высокопоставленными деятелями режима государства, гражданскими и военными, министрами, высшими функционерами компартии, руководителями массовых общественных организаций и т. д. Речь шла об утверждении приговора суда или, напротив, о смягчении наказания приговоренным к смертной казни. Каждый должен был высказаться индивидуально, и все утвердили приговор. Вильма Эспин, отрекшись от дружбы, связывавшей ее и ее мужа Рауля с Очоа и его женой, произнесла такую страшную фразу: «Приговор должен быть утвержден и приведен в исполнение!» В четверг, 13 июля, около двух часов ночи, четверо приговоренных к смерти были расстреляны. Почти день в день через месяц после их ареста.
А затем произошел самый тяжелый эпизод за всю мою службу. Фидель потребовал, чтобы казнь Очоа и троих других приговоренных была снята на пленку. И вот два дня спустя – это была суббота – к Пунто-Серо, где я дежурил, подъехал автомобиль, и водитель передал конверт из крафтовской бумаги, в котором лежала видеокассета формата бетамакс. Начальник эскорта Хосе Дельгадо (двумя годами ранее сменивший Доминго Мене) сказал мне: «Отнеси это Далии, она ждет. Это фильм для Хефе». Я тотчас отнес конверт Компарере, совершенно не догадываясь ни о том, что на кассете запечатлена смерть Очоа, ни о том, что Фидель, будто Дракула, питает пристрастие к подобным «фильмам». Прошло полчаса, Далия вернулась и отдала мне кассету. «Хефе мне сказал, что компаньерос должны посмотреть это видео», – сказала она мне, что было приказом. Я передал ее сообщение начальнику эскорта, а тот в свою очередь собрал всех, в том числе водителей и персонального врача Фиделя Эухенио Сельмана, – всего полтора десятка человек. Потом кто-то вставил кассету в видеомагнитофон.
Звуковой ряд на записи отсутствовал, что добавляло нереальности фильму, который мы начали смотреть. Мы увидели машины, въезжающие из темноты в освещенный прожекторами карьер: позднее я узнал, что это аэродром Баракоа на западе от Гаваны, которым пользуются высшие бонзы режима, тот самый, где несколькими годами ранее я, рядом с Фиделем и Раулем, дважды присутствовал при погрузке оружия, тайно отправлявшегося в Никарагуа.
Меня часто спрашивали, как себя вел Очоа перед лицом смерти. Ответ ясный и четкий: с исключительным достоинством. Выйдя из машины, он шел прямо. Когда один из палачей предложил завязать ему глаза, он отвернулся в знак отказа. А когда встал перед расстрельной командой, он смотрел смерти прямо в лицо. Несмотря на отсутствие звука, весь фильм позволяет оценить его мужество. Своим палачам, которых на пленке не было видно, он сказал что-то, что невозможно было услышать, но можно угадать. Выпятив грудь и вскинув голову, он, видимо, крикнул им нечто вроде: «Стреляйте, я вас не боюсь!» Через мгновение он рухнул под пулями семи стрелков.
Четверых приговоренных расстреляли за несколько минут. Конечно, не все проявили гордое мужество Очоа. Тони де ла Гуардиа, у которого за плечами тоже был богатый опыт (он являлся сотрудником личной охраны чилийского президента Альенде, участвовал в ангольской войне, в штурме бункера Сомосы в Никарагуа и сотнях тайных миссий), безусловно, вел себя мужественно. Менее, чем Очоа, но все-таки мужественно. Были заметны его печаль, покорность судьбе. Но в последние мгновения своей жизни он не сломался.
Смотреть на двух других моих коллег было очень тяжело. По пути от машин до расстрельной команды капитан Хорхе Мартинес и майор Амадо Падрон несколько раз падали. Конвоирам каждый раз приходилось поднимать их. Было видно, что они плачут, умоляют о пощаде. На их брюках были видны мокрые пятна от мочи. Смотреть на это было крайне тягостно. Для этого требовалось иметь крепкие нервы и каменное сердце. В комнате, где мы сидели, стояла мертвая тишина. Никто не осмеливался подать голос. Я предпочел бы не говорить об этом эпизоде. И я далек от мысли осуждать казненных – стрелочников, которые, по сути, заплатили за преступление вместо самого Фиделя. И все-таки стремление к правде заставляет меня высказаться. Нужно, чтобы каждый знал, на что способен Команданте ради сохранения своей власти: не просто убить, но и унизить, обратить в ничто людей, преданно служивших ему.
