Возвращение. Танец страсти - Хислоп Виктория (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

Пабло молчал. Даже ярым сторонникам республиканцев было стыдно за этот поступок. Он просто вышел из комнаты. Иногда это было намного проще, чем вступать в спор с сыном, и, хотя отец был с ним в корне не согласен, последние слова Игнасио звучали искренне. В этом противостоянии порой было очень трудно сказать, кто прав, а кто виноват.

Гранада продолжала жить в страхе и тревоге. Как-то декабрьским днем, когда на улицах уже стемнело и булыжные мостовые в свете уличных фонарей поблескивали, словно металл, в бар вошли двое солдат-националистов. На этот раз им не пришлось стучать по стеклу. Бар работал, было много посетителей, зашедших выпить чашечку обеденного кофе.

— Мы бы хотели осмотреть помещение, — заявил один солдат Пабло слишком дружелюбным тоном, который сразу настораживал.

Хозяин кафе не стал им препятствовать, прекрасно понимая, что это лишь вызовет нежелательную агрессию.

Прямо за баром располагалась маленькая кухня, а за ней кладовка, размером не больше буфета, где Пабло составлял заказы и делал переучет, подсчитывал доходы и расходы. Кроме письменного стола здесь стоял старый деревянный комод, из которого и без обыска фашистских вандалов так и вываливались бумаги. Солдаты перевернули каждый ящик, пока все не оказались пусты, но даже не удосужились прочитать ни одной бумажки. Они напоминали детей, скаливших зубы при виде созданного ими в комнате беспорядка, получая удовольствие от того, что бумаги летали, как снег во время бури, когда они ворохом бросали их в воздух. Это было похоже на игру. Их совершенно не интересовали счета за хлеб и ветчину.

Пабло продолжал обслуживать клиентов.

— Не беспокойся, — ободряюще сказал он жене. — Позже мы уберем. Нам нечего прятать. Я уверен, они скоро уйдут.

Конча аккуратно нарезала тонкими ломтиками огромный кусок manchego [61] и с еще большим усердием разложила его на тарелке, сохраняя занятой и непринужденный вид. Но внутри у нее все сжималось от страха. Они с Пабло молча согласились, что в такой ситуации лучше сохранять полнейшую невозмутимость.

Посетители продолжали пить и потихоньку разговаривать, но атмосфера в кафе стала напряженной. Жители Гранады уже привыкли к подобным вторжениям, и, несмотря на то что в этой обстановке им было нелегко поддерживать непринужденную беседу, они с упорством придерживались привычного ежедневного распорядка жизни, например по крайней мере раз в день заходили в бар или кафе.

Двое солдат на самом деле и не собирались ничего искать. Как только все бумаги оказались на полу кладовки, они тут же взялись за то, что явилось истинной причиной их вторжения. Их интересовало радио. Все остальное было лишь игрой. С торжествующим выражением лица тот, который был повыше, потянулся к ручке настройки, включил радио и сделал шаг назад. Радио не пришлось даже настраивать. Сигнал был уже пойман, комната наполнилась звуком мужского голоса. Это, вне всякого сомнения, были волны коммунистической радиостанции, которая регулярно передавала сводки последних событий по всей стране. Он сделал звук громче, чтобы было слышно и в баре. Когда солдат помоложе вошел в кафе, его лицо расплылось в самодовольной улыбке. Теперь радио вещало на всю комнату. Пабло с Кончей тут же бросили заниматься своими делами за стойкой бара и всплеснули руками. Все воззрились на фашиста, который стоял абсолютно спокойно, скрестив руки на груди.

Конча всегда глубокой ночью слушала радио, пока Пабло мыл оставшиеся пепельницы и стаканы, а дети уже спали.

Старший по званию откашлялся, ему приходилось говорить, перекрикивая звук радио. Конча отпустила руку мужа, за которую только что крепко держалась, и едва заметно подалась вперед. Она не удостоит этих типов лишними вопросами и сама во всем признается, сохранив свое и чужое время. Однако сделать это оказалось не так-то просто. Она почувствовала, как муж схватил ее за предплечье, а потом, секунду спустя, почти грубо отпихнул в сторону и вышел вперед, практически заслонив собой от солдат.

У нее оставалась лишь доля секунды, чтобы возразить, но время было упущено. Пабло протянул обе руки, на его запястьях защелкнулись наручники, и мгновение спустя его уже вывели из кафе. Он внимательно посмотрел на жену. Она поняла, что означает его взгляд. Если она откроет рот, арестуют не только его, но их обоих. А иначе уведут только одного Пабло.

Ее охватило чувство вины, но, несмотря на шок, она продолжала, как во сне, заниматься рутинной работой.

Мерседес вошла в кафе приблизительно час спустя после того, как солдаты увели отца. Она все утро провела с Пакитой и ее матерью, помогая им расставить вещи в новой квартире. Дом ее подружки в Альбайсине был почти разрушен во время летних бомбежек, и ради собственной безопасности они были вынуждены искать другое пристанище. Впервые за долгое время Мерседес захотелось танцевать, она надеялась застать дома Антонио. Он мог подобрать мелодию, а желание потанцевать было таким сильным, что ее не останавливал даже тот факт, что старший брат являлся жалкой копией Хавьера или Эмилио.

Когда пришла дочь, Конча была в кабинете, убирала последние разбросанные бумаги. Мерседес тут же поняла: что-то произошло. Со дня ареста Эмилио она не видела, чтобы мама была такой бледной. Несколько минут спустя с работы пришел Антонио. Конча спокойно рассказала детям о том, что произошло. Дети обезумели от горя, но помочь ничем не могли.

Игнасио вернулся поздно ночью, еще не зная дурных вестей. Мать закрывала бар на ночь. Арест отца вывел Игнасио из себя. Гнев его был направлен не на тех, кто его арестовал, а на собственную семью, особенно на Кончу.

— Но зачем он вообще слушал это радио? — ругался он. — Почему ты ему позволила?

— Я не позволяла, — спокойно объясняла она. — Отец не слушал радио.

— Значит, Антонио! — взвизгнул Игнасио, от злости его голос ломался. — Этот красный брат! Этот глупый ублюдок — он всех нас в могилу загонит, неужели не понимаешь? Ему плевать, понимаешь, плевать! Ему на нас плевать!

Он стоял очень близко от матери. Она почти физически ощущала его ненависть.

— Это не Антонио, — тихо призналась она. — Это я.

— Ты? — Он стал говорить тише.

Конча объяснила сыну, что на самом деле виновата она, это она совершила преступление.

Игнасио был зол и на мать, и на отца. Отец должен был запретить матери слушать эти подрывные радиостанции, а матери не стоило вызывать ненужные подозрения своей кампанией за освобождение Эмилио.

— Вы должны быть тише воды, ниже травы! — орал он. — Это бросит тень на наше кафе — его станут считать «кафе для красных», даже если отец этого и не понимал!

Но поделать ничего было нельзя. Спустя несколько дней Конча узнала, что Пабло Рамирес находится в тюрьме недалеко от Севильи.

Сразу после ареста Пабло заперли с сотнями других заключенных в кинотеатре в соседнем городке. Теперь многие тюрьмы были импровизированными, националисты арестовывали так много людей, что обычные тюрьмы были переполнены. Арены для корриды, театры, школы, церкви — везде содержали невинных жертв, и республиканцы не могли не заметить иронии судьбы: места, где получали удовольствие, развлекались, учились и даже молились, теперь стали местом пыток и убийств.

В кромешной темноте кинотеатра, где оказался перепуганный, сбитый с толку Пабло, круглые сутки люди спали в фойе, в проходах, ютились на неудобных деревянных сиденьях. Прошло несколько дней, прежде чем группу арестованных перевели в тюрьму в двухстах километрах к северу. Никто не побеспокоился сообщить людям, куда их отправляют.

Тюрьма была рассчитана на три сотни заключенных, но сейчас в ней содержалось две тысячи. Ночью они лежали, плотно прижавшись друг к другу, прямо на каменном полу, не в состоянии пошевелить и пальцем. Это был холодный ад. Если один кашлял, просыпалась вся камера, и такое соседство означало лишь одно: если у кого-то был туберкулез, он распространялся подобно лесному пожару.