Практическая магия - Хоффман Элис (полные книги .txt) 📗
В ходе расследования Гэри знакомился с досье, собранным на некоего Джеймса Хокинса, который двадцать лет занимался в Тусоне сбытом наркотиков. Гэри сейчас тридцать два, и кое-что об этом Хокинсе, который старше его, он смутно помнит. Доучившись до третьей ступени, Хокинс бросил школу, болтался некоторое время по разным штатам, сперва — по Оклахоме, затем — Теннесси, везде попадая в нехорошие истории, после чего возвратился в родной город и угодил за решетку по обвинению в оскорблении действием, к чему, наряду со сбытом наркотиков, питал, судя по всему, особую склонность. Если наглым враньем выкрутиться из неприятного положения не удавалось, Хокинс, как говорили, имел обыкновение метить противнику прямо в физиономию, пуская в ход свое массивное серебряное кольцо, которым мог подбить ему глаз, а мог и выбить. Он вел себя так, словно никакой управы на него не существует, но теперь, похоже, преступным художествам господина Хокинса настал конец. Сосед студента-историка опознал его без колебаний — от ботинок из змеиной кожи до серебряного перстня с изображением кактуса, гремучей змеи и ковбоя, каким он, вероятно, представлялся самому себе — и не один лишь сосед уверенно выбрал его фотографию. Семь других студентов, которые, по счастью, воздержались от употребления лженаркотиков, купленных у этой темной личности, опознали его тоже — так что все бы ничего, только нигде этого Хокинса было не найти. Не найти и его сожительницу, хорошенькую, если верить слухам, дамочку, которая, кажется, перебывала в должности старшей официантки в каждом мало-мальски приличном ресторане города. Проверили все бары, в которые имел обыкновение захаживать Хокинс, допросили всех, кто называл себя его приятелем — общим числом три, — но с последних дней июня, когда студентов распускают на летние каникулы, никто его не видел.
Гэри, стараясь составить себе как можно более полный портрет Хокинса, все глубже вникал в подробности его жизни. Он зачастил в бар «Пегий пони», где чаще всего предпочитал напиваться Хокинс, сидел во внешнем дворике последнего дома, где квартировал Хокинс, чем и объяснялось то обстоятельство, что он там оказался, когда пришло письмо. Сидел в металлическом садовом креслице, водрузив длинные ноги на белое металлическое ограждение, которым был обнесен дворик, как вдруг подошел почтальон, бросил ему на колени письмо и потребовал оплатить доставку, так как марка с конверта где-то по дороге отвалилась.
Письмо было измято, порвано в одном углу, конверт расклеился — если б не это, Гэри просто отнес бы его на работу. Однако незаклеенное письмо — слишком большое искушение даже для такого человека, как Гэри, который выстоял в своей жизни против многих искушений. Друзья по опыту знают, что лучше не предлагать ему выпить пива и не расспрашивать о женщине, на которой он был недолгое время женат сразу по окончании школы. Они мирятся с этим, потому что дружба с ним того стоит. Они знают, что Гэри никогда не обманет, не подведет — так уж он устроен, таким воспитал его дед. Но это письмо — особый случай; здесь был соблазн, и он ему поддался — и, положа руку на сердце, не жалеет о том по сей день.
Летом в Тусоне жара, с которой шутки плохи, — за сорок градусов зашкаливало в тени, когда Гэри сидел во дворике дома, который снимал Хокинс, и читал письмо, адресованное Джиллиан Оуэнc. Креозотовый куст за оградой был, казалось, готов взорваться от перегрева, но Гэри все сидел и читал письмо, которое Салли написала своей сестре, а когда кончил, перечитал его снова. Ближе к вечеру зной наконец начал спадать, и Гэри снял шляпу и спустил ноги с металлического ограждения. Он принадлежит к числу тех, кто согласен рисковать, но кому хватит мужества отступиться, если нет никаких шансов на успех. Он знает, когда продолжать добиваться своего, а когда отказаться от дальнейших попыток, однако такого, как сейчас, с ним до сих пор не бывало. Сидя в лиловых сумерках там, во дворике, он бесповоротно переступил ту грань, когда еще взвешивают за и против.
