Банальная история - Витич Райдо (е книги TXT) 📗
— Я о другом, Олег…
— Нет, Анечка, о том. Я же вижу и понимаю — не дурак. Ты устала от меня, не разлюбила, а именно — устала. В любви есть спады и подъемы. У тебя спад. Естественный. Я постарался. Ты ни причем, наоборот, я очень благодарен тебе за терпение. И за понимание, и…за все. От первого дня до сегодняшнего.
— Олег…
— Нет, Анечка, подожди. Мне и так нелегко это говорить, но раз начал, позволь закончить. Я давно хотел сказать… Я очень виноват перед тобой. Но больше никогда, поверь, никогда того, что было, не повториться. Того Олега больше нет, и не будет. Я другой. И все теперь будет по-другому. Я люблю тебя. Люблю настолько, что не знаю, смогу ли дышать, если…если ты…Но этого не будет, не допущу. Я буду рядом. Всегда. Я понимаю, что простить все мои выходки непросто, но и не прошу о том. Все получится само собой. Ты отдохнешь, немного придешь в себя и поймешь — я действительно изменился. И тогда простишь. У нас все будет хорошо. Ты столько лет терпела меня, прощала, решала мои проблемы, и вполне естественно, что у тебя появились мысли все бросить. Ты боишься верить мне, у тебя уже нет сил и желания терпеть…
— Нет, Олег…
— Да, Анечка, да! Неужели ты думаешь, что я не осознаю своей вины перед тобой? Думаешь, я до такой степени инфантилен, что не в состоянии здраво оценить свои поступки? Это не так. Мне стыдно. Честно — мне очень, очень стыдно, я вел себя как. даже не слюнтяй — негодяй. Но подобного не повторится. Я не обещаю — клянусь. Поверь мне последний раз, пожалуйста. Я изменился, Аня. Тебе больше не о чем беспокоиться. Отныне не только ты, но и я буду беречь нашу семью, заботиться, помогать. Делать все, что нужно, прежде всего, для тебя.
Я села. Его исповедь была неожиданной, но более всего поражали слова и интонация голоса — ни грамма фальши. Серьезен, искренен и откровенен. И достоверен.
Пригляделась и удивилась еще больше — как я не заметила, что он изменился даже внешне? Лицо серьезное и чуть огрубевшее, и уже не мальчишеское — мужское. Матерое. И взгляд — прямой. Он не бегает, как обычно, от лица и глаз собеседника, не сверлит буром, не обливает презрением — он ждет, он ищет и признает.
Что случилось с Олегом?
Он действительно изменился?
Ерунда, люди не могут меняться в одночасье, это всем известный факт!
Впрочем, могут, если встречаются со смертью. А Олег встретился.
Что он увидел? Тоннель, свет, ангелов, умерших родственников? Кажется, их встречают там души умерших и умирающих.
Я с любопытством уставилась на мужа:
— Ты кого-то видел там? Души умерших? Свет? Это правда, что там не темно и пусто?
Олег пожал плечами:
— Не знаю, ни тоннелей, ни коридоров я не видел. И темноты тоже.
— А что видел? Ангелов?
— Ангелов? — он грустно улыбнулся. — Нет, Аня, не видел. Да и откуда они возьмутся, если я совершал богопротивное? Скорей меня бы черти поджидали. Но их я тоже не видел, и умерших, и все, о чем пишут в книгах, статьях по рассказам очевидцев. Неправда это.
Я была разочарована — мне так хотелось верить, что там что-то есть, что-то хорошее, доброе, что согреет и успокоит меня, когда я шагну за черту. Но это оказалось выдумкой, одним из успокоительных мифов. Возмутительной ложью!
Кому верить после этого?
— Я видел себя, Аня. Со стороны. Странное ощущение — видишь себя своими глазами и при этом ничего не чувствуешь, словно ты робот, машина бездушная. А потом — миг, а в нем все, что ты творил, последствия поступков, мыслей. Всего. И боль до крика, до… Такая, что аналогов нет. Не объяснить ее. Лучше в гестапо поиграть, меньше болевых ощущений получишь, уверяю. И боль… она даже не физическая, а…всеобъемлющая. И жуткий страх оттого, что ты ничего не сможешь исправить, хоть как-то загладить, изменить. Хоть грамм! Я видел, как ты плакала после нашей ссоры, как тебе было плохо, как ты переживала. Давняя ссора, одна из многих, они слились в то мгновение в одну…
Олег отвернулся, чтобы скрыть влажный блеск в глазах. А я растерянно хлопала ресницами. Меня потряс его рассказ. Я не думала, что подобное может быть. Почему-то именно таким утверждениям я не верила, когда читала, слышала. Мне было проще представить тоннель и свет, даже ангелов, но последствие своих поступков?…Боже упаси!
