Табельный выстрел - Рясной Илья (читать книги txt) 📗
— Тоже об этом думал, — произнес Поливанов, глядя на фотографию Грека. — Так сразу и не скажешь. Исторически все сложилось. Отношение к уголовникам после революции было несколько иное, чем сейчас. Многие революционеры тюрьмы прошли, видели, что людей не только дурной нрав, но нужда и безысходность часто на нары загоняла. Поэтому появился после революции тезис: уголовники — это не буржуи, которые враги советской власти. Уголовники — это социально-близкие, такая же жертва царизма и эксплуатации, как рабочие и крестьяне. И надо их только наставить на путь истинный. В какой-то мере это сработало, многие уголовники перековались, стали работать, вместе со всеми несли на своих плечах тяготы Гражданской войны, восстановления экономики. Только тогда власть, сказав «А», забыла сказать «Б» — некоторые из этих воров нам никак не попутчики и не социально-близкие, а настоящие вражины, которых только могила исправит. Вот и ощущали себя воры вольготно. И сроки за имущественные преступления против частной собственности смешные были, некоторые воры аж по десять-пятнадцать раз за свой трудовой путь отсидеть успевали. НЭП — это для них просто подарок судьбы был. Частный капитал возродился, пошли деньги, взяточничества, махинации — в такой мутной воде только рыбку и ловить. Такой бандитизм начался, сращивание с органами власти. Неизвестно, до чего мы бы дошли, если б все это не прихлопнули вовремя. В те годы и формировались законы и понятия воровские, которые потом в ГУЛАГе развернулись. Сформировалась отщепенческая психология превосходства над всем миром — мол, только блатные и есть люди, остальные их жертвы. И антисоветский душок. В воровской среде сильны были позиции тех, кто в зону загремел как классовые противники советской власти. Они были пообразованнее, поумнее и часто указывали идеологическую направленность. В общем, не сумели вовремя мы их всех задавить. А потом… Мне кажется, потом государству просто не до них стало. Очень суровые времена настали. Страна в капиталистическом окружении. Германия грозит войной. Да и не только Германия — та же Англия собиралась нас бомбить. Нужно было поднимать промышленность, оборону. Рабочая сила была нужна на гигантских стройках социализма, каждый человек на счету. Из деревень наиболее активный народ выманили коллективизацией и обещаниями светлой жизни. А враждебный и несознательный элемент ГУЛАГ заставлял работать — под конвоем, в ранге заключенных. И тогда не до того было, чтобы выяснять, кто на зоне там пахан, кто шестерки. Главное, чтобы план выполнялся, заводы, каналы строились. Иногда блатным администрация попустительствовала — мол, пускай сам вор и не работает, но других, мужиков, заставит вкалывать за троих. И срабатывало. Воры верх взяли в зонах, своих конкурентов — а у преступников несколько таких движений было — передушили. И стали как бы хозяевами. На территории всего Союза.
— И все с рук сходило?
— Не было просто сил их контролировать. Да и одно время органы чересчур увлеклись выявлением политических противников, перегибы пошли. Враги народа считались главным злом. А уголовники, соответственно, злом меньшим.
— И они на шею сели.
— Знаешь, одно время они даже всерьез поверили, что действительно главные и могут диктовать условия. Перед войной случай был. В Магадане начали реально саботировать производство. Золото стране как воздух нужно было, а эти мало того, что сами не работают, так еще и других подбивают план заваливать, чтобы показать руководству ГУЛАГа, кто в доме хозяин. Ну и показали.
— Ничего об этом не слышал, босс.
— И не услышишь. О таком в учебниках не напишут. Собрали всех саботажников в одну зону, выстроили, оркестр поставили. И представитель управления лагерей выходит, спрашивает, кто из уголовников раскаялся в саботаже и решил трудом искупить вину перед трудовым народом. Трудом — это значит лишиться воровского звания и всех привилегий. Кто на такое пойдет? Воры, понятно, только смеются в ответ — нет такой силы, которая заставит их масть сменить. Но несколько наиболее ушлых смекнули, куда дело идет, и из строя вышли. Их в сторонку отвели, начальник рукой махнул, и оркестр марш заиграл. Урки опять в хохот — мол, с оркестром нас теперь провожать будут. И проводили… Пулеметными очередями с вышки. Положили всех. После этого о саботаже все как-то подзабыли, и блатным урок был — не лезть в планы государства, копошиться только в отведенном болотце. Строго тогда было.
— Это правильно?
— Война на носу, Володя. И все это знали. Не до сантиментов было. Те, кто не хочет строить и воевать, в такой период должны находиться или на лесоповале, или в могиле в зависимости от прегрешений.
— Да уж.
— А потом фашист на нас полез, и вообще не до блатных и зэков стало, не до их проблем. Копошились, золото давали, план выполняли — и ладно. После войны восстановление хозяйства, ядерный проект, противостояние с Америкой. А у них — сучьи войны с теми, кто с фронтов вернулся и обратно в зону влетел или кому воровские правила поперек встали. На эту резню тоже сквозь пальцы смотрели, мне кажется, надеясь, что самые оголтелые друг друга изведут, что и получилось… Потом в партийных верхах игрища начались, а блатным это на руку. Одна бериевская амнистия 1953 года чего стоит.
— И долго это будет продолжаться?
— Да уже заканчивается, — сказал Поливанов. — Страна сейчас стабильно развивается, хоть и с кривоватыми виражами. Ни авралов, ни войн. Появилась возможность в доме приборку начать. Видишь же, что за блатных взялись. В колониях их давят. «Санаторий» «Белый лебедь» для них устроили, где они от преступной деятельности официально отказываются. Режимы в зонах сделали разные — рецидивистов от первоходок отделили. Через несколько лет будешь молодым сотрудникам лекции читать, что такое профессиональный блат, а они тебе не поверят — разве такое бывает в нашей стране…
— Ох, кажется, не скоро это будет.
— Будет обязательно. И бесповоротно. Если что экстраординарное не случится — например, возврат капитализма, — Поливанов усмехнулся, настолько абсурдной показалась эта мысль. — Вот тогда воры вернут свое. И тогда все их сегодняшние дела просто детскими игрушками покажутся — страна кровью зальется… Только ты понимаешь, никогда такого не будет.
— Да это конечно, — хмыкнул Маслов, которому представилась абсурдная картина — буржуи, вылезшие из подполья, солидные, в цилиндрах, захватывают заводы, пароходы, а в это время уголовная братва режет мирное население. Ну, чисто белая горячка…
— Не будет профессиональной преступности, Владимир. И законов воровских не будет. Будут отдельные случаи, когда у людей не в порядке с головой. Но это даже дело больше науки, чем милиции, как в мозгах у человека короткое замыкание случается.
В кабинет зашел Абдулов:
— Ну как вы тут?
— Дискуссии ведем об организованной преступности в СССР, — сказал Маслов.
— Ох, ну у вас и проблемы, — Абдулов вытащил из кармана и положил на стол билеты на поезд. — Сегодня в двадцать три двадцать отъезд.
— В Москву, к детям и жене, — Маслов взял билеты и начал их внимательно изучать.
— Не бойся, не поддельные.
Делать москвичам больше в Свердловске было нечего. Преступление раскрыто, все убийцы установлены. А розыском скрывшихся преступников занимаются особые подразделения, которым теперь и карты в руки.
— Сегодня вечером празднуем успешное окончание командировки и отъезд, — сказал Абдулов.
— И ведь это правильная мысль, Серджио, — поднял вверх палец Маслов.
— Только без излишеств, — предупредил Поливанов. — А то нам еще в поезд загружаться. Как бы с каким привокзальным сараем вагон не перепутать.
— Загрузим. Упакуем. Сувениры дадим.
— Вот это дело, — закивал Маслов.
Абдулов посмотрел на фотографию Грека на столе:
— А этого гада мы найдем рано или поздно. Наш разыскной отдел хлеб даром не ест. Они всех находят.
— Думаю, мы раньше с ним встретимся, — сказал Поливанов. — Он же зазнобе своей говорил, что в Москву собирается.