Воспоминания. Том 2 - Жевахов Николай Давидович (книга бесплатный формат TXT) 📗
Появлялись в архиерейском доме и другие лица и между ними неожиданно протопресвитер Шавельский. Митрополит Антоний точно растерялся и просил меня и митрополита Питирима не показываться ему на глаза, ссылаясь на крайнее недоброжелательство, какое питал о. Шавельский к митрополиту и ко мне. Я не знал, чему удивляться, этому ли предупредительному жесту или тем своеобразным формам отношений, какие существовали между митрополитом Антонием и протопресвитером Шавельским и какие скрывали их взаимную ненависть под покровом удвоенной любезности.
Г.И. Шавельский часто заходил к митрополиту Антонию и в архиерейском доме устраивал какие-то заседания. Встретился я и с редактором издаваемых при Святейшем Синоде "Церковных Ведомостей" профессором П.Остроумовым, одним из наиболее ярых моих недоброжелателей в мою бытность товарищем обер-прокурора... Находясь у разбитого корыта, и он, подобно многим другим, показался мне иным, чем был раньше. То, чего не могли сделать слова, то сделала революция, переубедившая многих и переставившая прежние точки зрения.
С каждым днем пребывание в Екатеринодаре становилось все более томительным, между тем хлопоты о заграничном паспорте затягивались... Требовался не только паспорт, но и соответствующие визы, не говоря уже о специальном разрешении со стороны Генерального Штаба, создававшего чрезвычайные затруднения к выезду за границу, ввиду постоянных мобилизаций, связанных с призывом на военную службу лиц всякого возраста... Тут мне пришел на помощь митрополит Антоний, выдавший мне удостоверение о командировке меня "Высшим церковным управлением на Юго-Востоке России" в Святую Землю по делам Русской палестинской духовной миссии в помощь командированному туда же епископу Сумскому Преосвященному Митрофану, не владевшему иностранными языками.
Благодаря этому свидетельству ближайшие препятствия были устранены и я получил как паспорт, так и нужные визы. Однако использовать свое право выезда за границу я мог только по специальному разрешению генерала Лукомского, пребывавшего в Новороссийске, и потому, собираясь туда ехать, был вынужден запастись еще специальным письмом митрополита Антония. Железнодорожное сообщение было уже повсюду разрушено, поезда ходили нерегулярно, нужно было выжидать случая и ежедневно ходить на вокзал за справками. В эти дни томительного ожидания выезда к митрополиту Антонию приехали два мальчика, воспитанники какого-то кадетского корпуса, прибывшие с фронта и направлявшиеся в Новороссийск с тем, чтобы оттуда ехать в Одессу. Они с увлечением рассказывали о своих подвигах, величались георгиевскими медалями, говорили, что в распоряжении одного из них имеется даже отдельный вагон, и на предложение митрополита Антония взять меня с собою, согласились с какой-то особой охотой, радостью и поспешной готовностью окружить меня самым трогательным вниманием. Настал таким образом день, дававший мне возможность выехать из Екатеринодара, и я поспешил сказать об этом митрополиту Питириму, вместе с которым собирался ехать на Афон. Каково же было мое удивление, когда митрополит Питирим заявил мне, что изменил свои первоначальные предположения ехать на Афон и предпочитает оставаться в Екатеринодаре. Чувствовал ли себя Владыка окрепшим и не решался подвергать себя риску, пускаясь в неизвестное, предчувствовал ли свою близкую кончину, – не знаю, но только решение остаться в Екатеринодаре было, по-видимому, твердым, и я не решился настаивать на поездке, тем более, что и сам не имел уверенности в том, насколько Афон оправдает наши ожидания и будет ли там лучше, чем в Екатеринодаре, где Владыка жил под покровом митрополита Антония, окруженный его вниманием и заботами.
Как ни ясно было сознание исполненного долга в отношении к митрополиту Питириму, как ни велико было убеждение в его безопасности и в том, что окруженный вниманием и заботами митрополита Антония Владыка Питирим не останется одиноким, а встретит и помощь и поддержку, однако мне было тяжело расставаться с ним, тяжело было покидать этого немощного, робкого, безгранично доброго и благородного друга.
