Без семьи (др. перевод) - Мало Гектор (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
– Какая?
– Я не могу сказать.
– Почему?
– Потому что, если я ошибаюсь, то лучше не говорить ничего. Не нужно рассчитывать на то, что, может быть, и не исполнится.
Я не настаивал. Мне тоже приходила в голову одна мысль, смутная, робкая, которая была, наверное, еще безрассуднее того, что вообразил себе Маттиа. И я, как и он, молчал, не решаясь высказать ее.
Нам оставалось только ждать, и мы ждали. И продолжали давать наши представления. Мы не могли всегда ходить на одни и те же улицы: ведь мы жили в Лондоне еще очень недолго, и нам часто приходилось уступать место уже обжившимся здесь взрослым музыкантам. Не раз мы вынуждены были прекращать нашу музыку и торопливо отступать перед каким-нибудь грозным шотландцем с голыми икрами, в коротенькой юбочке, пледе и шляпе с перьями. Где уж было Маттиа с его трубой и скрипкой и мне с моей арфой состязаться с волынкой шотландца, заглушавшей нашу музыку!
Не могли мы тягаться и с музыкантами, изображавшими негров, которые часто играли на лондонских улицах. Эти поддельные негры во фраках с узенькими фалдочками и в таких высоких воротничках, что головы их выступали оттуда, как букеты из бумажной обертки, приводили нас в еще больший ужас, чем шотландцы. Увидев их или даже услышав звуки банджо, мы тотчас же почтительно замолкали и уходили куда-нибудь подальше или же ожидали в сторонке окончания их дикого концерта.
Однажды мы стояли так вместе с публикой, слушавшей негров, и я вдруг увидел, что один из них делает Маттиа какие-то странные знаки. К моему удивлению, Маттиа дружески кивнул ему.
– Ты его знаешь? – спросил я.
– Да, это Боб.
– Какой Боб?
– Мой друг, один из двух клоунов цирка Гассо, про которых я тебе говорил. Он-то как раз и старался научить меня говорить по-английски.
– Ты сначала не узнал его?
– Еще бы! В цирке Гассо он обсыпал себе лицо мукой, а теперь выкрасил его ваксой!
Когда негры перестали играть, Боб подошел к нам. Он был так доволен, встретив Маттиа, что я сейчас же увидел, как он любит его. Но они могли перемолвиться только несколькими словами: Бобу нужно было присоединиться к товарищам, а нам следовало уйти в какое-нибудь другое место, подальше от них. И мы решили отложить свидание до воскресенья.
Через некоторое время я тоже подружился с Бобом; должно быть, из симпатии к Маттиа он и ко мне очень тепло относился.
Наконец наступило Рождество. Теперь мы стали уходить из дома не днем, а поздно вечером. Играя что-нибудь нежное и трогательное, мы переходили с одной улицы на другую, а закончив, говорили: «Спокойной ночи! Веселого Рождества!» – и шли дальше.
Приятно было, должно быть, слушать музыку, лежа в теплой постели и завернувшись в одеяло. Но нам, на улице, было очень холодно, и пальцы у нас коченели. Это было трудное для нас время, но мы все-таки в течение трех недель не пропустили ни одного вечера.
После Рождества нам снова пришлось давать наши концерты и представления днем, так что мы уже не могли подстерегать Джеймса Миллигана. Вся наша надежда была только на воскресенья. Поэтому по воскресеньям мы оставались дома и не спешили уходить гулять.
Маттиа, не вдаваясь в подробности, рассказал своему приятелю Бобу о наших трудностях и спросил, не сумеет ли тот достать адрес госпожи Миллиган, у которой есть больной парализованный сын, или, по крайней мере, адрес господина Джеймса Миллигана. Но Боб ответил, что для этого нужно знать поподробнее, кто такие господин и госпожа Миллиган, так как в Лондоне, не говоря уже обо всей Англии, много людей с такой фамилией.
А нам это и в голову не приходило! Для нас госпожа Миллиган была только одна – мать Артура. И господин Миллиган тоже один – его дядя.
Тогда Маттиа снова стал звать меня во Францию, и опять начались наши споры.
– Значит, ты уже не хочешь искать госпожу Миллиган? – говорил я.
– Конечно, хочу, но ведь неизвестно, в Англии ли она, – отвечал он.
– А разве известно, что она во Франции?
– Мне кажется, что это вернее. Поскольку Артур болен, она наверняка увезла его туда, где потеплее.
– Не в одной только Франции тепло!
– Однажды Артур уже выздоровел во Франции. Очень возможно, что и теперь мать увезла его туда. К тому же мне хочется, чтобы ты уехал отсюда!
