Под крылом дракона - Лу Терри (чтение книг .txt) 📗
Перед моим воспаленным взором представали роскошные поля, похожие на мозаичные фрески: квадратики сочной высокой зелени, полосы желтых, красных, белых цветов — то мелких, с горошину, то крупных, как конское копыто; время от времени я могла издали любоваться неровными, словно в дымке, очертаниями изумрудно-черных лесов и заснеженных на вершинах горных гряд. Порой с замиранием сердца до рези в глазах вглядывалась в даль, мне виделся мрачный, приземистый силуэт замка на уступе скалы, острый башенный шпиль, дракон, расправляющий крылья… И всякий раз я неизменно обманывалась — видение рассеивалось, оставляя лишь звенящую головную боль. Я зло терла лицо и проклинала жару, сводящую с ума.
Но истинным блаженством стало путешествие через край озер — поросшие камышом, слепящие зеркальной гладью и дышащие прохладой, они появлялись по обе стороны немощеной дороги, всплывали то маленькими лужицами — и коня не ополоснуть, то разливались — почти бескрайние, так что, бывало, мы могли ехать часами вдоль одного озера.
Жаль, блаженство это длилось недолго: через сутки песчаная дорога вновь вывела нас к пустынным полям, и жара на пару с сухим ветром, безжалостно забивающим глотку пылью, загнали меня обратно в душную глубь фургона.
Хууб, мой единственный друг в этом царстве потных горланящих мужиков и остро пахнущих навозом животных, почти все время спал, свернувшись клубочком у меня за пазухой. Я старалась не светить им перед окружающими, помня, какую реакцию способен вызвать этот малыш. Хууб тоже страдал от жары, и мне с трудом удавалось скармливать ему, предварительно самой прожевав, комочки вяленого мяса.
Меня сложно назвать общительным человеком, да и грубое мужицкое общество не располагало к праздным беседам, поэтому, наверное, до конца пути я так бы и не перекинулась ни с кем словечком, если бы на четвертый день ко мне не подсел один весьма подозрительный субъект…
Он пробрался в фургон незаметно, на одном из редких привалов, пока я блаженствовала в тени огромного раскидистого дерева с крупной, мясистой, зеленой до черноты листвой.
Когда хриплый натужный вопль рога протрубил сбор, я с неохотой потащила свое изрядно исхудавшее тело к фургону. Там меня уже ждал неприятный сюрприз.
С минуту в легком ступоре я разглядывала две грязные ноги в грубых вязаных сандалиях на босу ногу, свисающие с того самого места, которое я уже как-то привыкла считать своим. Ноги слегка подрагивали, изнутри доносился звучный храп.
Отодвинув тяжелую ткань полога, я забралась в фургон, пристроилась рядом. Нечто, пахнущее зерном, сеном и самую малость лошадиным навозом, заворочалось, приподнялось на руках и село, уставившись на меня сонными глазами.
Я сдвинула полог на край, подвязала веревкой, чтоб было сподручней разглядывать непрошеного гостя. Им оказался парень примерно моего возраста: очень худой, высокий и оттого нескладный, в длинной холщовой робе, подвязанной грубой бечевой, закатанных до колен штанах из ткани, похожей на мешковину, и уже знакомых вязаных сандалиях. У него были короткие всклокоченные волосы цвета спелой пшеницы, глаза отшлепанного за украденную колбасу спаниеля, длинный нос и впалые аристократически бледные щеки. Пожалуй, незваного гостя можно было бы даже назвать симпатичным, если бы не грязные ноги и общая неопрятность.
Зажмурившись от яркого солнца, парень потер лицо руками — ладони были крупными, бледными, с длинными музыкальными пальцами, впечатление портили лишь неровно обкусанные ногти. Широко зевнул, хрустнув челюстью.
Я молча и без особого любопытства наблюдала за происходящим. Похоже, голод, постоянное недосыпание и усталость в каждой клеточке тела окончательно атрофировали во мне интерес к окружающим людям, поэтому сейчас мне хотелось одного — чтобы этот незнакомый парень избавил меня от своего присутствия.
— Утро…
Я вздрогнула. У незнакомца был неожиданно низкий, приятный голос. Парень смотрел на меня, не мигая, своими влажными темными глазами, ожидая, видимо, какой-то реакции.
Я еще раз в мрачном молчании оглядела его с головы до ног.
Парень откашлялся. Приложив худую руку к груди, откинул назад голову и с убийственным пафосом произнес:
— Утро окрасило небо лазурью. Кони заржали. Пора в путь!
Я уставилась на него с еще большим подозрением.
Надо признать, часы, проведенные в драконьей библиотеке, а еще то, что в последние дни с Джалу мы общались на ардосском, не прошли даром. Я понимала почти все услышанное и неплохо изъяснялась сама. Если верить дракону, иногда смешно шепелявя, но почти без акцента.
Поэтому смысл самопального «хокку» до меня дошел, но совершенно не впечатлил.
— Ты ведь Лис, да? — Не дождавшись никакой вразумительной реакции, парень схватил меня за рукав.
Я немедленно выдернула руку, мстительно пнув нахального неряху по коленке. Тот взвыл и прижал тощие коленки к груди.
— Ты… ты чего дерешься?!
Я оставила возмущенный вопль без ответа. Сурово сдвинув на переносице брови, спросила:
— Ты кто такой? Что делаешь в моем фургоне?
— Это фургон господина Баруха! — надул щеки парень.
Я угрожающе занесла ногу.
Парень попятился в глубь фургона, крикнул оттуда, сверкая глазами:
— Я? Кто я такой?! Да я — зерцало современного искусства!
— Лучше уходи по-хорошему, — не отступала я. — Мне соседи не нужны!
— Ты не понимаешь, какой чести удостаиваешься! — продолжал надрываться парень.
Он быстро пошарил руками среди корзин и тюков, выудил какой-то продолговатый предмет, прижал к груди.
— Да ну? — С невольным любопытством я рассматривала деревянный инструмент явно музыкального предназначения, пятиструнный, с вытянутым овальным корпусом и вычурными бронзовыми колками в виде остролистых бутонов.
— Я был лютнистом при дворе самого Тальруха Пятого! Его дочь, сиятельная Антина, собственноручно поднесла мне кубок с вином в благодарность за «Песнь о косах златых»!
— И что с того? Это как-то оправдывает незаконное проникновение на чужую жилплощадь? — фыркнула я, с трудом сдерживая смех. Незваный гость неожиданно поднял настроение.
— Не понимаю, о чем ты, — с достоинством сказал парень и, укачивая лютню в руках, как мамаша новорожденного младенца, подполз чуть ближе. — Но если не веришь, могу исполнить что-нибудь из своего репертуара.
— Может, не надо? — с сомнением сказала я.
Лошади медленно шли, низко опустив понурые головы, тащили фургоны, и я здорово опасалась, что громкое пение может их напугать. Беднягам и без того несладко приходится — каждый день по восемь-десять часов под палящим солнцем тащить на своем горбу такую тяжесть, еще и тучи насекомых не дают покоя, впрочем, не только лошадям — жирные оводы не брезгуют и людьми…
— Нет, ты послушай! — Парень, похоже, был настроен решительно. Приосанившись, закинул ногу на ногу, перехватил лютню поудобней, принялся осторожно подкручивать колки. — Я ведь не какой-нибудь забулдыга, рвущий струны на домре в подворотне за медный грош! Ну и не академист, конечно, с верджиналом, как я его, спрашивается, попру? Я выходец из простого народа, понимаешь? Его глас, так сказать!
— Глаз? Правый или левый?
— Эх ты, деревенщина… Глас! Ну, голос! Крик народный, стон! Его чаяния, надежды, мечты, воплощенные в песне…
— Саламандра бесхвостая… — простонала я. — Может, сыграешь уже?!
— Ну, раз ты просишь… — Парень смущенно потупился, снова откашлялся, ударил по струнам — те задребезжали жалобно и не слишком мелодично.
— Я люблю-ю-ю тебя до сле-е-е-ез! — хорошо поставленным густым баритоном запел он. Мотив песни, как и слова, были странно знакомы…
Погрузиться в воспоминания я не успела, потому что в нашу сторону полетела надгрызенная груша. Она стукнула горе-певца прямо по лбу, от чего тот ойкнул и замолчал.
— Фудо, мать твою! — заорал кто-то хриплым пропитым басом. — Заткнись! У меня от твоих траляляканий уже печень болит!
— От выпивки она у тебя болит, пес блохастый, — буркнул парень по имени Фудо себе под нос.
