Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
- Неужто на такой прорве кораблей, - сказал Павлухин, - и все мозги у братвы набекрень?
- Были бы у них мозги нормальные, - ответил Самокин, - так они бы за Милюкова не держались... Пошуруй, конечно. И на флотилии. И на дороге. Путейцы народ бродяжий, на месте не сидят. Катаются. До Питера и обратно... Ну, что загрустил?
- А чему тут радоваться? Дела неважные... И ты улепетываешь.
- Надо. Так надо. - Самокин хлопнул его по плечу и снова вздернул чемодан за ручку. - Тяжеленный, дьявол... Набрал барахла за двенадцать лет службы. Ну, а теперь, Павлухин, должен я сказать тебе одну вещь. Очень опасную: она требует разума, спокойствия и выдержки.
- Это ты к чему меня готовишь?
- К разговору о нашем каперанге Ветлинском.
- А что? Он вроде бы все понял... все принял.
- Верно. И все как будто принял. Но перед этим он, только он один, был повинен в расстреле четырех в Тулоне. И наш атташе Дмитриев в Париже и сам следователь были против расстрела!
Павлухин наступал на Самокина:
- И ты знал? Ты знал? И - молчал?
- Знай и ты. Молчи и ты.
- Как же это?
- А вот так... Через мои руки прошли все шифровки. Помочь я ничем не мог. Вся борьба за жизнь четырех между Ветлинским и посольством была у меня перед глазами.
- И молчал? - не мог простить Павлухин Самокину.
- Правильно, что не сказал. Угробить человека легко. А кто крейсер доведет до Мурманска? Ты, что ли? А корабль необходимо сохранить... для революции. Вот и молчал.
Павлухин потер один кулак о другой:
- Ну теперь-то мы дома... Крейсер он привел.
- Будь разумнее, Павлухин, - сказал ему Самокин. - Революция не состоит из одних расправ и выстрелов. Время еще покажет, что такое Ветлинский. Может, он еще шерстью наизнанку вывернется? И даже будет полезен?
- Кому?
- Службе, дурак ты такой... Службе!
- Да не верю я в это.
- А я и не настаиваю, чтобы ты на каперанга крестился. Но надо еще проверить - что скрывается за его речами.
Звякнул звонок, откинулось в переборке окошечко из радиорубки. Самокин перенял бумагу, как в старые времена.
- Это же не шифровка! - сказал он. - Так чего суете мне?
- Все равно. Тебе ближе. Ты и передай командиру.
- А что там? - вытянул шею Павлухин, подозрительный. Самокин глянул на бланк и хмыкнул:
- Сам Керенский вызывает нашего Ветлинского в Питер.
- Зачем?
- Этого не знает пока и сам Ветлинский. Очевидно, Керенский имеет на него какие-то особые виды... Неспроста!
Самокин поднялся на мостик. В шубе и валенках дрог на ветру сигнальщик. Увидел кондуктора и стал ругаться:
- Ну и закатились мы. Если так на солнце зубами ляскать, так что же зимой-то будет? Во климат, провались он, холера... там уже цветы вижу, на сопках, а за цветами лед не тает.
- Отщелкай на СНиС, - попросил Самокин сигнальщика, - пусть ответят нам, если сами знают: когда питерский уходит?
Под ширмами прожектора узкими щелями вспыхнул ярчайший свет дуги. Сигнальщик проблесками отщелкал на пост вопрос: створки ширмы то открывали, то гасили нестерпимое сияние дуги, устремленное узким лучом прямо в пост СНиСа.
- Есть, - сказал. - Проснулись, сволочи... отвечают.
- Читай, - велел Самокин.
Теперь такой же луч бил в мостик "Аскольда".
- Курьерский... отходит... И спирту просят!
- Ответь им: спасибо. А спирт - в аптеке.
Берег "писал" снова, и сигнальщик прочел в недоумении.
- Эй, Самокин! Советуют нам пушку продать.
- Начинается... анархия, мать порядка, - выругался Самокин.
Уже надев шинель, он подхватил пудовые книги кодов, отнес их в салон. Ветлинский спал, похожий на мертвеца, и ветер стегал бархатные шторы, раздувая их сырым сквозняком. Поверх книг Самокин положил распоряжение главковерха Керенского и вышел из салона... Навсегда! Навсегда!
На трапе он поцеловался со всеми, кто встретился ему. И всю ночь кондуктор-большевик мирно спал в вагоне, бежавшем через лесистые тундры. Самокин не знал еще, что его ждет в Петрограде, как не знали того и те, кто оставался в Мурманске.