— Мне страшно!
Олег обнял меня, прижал к себе крепко и ласково:
— Не бойся. Тебе, как раз нечего бояться. Ты чистая.
Я зажмурилась — если бы он знал! Что его поступок по сравнению с целой цепью моих? И следовательно — что его боль, по сравнению с той, что предстоит претерпеть мне? Ведь Олег, по сравнению со мной — святой. Все, что он делал — продиктовано необходимостью и вполне естественно, объяснимо, закономерно. Его личность во сохранение собственной целостности создавала иммунитет против окружающей жестокости и грязи, как организм создает иммунитет против вирусов и зловредных бактерий. По большому счету Олег достоин не осуждения и нарекания, а уважения и преклонения за тот подвиг, что совершал ежедневно, живя рядом со мной. Он мог уйти, мог бросить, да и не брать, в принципе. Но сделал обратное и не ломал меня, ломал себя под меня. С трудом, вполне естественной болью и ненавистью к подобной необходимости. Он насиловал себя, чтобы сохранить меня.
Ну, и как после этого я могу сказать ему? Что? Как можно отплатить ему черной неблагодарностью за столь уникальное благородство? До какой степени нужно опуститься, чтобы откинуть протянутую руку, бросить того, что и в мыслях не допускал поступить так же?
Что же мне делать?
Этот вопрос измучил меня настолько, что буквально через два дня я уже не могла есть и нормально спать. Меня постоянно мутило. В голове вертелись варианты диалогов с Сергеем и Олегом, один бредовее другого.
Я твердо знала, что хочу быть с Сережей, это желание не гасло, не меркло даже в свете нового имиджа мужа. Но так же твердо я осознавала, что не могу бросить мужа.
Я сильно любила Сережу, но так же сильно была привязана к Олегу. И порой уже путалась — а не наоборот ли?
Я все порывалась объясниться с Олежкой, но отступала в последний момент, не решалась и терялась. Ждала возвращение брата, уже не понимая, с чем больше — со страхом или с нетерпением? Моя фантазия живо рисовала картины нашей встречи, где за бурными выражениями чувств, объятьями и нежным воркованием начнутся столь же бурные выяснения отношений. Сергей начнет нервничать, махать руками и пытаться втолковать мне необходимость разорвать отношения с мужем. Я буду кивать, вяло оправдываться и все больше впадать в уныние. Он раздражаться, потом дуться, зло щуриться и упрекать. Потом обнимет, сделает вид, что смирился и…объявит решение сам, подкараулив Олега в отделении или на улице.
Нет, я, конечно, могу переубедить его, вернее — убедить в том, что нужно подождать еще немного. Но чем аргументирую?
Да и действительно — что ждать? Кого? Возвращения родителей? Вмешательства братьев?
Господи, ну почему именно я должна это решать?!
К тринадцатому января я уже довела себя до того, что не смогла подняться с постели и заставить себя пойти на работу. Позвонила Лене и наплела что-то про недомогание, слабость, почти полное вымирание. Олег молча выслушал мой диалог с сослуживицей и принес градусник.
Температура имелась, всего 37,1. Ерунда, но меня она подивила, а Олега взволновала настолько, что он тут же начал звонить Алеше. Через час, после нудных препирательств с братьями, прибывшими в составе двух, и мужа я была доставлена в клинику под бдительное око местных светил медицинских наук. Конечно же, мне это не понравилось, но на сопротивление сил не хватило, и я лишь обиженно надулась и, отвернувшись от заботливых родственников, заснула.
Сергея я встретила мысленно в местном санузле. Смотрела на свое отражение и пыталась отыскать в нем причины повторяющегося желудочного бунта. И не находила. Утро, желудок пуст — что ему могло не понравиться? Температура? Ее нет. Завтрака — тоже. Запах лекарств? Да — раздражающий, слишком резкий и неприятный, но с ним придется смириться на ближайшие две недели. Раньше меня не выпишут. А скорее и много позже, если я оповещу Алешу о своем мутном состоянии.
