По воле судьбы - Маккалоу Колин (читать книги онлайн без TXT) 📗
Порция громко вздохнула, хлопнула себя по коленям (широко расставленным, что ничуть ее не смущало) и посмотрела на него, сияя от удовольствия.
— О, Брут! Ты нисколько не изменился!
Выглядел он плоховато, но здесь это не имело значения. Для Порции Брут был тем, кем всегда был. Очень странно воспитанная, с шестилетнего возраста лишенная матери и с тех пор не знавшая женской руки (кроме двухлетнего сосуществования с Марцией, которая ее просто не замечала), эта девушка не имела затверженных представлений о красоте, равно как и об уродстве и о прочих абстрактных понятиях. Брут — ее горячо любимый двоюродный брат, поэтому он красив. Любой любитель греческой философии согласится с таким рассуждением.
— Ты выросла, — заметил он и вдруг осознал, как это звучит.
Брут, думай, что говоришь! Она ведь, как и ты сам, несуразная шутка природы!
Но конечно, она все моментально поняла. И издала то же ржание, что вырывалось из горла Катона в минуты веселья, так же, как он, показывая большие, немного выдвинутые вперед зубы. И голос ее был похож на голос отца — резкий, громкий, ужасно немелодичный.
— Отец говорит, я скоро проткну потолок! Я даже чуть выше его, хотя он тоже дылда. Должна заметить, — сквозь ржание проговорила она, — мне очень нравится быть такой высокой. Это придает мне авторитета. Странно, что люди заискивают перед теми, кто их выше, не правда ли? Тем не менее это так.
В голове Брута стала вырисовываться фантастическая картина: маленький седоватый Бибул пытается покрыть этот огненный столб. Приходит ли ему в голову мысль об их полнейшей несопрягаемости?
— Твой отец сказал мне, что ты выходишь замуж за Бибула.
— О да, это замечательно, правда?
— Ты рада?
Красивые серые глаза сузились скорее от удивления, чем от гнева.
— А почему я должна быть не рада?
— Ну… он намного старше тебя.
— На тридцать два года, — уточнила она.
— Не слишком ли? — осторожно спросил Брут.
— Не имеет значения, — отрезала Порция.
— И… и тебя не смущает, что он на целый фут короче тебя?
— Тоже не имеет значения, — повторила она.
— Ты любишь его?
«А уж это-то не имеет значения гораздо больше, чем все остальное», — могла бы сказать она, но не сказала.
— Я люблю всех хороших людей, а Бибул из таких. Я с нетерпением жду нашей свадьбы. Правда-правда. Вообрази только, Брут! У меня будет комната гораздо просторней, чем эта!
«Боже, — подумал он, ошеломленный, — она так и не повзрослела! Она вообще не имеет понятия, что такое брак!»
— И тебе все равно, что у Бибула уже есть три сына? — спросил он.
Снова веселое ржание.
— Зато у него нет дочерей! — ответила она, отсмеявшись. — Я не умею ладить с девочками, они такие глупышки. Двое старших, Марк и Гней, замечательные ребята. А маленький Луций — о, он меня вообще покорил! Мы чудесно проводим время. У него восхитительные игрушки!
Брут шел домой, тревожась за Порцию, но когда он попытался поговорить о ней с матерью, то получил короткую отповедь.
— Полная идиотка! — отрезала та. — А чего ты хотел? Ее воспитывал пьяница с выводком олухов-греков! Они начинили ее презрением к хорошему платью, хорошим манерам, хорошей еде и хорошей беседе. Она ходит в волосяной рубашке, голова ее забита Аристотелем. Мне жаль Бибула.
— Не трать зря свое сочувствие, мама, — сказал Брут, знавший теперь, как ей досадить. — Бибулу очень нравится Порция. Он получит неоценимую награду — девушку, которая абсолютно чиста и непорочна!
— Тьфу! — плюнула Сервилия. — Тьфу!
Волнения в Риме не утихали. Прошел февраль, короткий месяц, потом наступил мерцедоний — те двадцать два дня, что были внесены в календарь коллегией понтификов по настоянию Помпея. Через каждые пять дней новый интеррекс вступал в должность и пытался организовать выборы, однако безуспешно. Все жаловались, но жалобы ни на что не влияли. Изредка Помпей демонстрировал всем, что, когда он хочет, чтобы что-то было сделано, это делается, как, например, с его законом десяти плебейских трибунов. Принятый в середине февраля, этот закон позволил Цезарю зарегистрировать свою кандидатуру на консула in absentia. Цезарь мог быть спокоен.
