Вид из окна - Козлов Сергей Сергеевич (читать книги txt) 📗
— Псих какой-то, — буркнул мужчина и торопливо запрыгнул в припаркованную рядом иномарку.
Буквально на следующем перекрестке Словцов вышел на комплекс зданий Югорского университета, поразился его размаху и снова заулыбался, увидев скульптурную группу — Платона и Сократа в бронзовых туниках перед центральным входом. «И не зябко ребятам?», поразился их неуместности в общем пейзаже Павел. «Видимо, со своими философами здесь туго». Литые греки о чем-то оживленно дискутировали, не обращая на поэта никакого внимания. Их застывшие движения тоже что-то напоминали, заставляя Словцова напрягать память: где он это видел? Потом вдруг осенило: Минин и Пожарский!
— Сунул грека кто-то в реку, больше раков нет в реке… — перефразировал Павел вслух и повернулся к дороге, выбирая: пойти ему в гору, с которой, повернув налево, можно спуститься к Иртышу в Самарово, или, наоборот, брести вдоль по Чехова.
«Сократ с Платоновым беседовали на Чехова», с улыбкой подумал он. А от Чехова прыгнул мыслью на избитую тему лишнего человека в русской литературе. Вот он — идёт, собственной персоной по улице Чехова, и может выйти на улицу Лермонтова, может вернуться к памятнику Пушкину, самый что ни на есть лишний, любовно выписанный всеми вышеперечисленными. Вспомнились горящие глаза первокурсников… И как они меняются к пятому курсу, у бедных этих, почти новоиспеченных филологов, которые начинают понимать, что они-то и есть лишние люди, и не в литературе ни в какой, а в этой самой жизни. Особенно сейчас, когда литература становится лишней. Бумага, несущая на себе водяные знаки и цифровой номинал, вытеснила бумагу, несущую на себе слово.
— Паш, ты там с этими на троих что ли соображал? — услышал Словцов со стороны дороги.
Из окна припаркованной к бордюру одиннадцатой «лады» свесилась знакомая борода. Улыбающийся в неё Егорыч, видимо, давно наблюдал за ним.
— Эти, — кивнул Павел на бронзовых философов, — меня с собой соображать не возьмут, хотя Сократ и не дурак был выпить. Просто у меня сообразительности не хватит.
— Ты по делу или по ветру? — покосившись на университет, спросил Егорыч.
— По ностальгии, — только что сам осознал Павел, — а вообще-то погулять вышел.
— Так, может, гульнём?
— Я думал, ты на крутом джипе разъезжаешь, — присмотрелся к невзрачному авто Словцов.
— А я и разъезжаю. У меня во дворе «рэндж ровер» стоит. А эта? Я такие раз в полтора года меняю. Неприхотлива. Ест немного. Да и, в случае чего, не жалко. Иномарки мне так менять не по карману. Ну так что? Проедемся ко мне в гости? Хоть посмотришь, где я живу.
— Только ненадолго, мне потом на обед. Лиза обидится. Да, вроде, и Вера обещала приехать.
— Садись. Недолго, значит, недолго.
Проехали совсем немного по Чехова, свернули на Красноармейскую, а там — во дворы, где стояли типовые брусовые двухэтажки ленинградского проекта. Павел изумился ещё больше.
— Я думал, ты в каком-нибудь коттедже обитаешь?
— Паш, я буровой мастер, а не владелец трубы. Зарплата у меня не маленькая, но я не миллионер. Да и нормальная квартира у меня в Тюмени. Там мама живет. Раньше жена и дети там жили.
— А сейчас?
— Сейчас они в тёплых краях. Тут, понимаешь, честно говоря, моя ошибка. Я полагал, главное — обеспечить семью, оказалось, это второстепенное, главное — быть с семьёй. В общем, пока я тут вкалывал, на Большой Земле один тип к моей благоверной клинья подбил. Хоть ей и за тридцать уже было, но выглядела она — йо-хо-хо…
— М-да… — многозначительно оценил историю Егорыча Павел.
Квартира оказалась самая обыкновенная — однокомнатная с небольшой кухонкой, если не считать обилия лосиных рогов, торчащих почти из каждой стены.
— А… Это… Считай, сам себе наставил. Трофеи… Надо было на баб охотиться, а я на сохатых, — пояснил Егорыч.
4
Больше удивило Словцова другое: плотно заставленные книжные полки, которым была отведена целая стена. А ведь внешне по весёлому геологу не скажешь, что он начитан. На нижних полках пачками лежали подшивки толстых литературных журналов, отчего у Павла случился новый приступ ностальгии. Он наугад вытащил пожелтевший номер «Нашего Современника» за 1991 год. Печальный год предательства и распада Советской Империи. Неожиданно пришло околонаучное озарение: для России годы, отмеченные двумя единицами, бывают опасны. 1812, 1917, 1941, 1991…, 1801 — смерть Павла Первого… или 1132 — начало феодальной раздробленности и расцвета княжеских усобиц…1581 — начало крепостного права… 1591 — убийство царевича Дмитрия в Угличе…1881 — убийство Александра Второго…1921 тоже, почти полный разгром белых армий… Да нет, не выстраивается четкая схема: Батый пришел в 1237, а 1721 — победа в Северной войне, в 1961 — полет Гагарина… 1861 — отмена крепостного права… Не в единицах дело. Да и всё ли так плохо? Ведь не зря попустил Господь развал Советской империи. Кем бы сейчас были в ней пока ещё гости из среднеазиатских и кавказских республик? Хозяевами? Так что Ельцина следует проклинать с оговорками.
За этими размышлениями застал его Егорыч, который разогрел на кухне чай.
— Пойдём, оставь свои воспоминания в покое. Я там «Тянь-жень» заварил. Бодрит. Водки, коньяка не предлагаю, чую — откажешься.
— Откажусь.
Какое-то время говорили ни о чем. Егорыч посмеивался над социальным положением Словцова, пытался любопытства ради выпытать насколько далеко зашли их отношения с Верой Сергеевной. Павел отшучивался. Но в какой-то момент Егорыча осенило:
— Слушай, не желаю тебе ничего плохого, ничего плохого не думаю о Вере, но, на всякий случай, — и достал из кармана ключи, — это от этой квартиры. У меня есть ещё комплект, возьми.
— Зачем? — удивился Павел.
— Человек без запасного аэродрома, как армия без тыла. Я подолгу торчу на буровых. Так что каждые полмесяца эта квартира пустует. Да, приходит соседский кот Марсик, я его подкармливаю. Так что если придёт черный пушистый с рыжим кончиком на хвосте, принимай, как гостя.
— Всё это так неожиданно, Вась, — смутился Павел.
— Неожиданно, это когда понос или когда недоношенных рожают, — отмахнулся Егорыч, — а остальное — банальная се-ля-ва. Возьми-возьми ключи, не понадобятся, не откроешь, будешь уезжать, оставишь соседям из седьмой. Там приличные люди, я им всегда оставляю. Мало ли что…
Павел ещё некоторое время смотрел на ключи, как на амулет или артефакт, способный прояснить что-нибудь о будущем. Смотрел с недоверием и даже опасением. Наученный горьким опытом он боялся излишнего чужого доверия, потому как сам доверялся людям целиком, и они после этого в трех случаях из трех его разочаровывали. Но тут, на севере, похоже, доверять было принято без оглядки.
— Бери, это ни к чему не обязывает. Фикус, разве что, поливать, — кивнул он в угол, где из пластикового ведра тянулся к потолку тщедушный фикус.
И Словцов взял, предварительно покрутив брелок в руке, будто именно это движение помогало принять решение.
— Не знаю зачем, — признался он, — но раз ты настаиваешь…
— Ну и как тебе наш город? — переключился на другую тему Василий Егорович.
— Очень даже… Такими темпами у нас появится вторая северная столица. Но больше всего меня поразили женщины за рулями джипов. От девочек до тёток с сигарами во рту. Но почему на джипах?
— Тут два варианта: первый — забрала то, что есть мужа, второй — вожу, как умею, но я на танке, пусть меня боятся.
— Проза жизни, — констатировал Словцов.
— Ты стихи-то пишешь?
— Как все окружающие легко задают этот вопрос! Как будто написать несколько строф это как партия в настольный теннис. Хочу — играю, хочу — нет. Ты в теннис-то играешь? Нет, только в пинг-понг. Ты стихи-то пишешь? Честно? Почти нет. Так. Типа упражнений, чтоб не забыть, как это делается. Намедни меня местные писатели вывезли на берег Иртыша и, по правде говоря, я обалдел. Такая ширь. Лёд кое-где ослаб… А тут ещё в весеннем ветре запах свежевыпеченного хлеба… Мне вдруг показалось, что я тут всю жизнь прожил. А вечером просто сел и записал, не напрягаясь:
