Невроз - Воронцова Татьяна (библиотека книг txt) 📗

– Так ты веришь? – спросила шепотом Маргарита, когда они уже лежали, в поту, под шелковым китайским покрывалом с золотыми драконами. – Веришь? Никогда бы не заподозрила тебя в симпатиях к христианству.

– Правильно. Потому что сейчас я говорю о другом. Не о придуманном апостолом Павлом культе, который позже разросся до религиозной системы, а о значении символа. Ты не хотела отмечать Новый год под предлогом того, что смена календарной даты ничего не значит для тебя. А она и не должна значить. Смена календарной даты – пластмассовая игрушка, увешанная игрушками стеклянными, – все бессмысленно и мертво, если за этим не стоит духовная сущность.

Под утро он проснулся. Его мучила жажда, тело сотрясал озноб. Тихо, стараясь не разбудить Маргариту, он выскользнул из-под одеяла, прихватил со стула одежду и направился в ванную.

Струи горячей воды низвергались ему на голову, стекали по плечам. С ними вместе уходило напряжение, расслаблялись мышцы.

Да, этому ты научился... смывать все в канализацию, довольствоваться простейшим ритуалом очищения. Убил, предал, украл – под душ. Значение слова «совесть» не было известно тебе никогда. Совесть, самопознание, свобода воли... Абстракции, семантические призраки. Но даже если не призраки, даже если каждому человеку и вправду полагается иметь какую-то там непонятную совесть, это не может быть одинаковая совесть для всех. Печень пьяницы существенно отличается от печени трезвенника. Совесть праведника – не то же самое, что совесть разбойника, распятого рядом с Христом.

– Ради кого-то он должен был оказаться распятым, – пробормотал Грэм, имея в виду не разбойника, а Спасителя. – Так пусть это буду я.

Он знал, что уедет, пообещав вернуться через неделю, – и не вернется. Что не будет отвечать ни на письма, ни на звонки. А потом звонки и письма прекратятся. И он почувствует себя... не свободным, нет. Он почувствует себя брошенным.

Это было единственным, чего он предвидеть не мог.

Квартира, где жила Маргарита, показалась ему образцовым, комфортабельным жилищем самостоятельной деловой женщины со средствами. Ни малейшего беспорядка. Современные отделочные материалы, журнальный дизайн. Пол в гостиной затянут белым ковролином, что наводило на мысль о притаившемся где-то в недрах стенных шкафов моющем пылесосе. Мебель простая, но явно не дешевая. Портьеры, сшитые на заказ. Итальянская люстра с матовыми плафонами. Грэм знал в этом толк, поэтому не сомневался: ни один предмет не оказался здесь случайно. Все, от обивки кресел до мебельной фурнитуры, было продумано до мелочей.

Кухня. Та же стерильная чистота, то же отсутствие лишних вещей, которыми неминуемо обрастает каждый живой человек. Но не она. Только не она. «О чем ты думала, правильная моя, выбирая эти кремовые занавески, этот электрический чайник, эту белую кафельную плитку знаменитого немецкого качества, которая всех нас переживет?..» Французская посуда из темного стекла, предназначенная для микроволновой печи, кухонный гарнитур с пластиковой столешницей и дверцами из натурального дерева. Все идеально функционально. В этой кухне хотелось повеситься, чтобы хоть на время разрушить ее бесподобное совершенство.

Зная, что чайник наверняка зашумит, Грэм вскипятил воду в маленькой стальной кастрюльке с длинной ручкой, которую обнаружил в одном из кухонных шкафов. Кинул в прозрачную французскую чашку пакетик с чаем и залил кипятком. Пошарил по карманам в поисках зажигалки.

От первой же затяжки в глазах потемнело так, что пришлось присесть. Голова кружилась. Сердце тяжело бухало в груди. Он знал эти симптомы и теперь понял, откуда они приходят. То, что принято называть совестью и в наличии чего он себе отказывал, вновь нанесло ему удар изнутри.

– Черт, – шепотом сказал Грэм. – Я свободен. Я волен делать все, что захочу.

«Ну да, ну да», – ухмыльнулось в ответ бессознательное. И черные врата безумия распахнулись перед ним так же широко и гостеприимно, как полгода назад.

– Я спускался вниз, – простонал он, теряя сознание. – Я поил тебя своей кровью...