На этом обычно и заканчивался наш разговор. Я не решался спрашивать, почему Маттиа хочет, чтобы я уехал, так как боялся, что он начнет дурно говорить о моих родных. А я не хотел ни слушать это, ни уезжать, несмотря на то, что моя семья относилась ко мне по-прежнему. Дедушка все так же злобно плевал, завидев меня, отец только изредка отдавал мне какое-нибудь приказание, мать не обращала на меня никакого внимания, братья и Анни пользовались любым случаем, чтобы сделать мне что-нибудь неприятное, а Кэт любила не меня, а лакомства, которые я ей приносил. Но я все-таки не верил Маттиа, когда он уверял, что я не сын Дрисколя. Я мог сомневаться, но не мог утверждать так категорично, как он, что я в этой семье чужой.
Время тянулось медленно, но все-таки день проходил за днем, неделя за неделей и наконец мои родные стали собираться в путь.
Фуры были заново выкрашены, в них уложили товар, который рассчитывали распродать летом. Чего тут только не было: материи, вязаные вещи, платки, чепчики, косынки, чулки, жилеты, пуговицы, нитки, шерсть для вязанья, иголки, ножницы, бритвы, серьги, кольца, мыло, помада, вакса, утюги, лекарства для лошадей и собак, жидкость для выведения пятен, капли от зубной боли, краска для волос!
Наконец все было уложено, лошади запряжены, все приготовления кончены, и мы отправились в путь.
Накануне отъезда отец объявил мне и Маттиа, что мы отправимся со всей семьей, но должны будем, как и раньше, играть, петь и давать представления в городах и деревнях, какие попадутся на пути.
Так мы снова стали ходить по большим дорогам, но теперь уже мы шли не туда, куда хотели, и останавливались не там, где нам нравилось. Мы должны были следовать за моей семьей. Но я все-таки был рад, что мы ушли из Лондона, что я не вижу двора «Красного Льва» и этого ужасного подвала, который часто снился мне по ночам. Мы шли за фурами и дышали уже не зловонным смрадом Бетналь-Грина, а свежим воздухом полей.
В первый же день я увидел, как продаются товары, которые так таинственно привезли моему отцу. Мы тогда въехали в большое селение и остановились на площади. У обеих фур было по одной откидной стенке. Их опустили, и весь товар оказался на виду перед покупателями.
– Глядите на выставленные цены! – закричал отец. – По таким ценам товар не продают нигде! Я ничего не платил за него, потому и отдаю чуть ли не даром. Посмотрите на цены!
Я слышал, как некоторые люди, взглянув на цены, отходили, говоря:
– Это наверняка краденый товар!
– Да ведь он и сам сознается в этом!
Если бы они взглянули на меня, мое вспыхнувшее лицо убедило бы их в том, что это чистая правда.
Маттиа заметил, как я краснел, и вечером сказал мне:
– И долго ты будешь в состоянии выносить такой позор?
– Не говори мне про это, Маттиа, – остановил я его. – От таких разговоров мне делается только еще тяжелее.
– Да я и не собираюсь говорить про это. Я хочу только одного – чтобы мы уехали во Францию. Подумай, какой ужас может случиться! Ведь полиция рано или поздно узнает, что Дрисколь продает краденый товар. Что тогда будет с нами?
– Маттиа, пожалуйста…
– Если ты не хочешь ничего видеть, то я должен глядеть за нас обоих. Кончится тем, что нас арестуют всех – и тебя, и меня, хоть мы не сделали ничего дурного. Нам даже нельзя будет оправдаться: ведь и мы едим хлеб, который покупается на деньги, вырученные за этот товар!
Такая мысль никогда не приходила мне в голову. Она привела меня в ужас.
– Но ведь мы зарабатываем себе хлеб, – пробормотал я, стараясь оправдаться не перед Маттиа, а перед самим собой.
– Да, но мы живем с людьми, которые поступают иначе. Вот на это-то и обратят внимание. И ни за что не поверят, что мы честные! Нас будут судить так же, как и их. Мне будет тяжело, если меня осудят как вора, но еще будет тяжелее, если сочтут вором тебя. Мне-то ничего – я бедняк и таким останусь всегда. Но что если ты найдешь своих родных, настоящих родных? Какой будет стыд и для них, и для тебя, если тебя осудят за кражу! И как будем мы разыскивать твою семью, сидя в тюрьме? Как передадим госпоже Миллиган то, что говорил дядя Артура? Еще если бы ты был полезен тем, кого считаешь своими родными, я мог бы понять тебя. Но и этого нет, ты им ни на что не нужен. Как жили они раньше, так проживут и без тебя. Бежим быстрее!
