Дворец грез - Гейдж Паулина (книги бесплатно читать без .TXT) 📗

Я спокойно встретила взгляд Гуи и не отвела глаз; это стоило больших усилий, но я знала, что на моем лице ничего не отразилось.

— Это, должно быть, ухеду, что попала с плохой едой или питьем, Мастер, — сказала я осипшим голосом, — Что это еще может быть?

Несколько долгах мгновений он вглядывался в мои глаза.

— Действительно, что? — согласился он сухо.

Я изо всех сил старалась не опустить глаза, с ужасом думая о том, что он не только врачеватель, но и прорицатель, но тут Кенна начал стонать и корчиться. Я крепко держала Кенну, его голова моталась туда-сюда. Гуи щелкнул пальцами, и рабы тут же склонились с чашей и полотном. Гуи осторожно обтер посеревшее лицо своего слуги. Я почувствовала, что Кенна силится заговорить.

Мышцы его груди напряглись, потом снова расслабились, еще раз напряглись, и я тоже начала напрягаться, потому что теперь мне хотелось прикрыть его рот ладонью. Могло ли его сознание оставаться ясным в столь тяжелом состоянии? Мог ли он сделать вывод о причине своей болезни? Он повернул голову к Гуи, и его пальцы ожили, царапая кожу Мастера.

— Горькое, — хрипло прошептал он. — Горькое.

По его телу прокатилась волна судорог, и он обмяк у меня на руках. Гуи тут же принял его у меня и уложил на постель.

— Он потерял сознание, — коротко пояснил он. — Это хорошо. Его не будет тошнить, и он не будет чувствовать боли. — Гуи устало поднялся. — Сядь на скамейку и присмотри за ним, — приказал он. — Я хочу допросить слуг и тщательно проверить, что он ел и пил сегодня. Ты посмотришь за ним, Ту?

Я кивнула, обошла вокруг дивана и опустилась на скамейку, с которой Гуи только что поднялся.

— Он приходил убирать комнату, когда я готовила лекарство для царицы, — сказала я. — Все было как всегда.

Я внимательно следила за бесчувственным телом Кенны и слышала, как Мастер прошагал по комнате. Дверь закрылась.

— …Я один из тех, кто по поле бога должен жить… — нараспев читал жрец.

Мне стало очень холодно. За моей спиной рабы убирали испачканные простыни и тазы с грязной водой. Вдруг свет стал ярче, почти погас, потом вновь загорелся ровно — это один из них прошел мимо, подрезая фитили на лампах. Меня начал бить озноб. Кенна часто и неглубоко дышал, постанывая при каждом выдохе. Все во мне застыло. Я обхватила руками колени, свесила голову и ждала.

Долгое время спустя вернулся Гуи, он тихо вошел, подтащил себе кресло с другой стороны дивана и наклонился над смятыми простынями, положив руку на тело Кенны. Медленно тянулись часы. Иногда Гуи произносил слова, которые я не могла разобрать, возможно, молитвы или какие-нибудь сильные заклинания, и один раз он вздохнул и прикоснулся к щеке Кенны. Реакции не было. Тогда он взял острую булавку и стал колоть ею предплечье Кенны, потом шею, потом стащил с него покрывало, обнажив плоский живот, и проткнул кожу там, но Кенна не реагировал на боль.

Гуи выпрямился, и наступила зловещая тишина, нарушаемая лишь тихими звуками затрудненного дыхания. Я перестала дрожать, но теперь мне казалось, что мои руки и ноги сделаны из алебастра, и пошевелить ими стоило неимоверных усилий. Я закрыла глаза.

Когда первый утренний свет начал теснить бледнеющее пламя ламп, Кенна умер. Очень тихо. Его хриплое дыхание просто остановилось, и сразу же всю комнату заполнило чувство освобождения и облегчения. Гуи поднялся, вглядываясь в спокойное лицо. Потом он положил руку на неподвижную грудь Кенны и сосредоточенно замер, потом его плечи резко опустились. Взмахом руки он заставил жреца замолчать.

— Это конец, — сказал он. — Харшира!

Потрясенная, я обернулась. Главный управляющий стоял прямо в дверях.

— Вызови жрецов-бальзамировщиков, его нужно отнести в Дом Смерти. Потом объяви по всему дому, что мы будем соблюдать траур семьдесят дней. [64] У него не было семьи, и, кроме нас, его некому оплакать. Ту, пойдем со мной.

