Сердечные струны - Пейсли Ребекка (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
— Теодосия, положи ребенка и приготовь сумку с едой.
Неуверенно приблизившись к команчи, она отдала ему младенца, поправила детское одеяльце; покопавшись в повозке, наполнила сумку беконом, сухой фасолью, яблоками, овсянкой, банками консервированных овощей, положила буханку хлеба и изрядное количество сахара.
Пока Теодосия готовила мешок с продуктами, Роман достал из седельной сумки веревку, выпряг мустанга и набросил импровизированную уздечку.
Расправив плечи и высоко вздернув подбородок, Маманте принял свои трофеи, взял веревочные поводья, вскочил на нового коня, перебросив сумку с провизией через плечо. Теодосия отдала ему ребенка, но его лицо оставалось непроницаемым до тех пор, пока Роман не протянул ему свое ружье и полный запас патронов — надменный блеск глаз, исчез, уступив место мягкому выражению признательности. Широко улыбнувшись, индеец взял винтовку и патронташ, пустил мустанга рысью.
Через несколько секунд он скрылся из виду.
— Зачем, Роман? — потребовала ответа Теодосия, крепко взяв его за предплечье и пытаясь встряхнуть. — Ты же видел его синяки? Не заметил его слабости от голода и усталости? Почему заставил его бороться?
Он повернулся к ней и провел пальцами по невысохшей дорожке слез, оставшейся на щеке.
— Ни один мужчина, будь он белый или индеец, не станет просить, Теодосия. Когда Маманте — воин команчей — не попытался завладеть тем, в чем нуждался, стало понятно, что он теряет самоуважение, свою душевную силу. Заставить его сражаться за вещи, которые ему нужны, — единственное, что можно было придумать, чтобы вселить в него гордость. Очевидность этой истины смутила ее: при всем своем знании человеческой натуры, явившемся результатом многих лет учебы, ей и в голову не приходило, что самое серьезное несчастье мужчины — не голод и не ушибы, а потеря самоуважения. Роман не только почувствовал глубокое горе команчи, но и сумел его излечить.
— Роман?
Не ответив, он отошел в сторону и, взяв Иоанна Крестителя, вернулся, передав попугая Теодосии.
Она ласкала птицу тыльной стороной руки, не спуская глаз с Романа.
— Ты позволил Маманте взять верх, ведь так, Роман? — мягко спросила она.
Он не ответил, но она знала, что его молчание означало «да».
— Безмерно поражена широтой твоих способностей, физическим мастерством, пониманием человеческой души, состраданием… ты замечательный человек, Роман, и я счастлива, что узнала тебя.
Прилив нежности, пробужденный ее словами, нахлынул волной, он подумал — насколько уже привык к их ожиданию и ощущению: ему будет недоставать этих эмоций, когда они расстанутся; не останется никого на свете, кто дал бы ему почувствовать то, что испытал сейчас.
Он провел пальцами по волосам, вспомнив, что всегда верил, будто ранчо и лошади удовлетворят все его желания.
Теперь уже не было такой уверенности.
Сидя на мягкой постели, сооруженной для нее Романом, Теодосия просматривала свои вещи — в Уайт Крик упаковывалась в такой спешке, что платья ужасно помялись, перчатки и нижнее белье скрутились в тугие узлы, а драгоценности рассыпались по разным местам сумки.
Она сложила драгоценности в сверкающую горку, подняла взгляд на Романа, ухаживающего за Секретом: его пистолеты и металлическая пряжка ремня слабо поблескивали в свете костра; сухие веточки, опавшие листья и ломкая ореховая скорлупа хрустели под подошвами, лунный свет высвечивал волосы.
События минувшего дня вернулись к ней. Закрыв глаза, она мысленно их восстанавливала, слабо улыбнулась, вспомнив мастерство, которое продемонстрировал Роман, идя по следу Иоанна Крестителя, и мудрость, проявленную в отношении команчи.
Она почувствовала, будто слегка защемило сердце, от него протянулись невидимые нити, пронизавшие все клеточки тела. Открыв глаза, увидела, что Роман наблюдает за ней. Его смелый и твердый взгляд заставил ее покраснеть.
— Рана не беспокоит тебя?
Он похлопал по повязке под бриджами.
