Уроки русского. Роковые силы - Кожемяко Виктор Стефанович (электронные книги бесплатно TXT) 📗

Если перед нами действительно задача возрождения Отечества (не в опошленном ельцинским и ельцинистским употреблением смысле, а в подлинном, реальном!), то без Вадима Кожинова нам нельзя. Нужно знать его и опираться на него в борьбе за Родину и за самих себя!

Как не вовремя выпало из его рук перо, как некстати умолк голос, который мог бы и должен бы сказать нам столько необходимого о нашем прошлом, настоящем и будущем… Но он ведь столько успел сказать! И необходимо в этом сказанном хорошо разобраться, донести то, что многими еще не услышано, до наибольшего числа людей.

Я буду писать о нем и о его книгах. На диктофонных кассетах остались записи разговоров с ним. А пока хотя бы краткие беглые заметки сквозь нестихающую боль утраты.

На прощальной церемонии в Институте мировой литературы имени Горького, как и следовало ожидать, выступавшие с трудом искали то единственное слово, которое могло бы передать все многообразие этой необыкновенной личности. И не находили его.

Директор института Феликс Феодосьевич Кузнецов, сказав, что Кожинов был крупнейшим ученым, тут же оговорился: но не только. «Он был публицистом, писателем, хотя предпочитал называть себя скромнее — литератором, был историком, философом, мудрецом, подвижником…»

Академик Игорь Ростиславович Шафаревич остановился на недооцененности заслуг этого уникального человека формальными знаками признания. Представить только: ни громких премий, ни орденов и научная степень-то — всего лишь кандидат наук. Это, заметил академик, останется таким же историческим недоразумением, как тот факт, что в свое время академия забаллотировала, не приняла в свои члены Менделеева.

О разных гранях кожиновского таланта и кожиновской личности ярко говорили главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев и председатель Союза писателей России Валерий Ганичев, доктор филологических наук Петр Палиевский и главный редактор журнала «Москва» Леонид Бородин.

Все правильно и все, наверное, недостаточно. Хотя кому-то, может, покажется избыточным. Например, когда Куняев вспомнил некрасовское и произнес применительно к другу: «Плачь, русская земля! Но и гордись…»

А самое главное, пожалуй, выразил при прощании попросивший слово читатель, которого представили просто по фамилии — Авдеев. Говоря от имени всех кожиновских читателей, которые откроют январский номер «Нашего современника» и с радостью увидят там очередную его работу, а потом, в февральском номере, с горестным потрясением — портрет в траурной рамке, он сказал: «Знамя патриотизма наклонилось. Умные и сильные, подхватите его!»

Вадим Валерианович Кожинов был умным человеком, и прежде всего в этом была его сила как патриота России. Великая, могучая, необоримая сила. И потому его так боялись враги.

Но кто же были враги у него? Ведь выступавшие на траурном митинге, очень близко и хорошо его знавшие, утверждали, что в нем абсолютно не было злобы. Имея счастье общаться с ним в течение последних пятнадцати лет, могу твердо, уверенно сказать то же самое.

Так откуда же тогда враги и кто они?

Его враги — это враги России. Если уж и не ненавидящие ее в полную меру своего существа, то существом этим не любящие. А он не раз повторял мне, что все люди в родной стране делятся по его восприятию на тех, для кого Россия — наша страна, и тех, кто говорит о ней — эта страна.

Уже после его смерти, на следующий, кажется, день, вижу по телевизору группу людей из «Медиа-Моста», у которых был произведен обыск; и молодая смазливая женщина, юрисконсульт фирмы, говоря, видимо, от имени всех присутствующих своих сотоварищей, заявляет: «А ведь мы хотели жить в этой стране, хотели в ней работать…»

Ударило по сердцу. И с острой болью подумалось: как Вадима Валериановича ударило бы!