До того как умер Санни, Гэри всегда жил одним домом с дедом, не считая короткого времени, когда был женат, и первых восьми лет своей жизни, проведенных с родителями, о чем он волевым усилием запрещает себе вспоминать. Зато он хорошо помнит все о своем деде. Он знал, в котором часу Санни встанет утром с постели и когда вечером ляжет спать и что он будет есть на завтрак, который по будням неизменно состоял из пшеничной соломки с молоком, а по воскресным дням — из оладий, намазанных патокой и джемом. Гэри близко сходится с людьми, и в городе у него полно друзей, но у него такое чувство, что никогда и никого не знал он лучше, чем женщину, которая писала это письмо. Как если бы кто-то сквозь оконце в макушке поддел на крючок часть его души. Он был так поглощен словами, написанными ею, что любой прохожий мог бы одним пальчиком столкнуть его с кресла. На спинку кресла мог бы сесть стервятник, гриф-индейка, заклекотать ему прямо в ухо, и Гэри не услышал бы ни звука.
Затем он пошел домой и сложил чемодан. Позвонил в прокуратуру своему закадычному приятелю Арно, сообщить, что напал на след сожительницы Хокинса и едет ее искать — что, разумеется, было правдой лишь отчасти. Не о сожительнице Хокинса думал он, когда просил двенадцатилетнего соседа каждое утро заходить к нему кормить и поить собак, и после, когда отводил лошадей на ранчо к Митчеллам, где их будут держать бок о бок с арабскими красавцами, не им чета, у которых они, бог даст, наберутся немного ума-разума.
Вечером Гэри был в аэропорту. Успел на семичасовой рейс в Чикаго и ночь провел, поджав свои длинные ноги, на скамейке в чикагском аэропорту О'Хэр, где ему предстояла пересадка. Письмо от Салли он перечитал еще дважды в самолете и третий раз — во время ланча, за яичницей с колбасой в элмхерстской закусочной в районе Квинс. Даже когда он кладет письмо назад в конверт и засовывает поглубже в карман пиджака, оно возвращается к нему вновь. Целые фразы, написанные Салли, складываются у него в голове, наполняя его почему-то необъяснимым ощущением лада с самим собой — не из-за того, что сделано в прошлом, а в предвидении того, на что, возможно, он идет сейчас.
У бензоколонки на Развилке Гэри спрашивает, как ему ехать дальше, и покупает банку холодной кока-колы. Сворачивает не туда, проезжая мимо спортплощадки, но потом все-таки выезжает к нужному дому. Когда он смотрит, куда поставить взятую напрокат машину, Салли находится на кухне. Помешивает томатный соус в кастрюльке, стоящей на задней конфорке, пока Гэри, сделав полукруг, ставит «хонду» на подъездной аллее, внимательно оглядывает «Олдсмобиль», стоящий перед домом, и сверяет аризонский номер с тем, который значится у него в бумагах. Когда он стучится в дверь, Салли откидывает на дуршлаг горячую вермишель.
— Одну минуту, — отзывается Салли своим деловым, строгим голосом, и звук его ударяет Гэри в голову, словно хмель.
Отсюда можно и не выйти невредимым, это ясно. Здесь может завариться такое, что потом не расхлебаешь.
Салли распахивает перед ним дверь, и Гэри, глядя ей в глаза, видит в них себя вверх ногами. Он погружается в лучистый омут серого цвета и тонет, идет ко дну и ничего не может поделать. Дед как-то рассказывал, что таким манером ловят тебя на удочку ведьмы — знают, как свойственна мужчинам любовь к самим себе и как далеко они позволят себя завлечь ради удовольствия созерцать свое отображение. Если судьба сведет тебя лицом к лицу с такой женщиной, наставлял его дед, — поворачивайся и удирай и не осуждай себя за трусость. А кинется вдогонку — тем более если она при оружии и кличет тебя истошным голосом, — хватай ее за горло и тряси что есть силы. Однако у Гэри, понятно, нет ни малейшего намерения так поступать. Он намерен тонуть, и чем дольше, тем лучше. Волосы у Салли выбились из-под резинового колечка, которым были схвачены. На ней шорты, заимствованные у Кайли, и черная майка-безрукавка из гардероба Антонии; пахнет от нее луком и томатным соусом. Она озабочена и не в духе, как бывает каждое лето, когда нужно собираться в дорогу перед поездкой к тетушкам. Бесспорно, красива — по крайней мере, на взгляд Гэри Халлета — и в точности такая, какой ему представлялась по письму, но только лучше и ближе — рукой подать. У Гэри от одного ее вида спирает дыхание. В голову лезут мысли о том, чем можно было бы заняться с нею, окажись они наедине за закрытой дверью. Он должен следить за собой, иначе может забыть, для чего вообще сюда явился. Может наделать серьезных ошибок.