Мы долго прощались и митрополит Питирим много раз повторял свою горячую просьбу перевезти его тело, в случае смерти, в Прибалтийский край и похоронить рядом с могилой его матери.
Владыка точно предчувствовал свою близкую кончину...
Истощенный пережитыми испытаниями, нежный организм Владыки, быстро окрепший в первые дни приезда в Екатеринодар, стал медленно и постепенно чахнуть, и 21 февраля митрополит Питирим мирно почил о Господе. Перед кончиной Владыка трижды исповедался и причастился Святых Таин и был особорован митрополитом Антонием с причтом.
Вынос тела в Екатеринодарский собор состоялся в субботу 22 февраля ко всенощной. На другой день состоялась заупокойная литургия, какую совершил митрополит Антоний в сослужении Преосвященного Сергия, епископа Новороссийского, и восьми иереев. На отпевание вышли еще пятнадцать иереев. Погребен митрополит Питирим в том же Екатеринодарском соборе. Господу Богу было угодно призвать к Себе смиренного и кроткого Владыку и избавить его от новой встречи с большевиками, которые через несколько дней после кончины митрополита Питирима вновь осадили город и залили его потоками крови.
Господь да упокоит твою душу, пастырь добрый!
Придет время, когда историк, разворачивая страницы прошедшего, дополнит мои сведения о митрополите Питириме новыми данными, укажет на те следы, какие оставил почивший архипастырь там, где он жил и работал, отметит его церковно-государственные заслуги в епархиях, коими он управлял. И каким укором явится тогда голос истории для тех, кто так безжалостно терзал и поносил имя почившего митрополита, кто при жизни его выносил ему такой суровый приговор! Я вспоминаю слова Владыки: "Я как цветок, когда вижу вокруг себя немирность, нестроения, когда слышу, что мною недовольны или бранят меня, то сейчас и завяну"...
Трудно сделать более точное уподобление. Это был действительно нежный цветок, способный жить, подобно тепличному растению, только в оранжерее. Он не выносил грубых прикосновений лжи и неправды, его природа жаждала ласки, любви, мира и тишины... И только в этой атмосфере он распускался как цветок, раскрывая свои богатые дарования, согревая окружающих. А эти моменты душевного мира были так редки в его жизни...
Он искал их, страстно стремился к ним, а между тем, вся его жизнь прошла в непосильной для него борьбе с ложью и обманом, с предательством и изменой, и чем более он доверял окружавшим, тем больше злоупотребляли его доверием. И беспомощно опуская руки, страдая от клеветы, изнемогая под бременем тяжелой ноши, робкий, всегда запуганный, Владыка только и мог шептать молитву, повторяя: "Господи, да будет воля Твоя!"... Но те немногие, кто действительно знал почившего митрополита Питирима, не тревожатся за его загробную участь. Мало он имел друзей на земле, но много приобретет их на небе, там, где действуют иные законы, где царствует вечная правда, где его будет окружать иная обстановка, так родственная его духу, так близкая его нежной душе, сотканной из небесных созвучий, непонятных земле...
ГЛАВА 25. Отъезд из Екатеринодара. Новороссийск
Поздно вечером 10 января подъехали к архиерейскому дому дроги и ломовик явился в прихожую за вещами. Оба мальчика в своих черкессках, с красовавшимися на них медалями уже суетились подле них. Один из них был, кажется, Врасский, фамилию другого не помню, но видно, что оба были детьми благородных родителей, и тяжелые испытания, выпавшие и на их долю, не испортили их непорочных и чистых душ.
Было темно и холодно. Шел мелкий дождь, но мороз делал свое дело и превращал окружающее в обледенелую массу. Лошадь ежеминутно спотыкалась по скользкой мостовой и проваливалась в глубокие рытвины и лужи, покрытые тонким ледяным слоем, и мы рисковали ежеминутно вывалиться.
С чрезвычайными усилиями мы добрались до вокзала... Еще труднее было пройти на перрон. Весь пол был завален вещами, и везде, где было можно, спали сотни людей, верно живших на вокзале и ожидавших случая куда-либо уехать. Осторожно переступая чрез них, мы очутились, наконец, на перроне.