После расстрела Очоа у Рауля Кастро начался самый сильный и самый продолжительный период запоя в его жизни. Он не только не сумел спасти жизнь своего друга, но и был вынужден публично утвердить смертный приговор герою Кубинской республики, точно так же, как это вынуждены были сделать все остальные члены Государственного совета и генерального штаба вооруженных сил. Не в силах разрешить это противоречие – он принял участие в убийстве друга, – Рауль обратился к водке, которая давно уже стала его любимым напитком.
Очевидно, свою роль сыграл и еще один фактор: поспособствовав устранению равного ему по статусу Абрантеса (приговоренного к двадцати годам тюрьмы), Рауль вполне логично мог опасаться и того, что сам он лишится поста министра обороны. Если Абрантес, начальник Тони, был наказан, разве не логично наказать и его, бывшего начальником Очоа?
И номер два режима стал пить как сапожник. Он так часто напивался до полусмерти, что министры и генералы не могли этого не замечать. Его супруга Вильма была этим очень обеспокоена. Своими тревогами она поделилась с начальником эскорта Рауля полковником Фонсекой, которому объяснила ситуацию. Вильма опасалась, что депрессивное состояние Рауля усилит у него суицидальные наклонности. Фонсека переговорил об этом со своим коллегой Хосе Дельгадо, новым начальником эскорта Фиделя, то есть с моим непосредственным начальником. И Команданте решил провести с младшим братом воспитательную беседу.
В одно воскресное утро мы отправились в Ла-Рин конаду, дом Рауля и Вильмы, стоящий приблизительно в километре от дома Фиделя и Далии. Мы вошли в сад через заднюю калитку. Рауль встретил нас одетым в белую гуаяберу – традиционную кубинскую рубашку – и полотняные брюки. Поздоровавшись с нами, министр обороны вместе со старшим братом направился к деревянной сторожке в парке, стоявшей посреди небольшой полянки, лишенной растительности. Дойдя до этой постройки, типичной для индейской культуры, Фидель сделал мне знак не ходить дальше. Двое Кастро сели на скамейку, я занял позицию в некотором отдалении. С того места, где я находился, мне был слышен весь их разговор. Они же меня не видели, поскольку я был скрыт от них кустами. Так я услышал, как Фидель отчитывает своего брата, бросив ему длинную морализаторствующую тираду.
– Как ты мог так низко пасть? Какой пример ты подаешь своей семье и своей охране? – начал Команданте. – Если ты боишься, что с тобой произойдет то же, что с Абрантесом, то позволь тебе сказать, что Абрантес no es mi hermano [не является моим братом]! Ты и я, мы с тобой неразлучны с самого детства, в добре и зле. Так что ты не разделишь судьбу Абрантеса, если только… если только не продолжишь вести себя как тряпка. Послушай, я разговариваю с тобой по-братски. Поклянись мне, что возьмешь себя в руки, а я тебе обещаю, что с тобой ничего не случится. Я даже выступлю с речью, где напомню, что ты – честный и неподкупный руководитель, объясню, что ты сильно переживал из-за ошибки Очоа, которая тебя страшно огорчила. И что если есть люди, считающие, будто ты замешан в эту историю, то они – сукины дети!
И действительно, через недолгое время после этого разговора Фидель выступил с речью, восхвалявшей Рауля, его неподкупность и его преданность революции. Рауль продолжил пить водку, но в гораздо более разумных дозах.
Я же, как и тысячи военных, старался преодолеть сомнения, которые во мне посеяло «дело Очоа».
Глава 16. Тюрьма и… свобода!
Девяностые годы начались для меня серией успехов, обратно пропорциональных общей ситуации в стране. Оставленная Советским Союзом, официально прекратившим свое существование 8 декабря 1991 года, и изолированная на международной арене, Куба погружалась в худший за все время ее существования экономический кризис. Пытаясь противодействовать ему, Фидель объявил «особый период в мирное время», который, в частности, предполагал развитие туризма и разрешение частным лицам открывать паладарес (домашние рестораны) с целью увеличить валютные поступления, необходимые для выживания революции. Но этого было недостаточно, что показал «кризис бальсерос»: в 1994 году тридцать тысяч кубинцев бросили свою «родную гавань», чтобы попытаться добраться на бальсас (плотах) до Майами, рискуя при этом пойти на корм акулам, которыми кишит Флоридский пролив.