При всем своем уме он был человек очень страстный, чрезвычайно эмоциональный. Когда же касалось самого главного — страстный вдвойне и втройне. Может ли быть иначе, если оскорбительно затрагивается, скажем, честь Родины, которую ты всей душой любишь? Да и вообще, ведь любовь — это чувство, то есть она есть эмоции по природе своей, «умственная» любовь вряд ли возможна.

Однако вот как я могу сформулировать соотношение эмоционального и рационального в нем, Вадиме Кожинове. Выдающийся ум, как и данный ему редкостный талант, этот человек всецело поставил на службу основному своему чувству — любви к Родине.

Это в данном случае совсем не значит, что с помощью ума оправдывалось чувство. В его представлении такое чувство, как любовь к Родине, в оправдании не нуждается. С презрением (многократно это слышал!) вспоминалось им известное утверждение Окуджавы, будто чувство патриотизма есть и у кошки. Или ставшая вдруг крылатой фраза про патриотизм — последнее прибежище негодяев, мало того что несправедливо приписанная в авторстве Льву Толстому, но, главное, по смыслу истолкованная с точностью до наоборот.

Он неустанно, как только появлялась возможность более или менее публичного выступления, старался восстановить для людей и справедливость, и верный смысл. Патриотизм в первую очередь для него самого не был чувством низменным, опущенным до кошачьего уровня, а, напротив, одним из самых высоких человеческих чувств, что он и старался всемерно разъяснять соотечественникам, многим из которых враги сумели-таки за последние года изрядно свихнуть головы и замутить сердца.

Наиболее гнусное достижение «демократии» в России состоит именно в том, что многих людей убедили: Россию не за что любить и не надо любить.

Впрочем, люди, не любившие свою страну, радовавшиеся при ее поражениях и огорчавшиеся ее победами, бывали и в другие времена. О них писал Пушкин. Это Вадим Валерианович напомнил мне в пушкинский год его строки, о которых сказал, что это, может быть, самое совершенное из всех политических стихотворений, когда-либо написанных на русском языке, и вместе с тем оно переросло всякую политику. В самом деле, посвящено тем, увы, русским людям, которые во время польского восстания 1830–1831 годов были на стороне Польши, а не России, но приближает нас к сегодняшнему дню, как заметил Кожинов, даже строчкой, в которой есть слово «вести».

— Обратите внимание, — говорил Вадим Валерианович, — тот, к кому поэт обращается, «руки потирал от наших неудач». Пушкин же не аплодирует, не потирает довольно руки, когда бунт Варшавы «раздавленный лежал», не ходит по головам поверженных, не торжествует. Он вообще не говорит о Польше дурного слова — лишь о трагической ситуации. Но Пушкина мучило то, что мучит многих из нас сегодня: есть немало сограждан, которые готовы служить какой угодно стране, какому угодно народу — только не своему. Чрезвычайно важный для нас урок! Неизжитая болезнь…

Эту болезнь он стремился лечить. Своими средствами, в чем помогали ему, конечно, огромные знания и колоссальная эрудиция. Многое получено им было еще в юности от Михаила Бахтина — великого мыслителя, волею судеб соединившего отечественную мысль XIX века с исканиями одаренного выпускника МГУ середины века ХХ. Многое этот недавний студент постигал сам в напряженнейшей интеллектуальной работе.

Можно было представить, как это происходило, потому что постоянная сверхнапряженная работа продолжалась и тогда, когда я ближе познакомился с ним и стал бывать у него дома. В какое бы время ни приехал, предварительно договорившись, впечатление было такое, что он едва оторвался от срочного дела. Или в заваленном книгами, журналами, газетами кабинете, где всегда густо стоял табачный дым, или в своего рода гостиной, где он предпочитал принимать и разговаривать, — тоже до потолка заставленной книжными стеллажами, в которых ориентировался он мгновенно, и осенненной двумя образами, видимо, ему особенно дорогими, Пушкина и Сергия Радонежского.