Я вскочила и поспешила повиноваться. От долгой неподвижности мои члены занемели. Пройдя вслед за Гуи в смежную дверь и закрыв ее за собой, я оказалась в огромной, полной воздуха комнате.

Посредине возвышалось искусно сделанное ложе с разбросанными по нему подушками. Пол был выложен идеально чистой фаянсовой плиткой, синей и блестящей. Стены от пола до потолка были расписаны фресками в сочных и ярких тонах: пурпурных, синих, желтых, белых и черных: на картинах пестрели изображения виноградных лоз, цветов, рыб, болотных птиц, песчаных дюн и зарослей папируса, все изображения сплетались и перетекали одно в другое, как бывает в светлых, радостных снах. Гуи поднял занавеску на окне, и луч утреннего света брызнул на ложе, на позолоченное кресло, на богато украшенные столики с искусно выполненными позолоченными ножками в форме листьев тростника. На одном из столиков я заметила высокую вазу и рядом с ней бутылочку с маслом, вокруг стояли курильницы фимиама. Значит, здесь, в уединении, Гуи совершенствовал свой дар прорицателя, подумала я; мысль была неясная, потому что среди роскошного убранства комнаты я вдруг почувствовала себя очень неуютно.

Вдоль стен вплотную стояли разной величины сундуки с одеждой и туалетные ящички, но мое внимание привлекла груда грязных тарелок и чашек, наваленных на одном из столиков. Гуи указал пальцем, и я медленно подошла к столику. В неумолимом свете дня Гуи выглядел осунувшимся, красные глаза припухли, и под ними залегли темные круги, но взгляд оставался проницательным.

— Я только что потерял верного друга и преданного слугу, — начал он без предисловия. — Здесь ты видишь то, чем он пользовался сегодня. Пища, которую он не доел, была отправлена обратно в кухню и скормлена кошкам слуг. Кошки чувствуют себя очень даже живыми. Этим утром он пил козье молоко в присутствии одного из моих поваров, с которым он говорил некоторое время. Повар тоже пил молоко с этой же дойки. И он тоже чувствует себя очень даже живым. Вода, которую пьют слуги для утоления жажды, стоит в огромных бутылях по всему дому. Ни один из слуг, кроме Кенны, не занемог даже слегка. Остается только пиво.

Он взял чашку со стола, и, холодея от дурного предчувствия, я узнала ее. Внутри засохли следы пены. Я не хотела прикасаться к ней, по Гуи насильно вручил ее мне.

— Слуги набирают пиво из запечатанных кувшинов, доставляемых прямо из моей пивоварни, — продолжал он ровным голосом. — За его раздачу отвечает помощник главного управляющего. Из одного кувшина пили вчера семеро слуг, и одна из чашек была набрана для Кенны, в то время как он работал в комнате вместе с тобой. Загляни в чашку, Ту.

Нехотя я послушалась. На дне чашки виднелся темный и липкий, пахнущий гнилью осадок. Я невольно отпрянула.

— Ты узнаешь этот запах? — давил дальше Гуи.

Я покачала головой, передавая ему чашку и убирая руки за спину.

— Это яблоко любви, — сказал Гуи. — Кенну отравил кто-то очень наивный и глупый, кто-то, кто, возможно, не знал, что, смешиваясь с алкоголем, яблоко любви действует в два раза быстрее, кто-то, кто думал, что к тому времени, как Кенна заболеет, все доказательства того, что он был отравлен, исчезнут сами собой. «Горькое» — так он сказал. Я не удивлен. Действительно горькое. Горькое для него, горькое для меня. — Он жестко взял меня за подбородок, приподнял мою голову, и мне пришлось встретиться взглядом с его горящими глазами. — У Кенны был враг, — сказал он тем же ровным, безжизненным голосом, но в его глазах горел красный огонь гнева и утраты. — Его было нелегко любить, но все же он много значил для меня, и его сердце принадлежало мне. Он вечно ворчал, но никому не причинял зла. Кто не понял этого?

Я ничего не ответила. Я не могла говорить. Его пальцы безжалостно вонзались в мой подбородок, и я понимала, что он раскрыл меня. Это был конец. Конец моей работе с ним, моему радостному пребыванию в этом доме, может быть, даже конец самой моей жизни, но, несмотря ни на что, я не хотела признавать своей вины. Я не хотела, чтобы Кенна умер. Я не была убийцей. Я дрожала и ждала приговора. Потом Гуи отпустил меня так резко, что я отшатнулась назад.