Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны - Песков Василий Михайлович (читать книги полные txt) 📗

Мой протест Льву Степановичу удовольствия, конечно, не доставил. И нападки на Ерофея — деталь мелкой и смешной мести Пескову. Расчет такой: вот он его в каждой публикации поминает, а смотрите, что это за человек!

Видит Бог, не хотелось говорить обо всем этом в газете. Несколько раз звонил Черепанову: как вам не стыдно, перестаньте травить Ерофея!

Но поскольку Лев Степанович увлекся этим процессом, предлагаю ему заявить прокурору на меня. Я ведь тоже получил несколько посылок для Лыковых и переводы по десять — пятнадцать, три раза по сто рублей получал. И, каюсь, почти ничего не истратил. Гостинцы и все разумно-необходимое при поездках покупаю на свои деньги, а эти, жертвенные, сохраняю на какой-нибудь особый, непредвиденный случай. По избранной логике можно меня вполне заподозрить: мог «зажать» предназначенное для Агафьи вафельное полотенце или отщипнул трешку от пятнадцати рублей, присланных, скажем, из уральской деревни Большая Свербейка.

Поступки и образ мыслей выдают человека, о чем в народе говорят: на свой аршин мерит.

Вспомнить это заставляет опять же «Агафиада» Льва Степановича. Беседуя с журналистом «Книжного обозрения», он похвалился подарком Агафьи, старинной книгой. «Теперь эта древняя дониконовская Псалтырь хранится в подмосковной квартире Л. С. Черепанова», — пишет его собеседник. Думаю, Лев Степанович необдуманно похвалился. Не было у Агафьи «древней дониконовской Псалтыри». А если все же была, то завладеть такой книгой — все равно что у ребенка в обмен на конфетку выманить драгоценность. И вовсе не в подмосковной квартире место такой Псалтыри, чем ученые, полагаю, заинтересуются. Это ведь не сапоги-бродни, которые шила Агафья для Ерофея.

Ну и закончим по необходимости затянувшийся разговор нынешним положением последней из Лыковых. Одна в тайге. «Группа научной общественности», изучающая Агафью, выход видит в подселении на Абакан «подходящих людей» и способствовала этому, преодолевая наши с Николаем Николаевичем Савушкиным усилия огородить Лыковых от киношников, от праздного любопытства и просто от прохиндеев. Это нам не всегда удавалось. И все «подселения», мы писали об этом, заканчивались одинаково — либо сам «новосел» уходил, либо Лыковы прогоняли его. Это естественно. Опыт зимовок на Севере показывает, какие драмы могут разыгрываться в изоляции между людьми, даже хорошо знающими друг друга.

Тут же особые обстоятельства — предрассудки и вера, непростой и нелегкий характер.

Все же уроки не идут впрок. Врач И. П. Назаров писал в «Медицинской газете»: «Хорошо было бы «подселить» на Еринат одного-двух единоверцев, с которыми она (Агафья) могла бы разделить одиночество и все тяготы… Уверен, что такие люди найдутся, только не нужно этому препятствовать, и следует со всей серьезностью подойти к отбору «претендентов». Я, помню, оторопел, прочитав это. И читатели стали присылать вырезки: «Обратите внимание. Не миновать беды».

Не знаю, читает ли Иван Тропин «Медицинскую газету», но «претендентом» он оказался — лучше желать не надо: единоверец, таежник, уже не молод, бороду носит, много раз гостил у Агафьи, она, в свою очередь, ночевала у него в доме, когда добиралась к родне. Что вышло с этим «подселенцем», известно. «Группа научной общественности» готова стереть его в порошок, в духе времени уже окрестила «энкавэдэшником». Но в это же время продолжаются разговоры о новых «претендентах». (Снабжать их мыслится вертолетом. 800 рублей час полета!) Заранее можно сказать: ни к чему хорошему привести это не может. И «изучающие Агафью» берут грех на душу.

Разумней всего для Агафьи было бы переселиться к родне. Я был в глухой староверческой деревушке без колхоза и телевизоров. Переселение сюда разрешило бы все проблемы. Агафья не хочет. Мотивы заставляют пожать плечами и улыбнуться, а надо с ними считаться — против воли ничего сделать нельзя. Но можно было бы Агафью убедить. Семь раз прилетавшие сюда родственники не сумели. Мог бы врач. Он ее лечил.

Агафья к нему прислушивается. Но Игорь Павлович, не усмотрев ничего опасного, например, в «десанте» телевизионщиков, в это же время внушил Агафье, что у родственников она умрет от гриппа (Агафья так им и пишет). Родственники отправили письмо «руководителю группы научной общественности», упрекая в таком внушении. От ответа по существу Л. С. Черепанов ушел, написав, что-де в 30-х годах вышли у вас нелады с Лыковыми, вот и не хочет ехать Агафья.

Более вдумчиво к ситуации мог бы отнестись Игорь Павлович. Мог бы съездить к родственникам, посмотреть, как живут, и на концепцию свою мог бы взглянуть критически. Здравый смысл и гуманность этого требуют.

Между тем Фонд милосердия открыл денежный счет в пользу Агафьи. (Абакан, Жилсоцбанк 704502 код 146014). Наше общее внимание к исключительной человеческой судьбе — гарантия для «пустынницы». Однако милосердие наше не должно замыкаться лишь на том, что у всех на виду. Глянем вокруг себя — сколько одиноких Матрен, Агафий, Евдокий, Анастасий не в тайге, а в людном городе, по соседству с нами в деревне вопиюще нуждаются.

Протяните им руку!

 _{Фото автора. 21 апреля 1990 г.}

Шел солдат…

Рассказывает Мансур Гизатулович Абдулин

М. Г. Абдуллин. 1943 год.

* * *

В.: Мансур Гизатулович, мальчишкой я слышал слово «передовая», «послали на передовую». Теперь понимаю: передовая линия фронта — до противника триста — четыреста метров. Как в первый раз вы увидели эту линию?

О.: Увидел ночью. Пополнение на передовую почти всегда подтягивали ночью. Помню, нас торопили. Бежали в темноте через какие-то мешки или кочки. Смрад, гарь. Вдруг повисла ракета. И осветила трупы — рядом немцы и наши… Оказывается, в темноте мы на них натыкались. Эта картина осталась в памяти как фотография.

На войне многое повидал, многое позабылось. А это помню…

Но вообще-то смерть я увидел уже на пути к фронту. Наш эшелон бомбили. Возле полотна железной дороги хоронил друзей, с которыми рядом сидел в ташкентском училище. Думал: «Ни одного фашиста они даже и не увидели. И вот кладем их в землю. Значит, на мою долю придется и за себя, и за них воевать. Иначе не одолеем».

В.: Каким же было начало вашей войны?

О.: Представьте степь — ни звука, ни движения. Но я знаю: немцы недалеко. И вдруг сразу стало жарко — увидел троих. Идут по траншее, пригнувшись, несут по охапке соломы. Я сибиряк. Стрелять умею. Но сколько ни целился — промах. Волновался. А немцев все еще видно, бегут, не бросают солому. Прорезь, мушка, цель — все слилось. Теперь почему-то уже спокойно нажимаю на спуск и вижу — попал. Первой мыслью была: «Эх, кабы видел кто из наших!»

Девятнадцать лет было — молодость, честолюбие.