Часы в деревянной раме (белый циферблат, острые ножи стрелок) оскалились на него со стены. Белый глянец плитки ослепил, сделав беспомощным перед лицом надвигающегося приступа. Стон застыл в груди острой ледышкой. Грэм потянулся за чашкой, но побоялся ее опрокинуть и убрал руку. В эту минуту он себя ненавидел.

Медленно он опустился на стул, услужливо пододвинутый официантом. Прикусил зубами сигарету, щелкнул зажигалкой. Он знал, что выглядит как надо. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения.

Олег молчал, глядя на него повлажневшими глазами. Дрожащий подбородок, дрожащие пальцы... черт, этого нельзя было допускать.

Он постарел, да. Кожа высохла и собралась морщинками на лбу и вокруг глаз. Шея стала дряблой, волосы поредели. Но руки холеные. Золотые запонки, золотые часы, маникюр... Грэм разглядывал его равнодушно, как разглядывают манекен в витрине магазина. Сам он был одет в мягкие шерстяные брюки без стрелок, темную рубашку и удлиненный пиджак, стоимость которого превосходила все мыслимые пределы.

Олег начал говорить, но закашлялся. Прижал к губам носовой платок.

– Ты высоко взлетел.

Взгляд его был липким, как язык варана, но Грэм даже не шелохнулся.

– Почему бы нет?

– Считаешь себя гением?

– А ты? – поинтересовался Грэм. – Ты не считаешь меня гением?

Официант поставил перед ними закуски, помедлил ровно десять секунд и, убедившись, что господа больше ничего не желают, неслышно удалился. Сомелье открыл бутылку Gewurztraminer Cuvee Anne Selection de Grains Nobles от Шлюмбержэ.

– Я читал твои книги, – произнес Олег со странной гримасой, как будто воспоминание сопровождалось зубной болью. – М-да... – Он сделал глоток и нахмурился в свой бокал. – В сущности, я никогда не знал тебя. Как и ты – меня.

– Предлагаешь восполнить пробел?

– Нет.

Грэм кивнул:

– Правильно.

– И все же ты здесь. Позволь спросить, почему?

В самом деле, почему? Он не любил «Максим». Вся эта помпа... смех, да и только. Малиновый бархат, золотые кисти. Гуляй, русская душа.

– Потому что если бы я не пришел...

– ...то это была бы моя победа?

Грэм чуть помедлил.

– Я не сражаюсь с тобой, Олег.

Тот вздрогнул всем телом, вилка звякнула о тарелку. Впервые Грэм назвал его по имени. Quellehorreur! [31] Такая реакция была бы объяснимой, если бы он вздумал прибегнуть к черной магии, пустил в ход какое-нибудь страшное заклинание... Тогда как он всего-навсего произнес имя. Имя, данное его собеседнику при рождении.

– Что же ты делаешь?

Они смотрели друг на друга через стол, не отрываясь, не мигая, как смотрят в фильмах мафиози, держа под скатертью заряженные стволы. Зал постепенно наполнялся народом. Играла тихая музыка. Мимо бесшумно сновали расторопные официанты.

– Закрываю счет.

На этот раз Олег не вздрогнул, а как-то зябко поежился и бросил быстрый взгляд в сторону окна. Эти рефлекторные движения помогли Грэму проследить за ходом его мыслей. Бог мой! Этот хрен боялся за свою шкуру. Что, если там, снаружи, его поджидают нанятые злопамятным юнцом головорезы?

Откинувшись на спинку стула, он оглушительно расхохотался. Дама, сидящая за соседним столиком, осуждающе повела голыми плечами. Не оборачиваясь. Они это умеют.

– Смешно, да? – Олег покачал головой. – Я старый дурень. Знаю.

– Ладно. – Под его заискивающим, голодным взглядом Грэм потянулся за сигаретой. – Расскажи о себе. Чем живешь? Чем дышишь?

– Ты правда хочешь знать?

– Надо же о чем-то разговаривать.

Тот глубоко вздохнул и обмяк на стуле, сразу сделавшись похожим на того Олега, который выскочил из подъезда под дождь, жалобно причитая, не в силах вынести мысли о потере любимой игрушки.

– Ну что сказать?.. В прошлом году перенес инфаркт. Был женат. Прожили вместе двенадцать лет, потом она ушла. Без объяснений.