— Должно быть, жить буду. А как ты?
Она поняла, что для него ножевая рана — не более чем царапина: такая беззаботность помогла ей освободиться от всякого беспокойства. Осторожно дотронулась до виска.
— Со мной тоже все хорошо.
— Любуешься своим богатством? — поддразнил ее Роман, заметив сверкающие драгоценности.
Теодосия взяла в руку рубиновую брошь, подняла украшение так, чтобы он мог его видеть. Свет костра замерцал на нежно-красном камне, отражаясь от изящных золотых цепочек, свисавших с ее нижней части.
— Ты когда-нибудь слышал термин «сердечные струны», Роман?
— Когда-нибудь слышал термин «сердечные струны», Роман? — повторил Иоанн Креститель и выплеснул воду из клетки.
Роман наклонился к лошадиному брюху.
— Сердечные струны? Да, слышал кое-что. А они действительно существуют?
— Это такое выражение. — Теодосия встряхнула брошью, наблюдая, как свисающие золотые цепочки закачались. — Эта брошь принадлежала моей матери, и я дорожила ею все эти годы. Это рубиновое сердце, и к его нижнему краю прикреплены тонкие золотые цепочки — сердечные струны.
Роман взглянул на поблескивающую брошь — сердце.
— «Сердечные струны» — интересный термин, — пробормотала Теодосия, продолжая наблюдать, как свет костра поблескивает на гранях рубиновой броши. — Когда-то давным-давно, в пятнадцатом столетии, сердечная струна считалась нервом, поддерживающим сердце. В настоящее время этот термин используется для описания глубокого чувства и привязанности, поэтому говорят, что человек, который чем-то сильно тронут или взволнован, испытывает тянущее чувство в сердце. Я очарована как красотой выражения, так и его определением.
Роман провел рукой по скребнице, которую держал. Только ли эта брошь побудила Теодосию заговорить о сердечных струнах, или она думала о своих чувствах, своей привязанности? Если так, то была ли это любовь к нему?
Что испытывала Теодосия? Она упомянула о своем сексуальном влечении, о признательности, о восхищении, но чувствовала ли к нему что-то другое?
Ему хотелось спросить.
Но он не сделал этого: если подтолкнуть ее к обсуждению чувств, то невольно втянется в разговор, а ему, конечно же, не хотелось, чтобы это случилось, так как, по правде говоря, не знал, что чувствует к ней. В большинстве случаев она выводила его из себя, но в остальных…
— Извини за мое нерациональное поведение в Уайт Крик, Роман. Мне не следовало уезжать из города без тебя.
Он снова повернулся к Секрету и провел скребницей по лоснящемуся крупу.
— Все, что ты делала с момента нашей встречи, было нерациональным, Теодосия, — заключил он. — Почему извиняешься только сейчас?
Улыбнувшись, Теодосия вытянулась на постели.
— Давно у тебя Секрет?
— Одиннадцать лет. Теперь ложись спать. Я же объяснил, что мы не двинемся отсюда до тех пор, пока не решу, что ты готова к путешествию. Если не устроишься отдыхать прямо сейчас, мы останемся здесь навечно.
Он принялся расчесывать спутанную гриву Секрета.
— Я ничего не делаю, кроме того, что лежу здесь, Роман. — Она еще некоторое время смотрела, как он ухаживает за лошадью. — Понимаю, почему ты называешь своего жеребца Секретом. Он необычный конь, и тебе не хочется никому открывать тайну его происхождения. Это та порода, которую ты будешь выращивать на ранчо?
— Может быть. — Распутав гриву Секрета, Роман принялся за хвост жеребца, прикидывая, может быть, стоит поделиться своими идеями с Теодосией. Нелегко ведь держать такие радостные планы при себе.
— Ты расскажешь мне о нем? — спросила Теодосия. — Обещаю хранить тайну так же хорошо, как это делаешь ты.
Роман не ответил, а лишь продолжал работать, вычесывая засохшую грязь из лошадиного хвоста.
— Ты не единственный, кто знает о его происхождении, Роман. Тому, у кого ты купил его, тоже об этом известно. — Радуясь, что он стоит к ней спиной, она хитро улыбнулась.
— Я не покупал его, Теодосия.
— Вывел его сам?
— Именно. А теперь спи.