Милон продолжал собирать голоса в свою поддержку на консульских выборах, но в массах усиливалось брожение. Его нагнетали два младших Клавдия, требующих суда над Милоном за убийство их родственника Публия, которое, по их мнению, было доказано тем, что Милон освободил участвовавших в роковой стычке рабов и помог им бесследно исчезнуть. К сожалению, на Целия больше нельзя было опираться: Цицерон, вернувшийся из Равенны, заставил его замолчать, Нехороший знак для озабоченного Милона.
Помпей тоже был озабочен. Сенатская оппозиция против его назначения на пост диктатора набирала силу.
— Ты — один из самых выдающихся boni, — говорил Помпей Метеллу Сципиону, — и я знаю, что ты не против того, чтобы я стал диктатором. Учти, сам я этой должности не хочу! Но меня удивляет другое. Не могу понять, почему Катон и Бибул этого не хотят. Или Луций Агенобарб. Или кто-то еще. Не лучше ли любой ценой добиться стабильности в Риме?
— Почти любой, — осторожно поправил Метелл Сципион.
Он выполнял миссию, произнося свою речь, которую часами репетировал с Катоном и Бибулом. Но намерения его самого не были такими чистыми, как полагали Катон и Бибул. Метелл Сципион был еще одним озабоченным человеком.
— Что значит «почти»? — сердито спросил Помпей.
— На этот вопрос есть ответ, и я послан, чтобы дать его тебе, Магн.
Чудо произошло! Метелл Сципион назвал его Магном! О радость! О сладость победы! Помпей поневоле заулыбался.
— Тогда ответь мне, Сципион.
Да, отныне лишь Сципион, не Метелл.
— Что, если Сенат согласится сделать тебя консулом без коллеги?
— Ты хочешь сказать, единственным консулом? Без младшего консула?
— Да. — Хмурясь в попытках вспомнить, что ему велено передать, Метелл Сципион продолжил: — Почему все стоят против диктатуры? Из-за неуязвимости диктатора, Магн. Его нельзя впоследствии привлечь к ответственности за все его действия. А после Суллы диктатуры не хочет никто. Возражают не только boni, но и всадники восемнадцати старших центурий, поверь. Они пострадали гораздо больше других. Сулла внес в проскрипции тысячу шестьсот всадников, и все погибли.
— Но я-то вовсе не собираюсь вносить кого-либо в проскрипции, — удивленно сказал Помпей.
— Для меня это очевидно. К сожалению, многие со мной не согласны.
— Почему? Я ведь не Сулла!
— Да, я это понимаю. Но существуют люди, убежденные, что не человек играет какую-то роль, а роль всецело им управляет. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— О да. Любой сделавшийся диктатором должен свихнуться от власти.
Метелл Сципион откинулся в кресле.
— Вот именно.
— Но я не такой человек, Сципион.
— Я знаю, я знаю! Не кори меня, Магн! Всадники всех центурий не хотят иметь над собой очередного диктатора в той же степени, что и Катон с Бибулом. При одном слове «проскрипция» люди белеют от страха.
— В то же время, — задумчиво проговорил Помпей, — единственный консул так или иначе ограничен в своих действиях системой законов. И потом его могут призвать к суду.
По инструкции следующий комментарий следовало высказать словно бы вскользь, как само собой разумеющийся пустяк, и Метелл Сципион отлично справился с этим.
— Для тебя, Магн, это не имеет значения. Ты ведь не сделаешь ничего, за что человека можно призвать к ответу.
— Это правда, — просиял Помпей.
— Кроме того, консульство без коллеги — очень неординарная вещь, случавшаяся весьма редко. Например, когда кто-то из консулов умирал, а знамения не благоприятствовали выборам нового консула ему на замену. Так было с Квинтом Марцием Рексом.
— И в год консульства Юлия с Цезарем! — засмеялся Помпей.
Поскольку коллегой Цезаря тогда избрали Бибула, а тот отказался служить вместе с тем, кто был ему неприятен, это замечание не понравилось Метеллу Сципиону. Но он стерпел, промолчал. Потом кашлянул и продолжил:
