Век чудес - Уокер Карен Томпсон (полные книги .txt) 📗
День пошел на убыль. Луна пропала из поля зрения. Учителя литературы объявили список книг для летнего чтения: «Скотный двор», «Том Сойер», «Дневник Анны Франк». Никогда раньше мы не получали такого удовольствия от шарканья стульев по линолеуму, от скрипа маркера по доске. Но часы тикали с обычной скоростью, и занятия завершились вовремя. Во дворе заурчали школьные автобусы, пронзая туман светом фар. Прозвенел звонок. Кто-то обнимался, кто-то плакал. А потом все разбрелись кто куда. Впервые начало каникул вызвало у нас так мало энтузиазма.
Солнечные бури бушевали все лето. Мы с Сетом следили за ними. Физически они не ощущались, зато портили электропровода и вызывали пожары по всему миру. Радиация продолжала просачиваться в атмосферу. О ней напоминали буйные радуги полярного сияния, появлявшиеся на небе каждый раз перед наступлением темноты. В любой момент могло отключиться электричество. Волны магнитных частиц нарушали движение тока, поэтому мы всегда держали наготове свечи и фонарики.
И продолжали избегать солнца.
Большая часть информации, звучавшей из уст ученых, оставалась для нас непонятной, но какие-то вещи мы видели своими глазами. Именно эти солнечные бури, что терзали отныне наши небеса, когда-то погубили океаны и атмосферу Марса.
Один представитель научного мира сказал:
— Мы и раньше наблюдали аналогичные эффекты магнитного поля, но в таком масштабе — никогда. Подобная ситуация, по идее, должна была сложиться лишь через несколько тысяч лет.
Выводы исследователей иногда доходили до поэзии. Фантазии зашкаливали. Кое-кто утверждал, что в процесс включилась третья, до сих пор не известная сила.
— То, что мы наблюдаем, опрокидывает все наши представления о физических законах, — заявил один ученый.
Мамина болезнь то отступала, то возвращалась. Она заметила, что приближению приступа дурноты предшествует слабый металлический привкус во рту. Но врачи не могли объяснить и этот симптом.
Я видела, что папа стал проявлять к ней гораздо больше нежности и заботы. Я ощущала, что связь между родителями укрепилась, что их объединяет какая-то новая близость. По непонятной мне причине что-то изменилось. В то лето я тайком наблюдала за ними со стороны. В школе нам рассказывали, что астрономы иногда находят далекие планеты, вслепую измеряя их массу по изменению падающего на них света звезд. О чем-то мне говорила папина рука на мамином плече, о чем-то — мягкий тембр его голоса. Иногда маме удавалось выйти из очередного приступа в веселом расположении духа, и тогда, пока родители потягивали пиво, мы играли с ними в «монополию» или китайские шашки. Один раз она не болела целую неделю, и каждый вечер они с папой засиживались допоздна, тихо разговаривая и смеясь. Помню, с какой убежденностью папа говорил: «Вот видишь? Ты обязательно поправишься». Чем больше проходило времени, тем меньше я что-либо понимала в их отношениях. Но о главном я догадалась: набалдашники ножек стремянки в дедушкином бомбоубежище сыграли решающую роль в судьбе родительского брака. Я так и не узнала точную хронологию событий или решений, не узнала, собирался ли папа в тот день уехать вместе с Сильвией. Знаю только, что он этого не сделал.
Сильвию я больше никогда не встречала. Не знаю, виделись ли они с отцом. Иногда тем летом, да и потом, я слышала, как поздними вечерами он говорил с кем-то по телефону. Но с кем и о чем — мне неизвестно.
Когда он оставался дома, то подолгу перебирал дедушкины вещи. Его старинные дубовые часы теперь тикали в нашей гостиной. Крошечные бабушкины ложки украсили лимонно-желтую стену в кухне. А детские сапожки, подкованные серебром восемьдесят лет назад, поселились на полке в гостиной.
Отец никогда не говорил о Сильвии прямо. Тем летом мы старались делать вид, что некоторые события просто не происходили. Человеческий разум — могучая сила, а два человеческих разума — в особенности.
Где-то в июне в наш почтовый ящик опустили полицейский отчет по маминому делу. В нем наверняка содержалась информация о судьбе того погибшего пешехода. Я успела лишь краем глаза увидеть документ — папа быстро скомкал его и бросил в камин к газетам для растопки. Мы словно научились совершать воображаемое путешествие в то время, где правила хронологии и согласования, действия и противодействия отличались большей расплывчатостью и меньшей четкостью. Но однажды папа все-таки упомянул о Сильвии.
Стояла ясная ночь, в небе висела почти полная луна. Мы с папой отправились на прогулку до начальной школы, где по его предложению решили покидать мяч на поле.
— По-моему, ты не все понимаешь, — сказал он дорогой. Мы брели в свете фонарей. Я испугалась продолжения разговора.
— Знаешь, в чем заключается парадокс? — спросил папа.
Он сделал паузу и потер лоб. Силуэты крыш поблескивали на фоне темного неба.
— Не думаю, — ответила я.
Я крепко сжала озябшие руки в кулаки и спрятала их в рукава куртки. Наше дыхание на воздухе превращалось в пар. Я никак не могла привыкнуть к холоду долгого мрака.
— Парадокс заключается в том, что иногда правы обе стороны.
Папа поднял голову к небу. На его затылке виднелась маленькая плешь. Я подумала, что время одинаково безжалостно ко всем и ко всему.
— Просто не забывай об этом, ладно? Не все на свете однозначно, — добавил он.
Мы дошли до стоянки и нашли лазейку в изгороди. Помню хруст искусственного дерна под нашими подошвами. К тому времени на улицах не осталось ни одного живого растения.
Футбольный мяч поблескивал при всполохах полярного сияния. Папа стоял на воротах, пока я забивала голы. С течением месяцев бить по мячу в воздухе становилось все труднее: увеличивалась не гравитация, а центробежная сила. Я ощущала ногой тяжесть мяча.
— Слышала, они нашли новую планету, похожую на Землю, — сказал отец, когда мы двинулись обратно к дому.
— Да ладно! А где? — оживилась я.
— Далеко отсюда, двадцать пять световых лет.
По дороге проехала вереница машин, на мгновение осветив ряд пеньков перед школой.
— Получается, нам это не поможет, — расстроилась я.
— Нам — нет, — подтвердил он.
Некоторое время мы шли молча. Я застегнула куртку до горла. Бутсы скрипели по асфальту.
— Спорим, в этом году ты поедешь на сборы, — сказал папа. Небо над нами рассекали зеленые и лиловые полосы.
— Может быть, — ответила я.
Но думаю, мы оба знали, что никаких футбольных сборов в ближайший год не предвидится.
Отовсюду доносился стук топоров и слышался визг циркулярных пил, режущих железо. Под землей росли сотни радиационных убежищ.
Дни продолжали увеличиваться. К четвертому июля наши сутки достигли семидесяти двух часов.
Темными днями того лета мы с Сетом — два бледных и все еще растущих создания — часто бродили при свете уличных фонарей. Сет снова выглядел здоровым, казалось, что с ним все в порядке. Мы по очереди катались на его скейте по окрестным холмам. Покупали конфеты в лавке, пили газировку на пляжных утесах. Дежурили около умирающих китов.
Но однажды у него пошла носом кровь. На майку упало несколько капель.
— Ничего страшного, иногда бывает, — успокоил он меня, вытирая нос тыльной стороной ладони и доставая из кармана платок. Мы гуляли по берегу темного шумного океана. Сет запрокинул голову и зажал нос. Кровь быстро намочила платок.
— Точно? Может, тебе показаться моему папе? — предложила я.
— Да незачем.
Через несколько минут кровотечение остановилось. Больше я ничего странного не замечала. Сет отлично скрывал другие симптомы.
Дом Сильвии продолжал пустовать. Во дворе стояла табличка «продается», проваленную крышу по-прежнему прикрывал пластик. Покупателей не находилось. Во время одной из прогулок мы с Сетом заглянули в окно. На полу — там, где раньше стояло пианино — темнело пятно, на ветру мягко позвякивала музыка ветра. Вот и все, что напоминало здесь о Сильвии.