* * *
Вид Мурманска приводил Власия Труша в трепетное содрогание. "Во, лафа выпала! - думал он. - Небось в эдакой трущобе и жрать подают одни сухари... Ежели, скажем, по три рубля рвануть за каждую банку? Сколько же это будет?.."
Подсчитал и снова впялился в иллюминатор: "Да что там три! Нешто в эдаком краю, где ништо не водится, и по пятерке не накладут?" И с упоением наблюдал он всю мурманскую разруху и неустроенность окаянной человеческой жизни. "О себе тоже, - размышлял, - забывать не стоит..."
С такими-то вот мыслями, полными самого благородного значения, боцман Труш и вышел в середине дня на каменистый брег земли российской - земли обетованной.
- Эй! - окликнул прохожего. - А главный прошпект где?
- Где стоишь, там и будет главный.
- По шпалам-то?
- Милое дело, - ответил прохожий.
"Пройдусь разведаю", - решил Власий Труш и, выпятив грудь, закултыхался по шпалам.
И вдруг... О эти "вдруг"! Как они играют человеком!
Сидела на ступеньках вагона баба, держа на коленях младенца. А сей исторический младенец играл пустой банкой из-под ананасов. Как раз той фирмы, какую закупил в Сингапуре и сам Власий Труш... Боцмана малость подзашатало, и он долго озирался вокруг, словно перед злодейским убийством.
Потом заботливо склонился над младенцем, приласкал его.
- Так-так. На солнышке греется... Балуется, значит!
- Руки все вымотал, - печаловалась баба. - Уж я порю его, порю... Никакого толку!
- Тя-тя... Тя-тя... - пролепетал младенец.
- А баночка-то, - схватился Труш за жестянку, - красивенькая... Где взяла? - вдруг гаркнул он на бабу. - Отвечай!
- О чем ты, родимый? - испугалась баба.
- Отвечай, где взяла ананасью банку?
- Батюшка милый, да пошла до лавки и свому огольцу купила.
Труш развернул в руках платок, остудил лицо от пота.
- Купила? - засмеялся. - Да что ты врешь, баба? Это же господская штука... Три рубля банка стоит. Где тебе!
- Не сочиняй ты, - обиделась баба. - Налетел, будто я украла... Эдакого-то добра у нас много. Вот картошки нет, картошка в этих краях дорогая. Три рубля одна насыпочка стоит. Да вить... насыпать разно можно. А это - тьфу, ананасина твоя!
- И он, твой шибздик... что? Никак съел?
- Съел, батюшка. У него пекит хороший. Все руки, говорю, отмотал мне, проклятый...
- Сколько же ты заплатила за банку?
- А сколько? Как все, так и я... за полтинник. У гличан, слышь-ка, такого барахла много навезено. Вот мы и кормимся...
Власий Труш понял, что он разорен. Видеть не мог более сопливого младенца, что усиленно развлекал себя пустою нарядной жестянкой. Кинулся боцман на станционный телеграф - там народу полно - и растолкал всех ждущих очереди.
- Полундра, мадам... полундра, вам говорят! Я - "Аскольд", только что пришли с того свету. Срочная телеграмма: быть революции или не быть? Прошу не волноваться...
И отбил в Ораниенбаум жене:
СООБЩИ ЦЕНЫ АНАНАСЫ КРЕПКО ЦЕЛУЮ ТВОЙ ВЛАСИК
- Когда будет ответ?
- Зайдите вечером, - посулил телеграфист.
До вечера, голодный как волк, Власий Труш гулял по шпалам.
Вечером его поджидала телеграмма из Ораниенбаума: АНАНАСЫ НЕ ПОНЯЛА ХЛЕБА НЕТУ КРЕПКО ОБНИМАЮ
Дух взбодрился сразу. Видать, в Петрограде, и вправду говорят, народец с голоду дохнет. Сразу отлегло от сердца, будто камень с него свалили: все в порядке, не пропадем! Итак, решено - везти ананасы до революционного Питера...
Труш прибыл на корабль, а на "Аскольде" - беготня по трапам. Порхали раскаленные утюги, болтались, зеркальца, перед которыми, присев на корточки, брились матросы. Гам, хохот, веселье.
- На берег, што ли? - спросил Труш. - Так на берегу этом ни хрена нету. Я был там... Это тебе не Тулон с Марселем: разворота на всю катушку не дашь. Да и барышни тута по нашему брату в штабеля не складываются... себе цену верную знают!
