Апокалипсис от Кобы - Радзинский Эдвард (чтение книг TXT) 📗
Пленных и захваченных в городе офицеров (их обвиняли в заговорах) Коба пускал в расход, экономя патроны. Офицеров связывали, ночью грузили на баржи, вывозили на середину Волги и там топили…
Но в эти дни с расправами вышла заминка: Коба приказал расстрелять, конечно, по подозрению в заговоре левого эсера инженера Алексеева с сыновьями. Но его мать была известной революционеркой-народницей. Ленину сообщили об аресте, и он телеграфировал Кобе: «Срочно привезти гражданина Алексеева в Москву».
Коба показал мне телеграмму, усмехнулся:
– Ильич первым будет презирать меня, если в угоду слабонервным я изменю свой приказ. Он постоянно твердит: «Будьте беспощадны с левыми эсерами. Надо подавить этих жалких истеричных авантюристов…»
Самое ужасное – и теперь я не могу это понять, – я считал так же! Но на расстрел детей не пошел.
– Надеюсь, когда-нибудь тебя, мудака, подстрелит на улице вот такой сорванец, – сказал Коба.
Алексеева кончали в подвале ЧК на следующий день. Рядом с ним стояли двое его сыновей, мальчики шестнадцати и четырнадцати лет.
Говорят, чекисты начали бузить:
– Это что же, нам детей стрелять?! Не хотим!
Коба нашелся сразу:
– Кто не желает стрелять в выблядков белогвардейского генерала Алексеева? Шаг вперед!
Услышав про генерала, все остались в строю…
Вместе с телеграммой Ильичу о расстреле Алексеева («Ваше требование пришло слишком поздно») Коба послал сообщение: «Несмотря на неразбериху во всех сферах хозяйственной жизни, навожу революционный порядок. Через неделю отправим в Москву около миллиона пудов…»
Узнав о гибели Алексеева и его детей, Троцкий устроил скандал. Ильичу пришлось звонить Кобе по телефону и просить разъяснений. Он позвонил, но вдруг… стал плохо слышать. И вместо выговора прислал телефонограмму: «Пригрозите расстрелом бездельнику, который не может добиться полной исправной телефонной связи с вами». Этим дело и кончилось.
Все это время Коба жил и работал в вагоне своего поезда. Когда я навещал его, охрана останавливала задолго до его вагона (она стояла всюду на путях).
Было сорок градусов жары за окном, и вагон адово накалялся. Даже ночью крыша хранила жар. Но мы, дети южного солнца, не боимся жары.
После расстрельных ночей в раскаленном вагоне все и случилось…
После говорили, что он изнасиловал Надю. На самом деле она была влюблена в него, как кошка, но долго не решалась – обычный страх девства. Коба не вытерпел… Но потом была страсть. Цыганская отцова кровь и материнская похоть. Яростные ночи вслед за яростью расстрелов… Я ночевал однажды в вагоне и слышал…
Но той ночью, когда Коба впервые овладел ею, случилась трагедия. Несчастный Федя, услышав ее крики, вбежал… в тот самый момент. И увидел обнаженную сестру и Кобу. Он закричал. Коба в бешенстве револьвером прогнал его, запер дверь. И продолжил… Он не мог от нее оторваться, а она… уже от него. Парень бился в дверь, но они, упоенные друг другом, продолжали любить под этот стук. Несчастный упал у двери. Для него это было крушение мира: его идол Коба на глазах насиловал его сестру!
На следующее утро оба пытались его успокоить. И хотя тогда люди не нуждались ни в каких официальных церемониях, ради него в бронепоезде Серго устроили вечеринку, где отметили их брак. Присутствовали одни мужчины – Серго, жених Коба, я и Федя. Самой новобрачной не было.
Но с Федей что-то случилось в ту ночь. С тех пор начались его эпилептические припадки, порой бедняга стал заговариваться.
Вскоре мы с Кобой простились. Ильич приказал мне вернуться в Москву.
И наконец-то! Он решился отправить меня в Германию…
В переполненных тифозных поездах под именем князя Д. и с документами князя я должен был добираться до границы.
Имя «князь Д.» я приобрел значительно раньше, еще в Петрограде, в дни, когда только начинался красный террор.
Рождение князя Д.
Именно в это время мне и группе товарищей готовили документы для переправки за границу. Паспорта, которые мы получали, как правило, были настоящие. Их забирали у расстрелянных заложников-дворян вместе с их биографиями и именами. Именно так я и нашел свое новое имя. Имя, под которым десятилетия буду работать за границей…
В те дни в Петроградскую ЧК доставляли множество арестованных «бывших». Убивали их обычно во дворе – в гараже. Расстреливали матрос с крейсера «Республика» Железняков и его братва. (Он был старшим братом того Железнякова, который вскоре разгонит Учредительное собрание.)
Он до сумасшествия обожал убивать. Жертв своих вылавливал прямо на улице. Охотился вместе с братвой с «Республики». Ехали стаей на автомобиле. Увидят на улице офицера, тотчас выскочат, окружат. Затолкают беднягу в роскошный мотор, увезенный из царского гаража. В моторе объявят: достаешь выкуп или расстрел… И везут несчастного по его знакомым, по петроградским квартирам. Звонят в дверь. Вконец деморализованный офицер покорно молит вчерашних друзей, любовниц, родственников дать деньги – спасти… Давали редко и мало. Справедливо боялись, что морячки решат: здесь есть, чем поживиться… Впрочем, давали или не давали – конец был один.
Наигравшись с жертвой, привозили беднягу в ЧК, вели в гараж. Перед расстрелом, как положено, запускали мотор грузовика (на этих же грузовиках вывозили трупы).
У Железнякова был свой особый ритуал. Перед выстрелом он обязательно ласково говорил жертве: «Я, дорогой товарищ, глубоко извиняюсь, но мать-революция требует». И стрелял в затылок. Еще пинок успевал сделать, «чтоб вражеской кровью поганой не забрызгаться». Так что расстрел он именовал «пинком под жопу»… От постоянной крови и кокаина Железняков стал совсем безумным… Сидит на стуле счастливый, лицо худое, безумное, шепчет: «Ах, люблю я офицериков – миленков угощать! Хлоп-хлоп! – и на душе ангелы поют, да так нежно», – и воздух крестит. А потом вдруг: «Вот здесь – смешно», – и гогочет, со стула валится от смеха!
Железняков и привез в ЧК мое «имя».
В тот памятный для меня день он со своей стаей поймал князя Д. на Невском. Как потом он мне сам рассказывал, князь отказался везти их по квартирам. Они кинули его, связанного, на пол автомобиля и всю дорогу привычно развлекались – топтали сапогами. Привезли его в ЧК кончать, но, видно, сильно перепились и отложили расстрел «на завтра».
Я увидел князя, когда они вели его по коридору. В это время я искал для себя подходящую биографию, «легенду», как мы ее называли. Увидев Д., я тотчас забрал его у Железнякова и привел в свой кабинет.
Попросил принести чая и начал беседу. Князь Д. был из старинного грузинского княжеского рода.
Жил в Тифлисе. Я хорошо помнил прекрасный особняк этой семьи. Но главное – мы были одного возраста, оба грузины. И, что еще важнее, оказалось, он лишь однажды бывал в Петрограде, его совсем не знали в обществе, он сюда приехал с женой на свадьбу кузины. Тут их и застала наша великая Революция.
Все это он мне сам поведал. Потом спросил, что с ним будет. Я не стал обманывать соплеменника, сказал правду – расстреляем. Надо отметить, что и до, и после этого сообщения он держался спокойно-презрительно. С усмешкой спросил меня, откуда я родом, кто мои родители. Я отвечал правду, ибо жить ему оставалось недолго. Помню, он очень удивился, узнав, что я из хорошей семьи… А потом поинтересовался:
– Пришлось ли вам прочесть сочинение знаменитого историка Соловьева о Смутном времени?
– Не имел удовольствия.
– Тогда позвольте процитировать. – И он с дурной усмешкой заговорил: – «У добрых отнялись руки, зато у злых развязались на всякое зло. Толпы отверженных, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников…» – Он еще что-то цитировал, но даже моя особая, исключительная память не смогла (или отказалась) это запомнить.
Он добился желаемого. Я пришел в бешенство и прервал его монолог:
