Копи царя Соломона. Приключения Аллана Квотермейна. Бенита (сборник) - Хаггард Генри Райдер (книги без сокращений TXT) 📗
— Я буду с ним биться, — угрюмо ответил сэр Генри. — Никто не смеет называть меня трусом. Я готов! — И, сделав шаг вперед, он поднял свой топор.
Я был в отчаянии от этого нелепого донкихотского поступка, но, конечно, ничего не мог с ним поделать.
— Не сражайся с ним, мой белый брат, — обратился к сэру Генри Игнози, дружески положив руку на его плечо, — ты достаточно уже сделал сегодня. Если ты пострадаешь от его руки — это рассечет надвое мое сердце.
— Я буду с ним биться, Игнози, — повторил сэр Генри.
— Что ж, иди, Инкубу. Ты отважный человек. Это будет хороший бой. Смотри, Твала, Слон готов скрестить с тобой оружие.
Бывший король дико расхохотался, шагнул вперед и остановился лицом к лицу с сэром Куртисом. Мгновение стояли они таким образом. Лучи заходящего солнца озарили их мужественные фигуры и одели их обоих в огненную броню. Это была подходящая пара.
Затем они начали описывать круги, обходя друг друга с поднятыми боевыми топорами.
Внезапно сэр Генри сделал прыжок вперед и нанес своему противнику ужасающий удар, но Твала успел отступить в сторону. Удар был так силен, что сэр Генри чуть не упал сам. Его противник мгновенно воспользовался этим обстоятельством. Вращая над головой свой тяжелый боевой топор, он вдруг обрушил его с такой невероятной силой, что у меня душа ушла в пятки. Я думал, что все уже кончено. Но нет: быстрым движением левой руки сэр Генри поднял щит и заслонился от удара топора. В результате топор отсек край щита, и удар пришелся сэру Генри по левому плечу. Однако щит настолько ослабил удар, что он не причинил особого вреда. Сэр Генри сейчас же нанес новый удар противнику, но Твала также принял его на свой щит. Затем удары последовали один за другим. Противникам пока удавалось или уклоняться от них, или закрываться щитом. Кругом нарастало общее волнение. Полк, наблюдавший за поединком, забыл о дисциплине; воины подошли совсем близко, и при каждом ударе у них вырывались крики радости или вздохи отчаяния. Как раз в это время капитан Гуд, которого, когда мы пришли, положили на землю рядом со мной, очнулся от обморока и, сев, начал следить за происходящим. Через мгновение он вскочил и, схватив меня за руку, запрыгал с места на место на одной ноге, таская меня за собой и выкрикивая ободряющие замечания сэру Генри.
— Валяйте, старина! — орал он. — Вот это удар! Цельтесь в центр корабля! — и так далее.
Сэр Генри, загородившись щитом от очередного удара, вдруг сам ударил со всей своей силой. Удар пробил щит противника и прочную броню, прикрытую им, и нанес Твале глубокую рану в плечо. С воплем ярости и боли Твала вернул удар с процентами, с такой силой, что рассек рукоятку боевого топора сэра Генри из кости носорога, охваченную для прочности стальными кольцами, и ранил Куртиса в лицо.
Вопль отчаяния вырвался из толпы Буйволов, когда они увидели, что широкое лезвие топора нашего героя упало на землю. А Твала вновь поднял свое страшное оружие и с криком бросился на своего противника. Я закрыл глаза. Когда я открыл их вновь, то увидел, что щит сэра Генри валяется на земле, а сам он, охватив своими мощными руками Твалу, борется с ним. Они раскачивались, сжимая друг друга в медвежьих объятиях, напрягая свои могучие мускулы в отчаянной борьбе, отстаивая жизнь, драгоценную для каждого, и еще более драгоценную честь. Сверхчеловеческим усилием Твала заставил англичанина потерять равновесие, и оба упали и, продолжая бороться, покатились по известняковой мостовой. Твала все время пытался нанести сэру Куртису удар по голове своим боевым топором, а сэр Генри силился пробить кольчугу Твалы своей толлой, которую вытащил из-за пояса. Этот поединок гигантов представлял собой ужасающее зрелище.
— Отнимите у него топор! — вопил капитан Гуд, и, возможно, наш боец услышал его.
Во всяком случае, бросив толлу, он ухватился за топор, прикрепленный к руке Твалы ремешком из кожи буйвола. Катаясь по земле и тяжело дыша, они дрались за топор, как дикие кошки. Внезапно кожаный ремешок лопнул, и с огромным усилием сэр Генри вырвался из объятий Твалы. Оружие осталось у него в руке. В следующую секунду он вскочил на ноги. Из раны на его лице струилась алая кровь. Поднялся также и Твала. Вытащив из-за пояса тяжелую толлу, он обрушился на Куртиса и нанес ему удар в грудь. Сильный удар попал в цель, но тот, кто сделал эту кольчугу, в совершенстве владел своим искусством, потому что она выдержала удар стального ножа. С диким криком Твала нанес новый удар. Его тяжелый нож вновь отскочил от стальной кольчуги, заставив сэра Генри пошатнуться. Твала опять пошел на своего противника. В это время отважный англичанин собрал все свои силы и с размаха обрушил на Твалу свой топор. Взволнованный крик вырвался из тысячи глоток, и свершилось невероятное! Казалось, что голова Твалы спрыгнула с плеч и, упав, покатилась, подпрыгивая, по земле прямо к Игнози и остановилась как раз у его ног. Еще секунду труп продолжал стоять. Кровь била фонтаном из перерезанных артерий. Затем он рухнул на землю, и золотой обруч, соскочивший с шеи, покатился по земле. В это время сэр Генри, ослабевший от потери крови, тяжело упал прямо на обруч.
Через секунду его подняли; чьи-то заботливые руки обмыли холодной водой его лицо. Вскоре его большие серые глаза открылись.
Он был жив.
Как раз в тот момент, когда зашло солнце, я подошел туда, где в пыли лежала голова Твалы, снял алмаз с мертвого чела и подал его Игнози.
— Возьми его, законный король кукуанов! — сказал я.
Игнози увенчал диадемой свою голову. Поставив ногу на широкую грудь обезглавленного врага, он завел победную песнь, такую прекрасную и одновременно дикую, что я не в силах передать ее великолепие. Однажды я слышал, как один знаток греческого языка читал вслух очень красивым голосом произведение греческого поэта Гомера, и помню, что я замер от восхищения при звуке этих плавных, ритмических строк. Песнь Игнози на языке столь же прекрасном и звучном, как древнегреческий, произвела на меня совершенно такое же впечатление, несмотря на то что я был очень утомлен событиями и переживаниями последних дней.
— Наконец, — начал он, — наконец наше восстание увенчано победой и зло, причиненное нами, оправдано нашей силой!
В это утро наши враги поднялись и стряхнули сон. Они украсили себя перьями и приготовились к бою.
Они поднялись и схватили свои копья. Воины призвали вождей: «Придите и ведите нас», а вожди призвали короля и сказали ему: «Руководи нами в бою».
Они поднялись в своей гордости, эти двадцать тысяч воинов, и еще двадцать тысяч.
Перья, украшавшие их головы, покрыли землю, как перья птицы покрывают ее гнездо. Они потрясали своими копьями и кричали, да, они высоко подбрасывали свои копья, сверкавшие в солнечном свете. Они жаждали боя и были полны радости.
Они двинулись против меня. Сильнейшие из них бежали, чтобы сокрушить меня. Они кричали: «Ха! Ха! Его можно считать уже мертвецом!»
Тогда я дохнул на них — и мое дыхание было подобно дыханию бури, и они перестали существовать.
Мои молнии пронзили их. Я уничтожил их силу, поразив их молнией своих копий. Я поверг их во прах громом моего голоса.
Их ряды раскололись, они рассыпались, они исчезли, как утренний туман.
Они пошли на корм воронам и лисицам, и поле боя пресытилось их кровью.
Где же те сильные, которые поднялись утром?
Где же те гордые, которые кричали: «Его можно считать уже мертвецом!», чьи головы были украшены перьями, реявшими в воздухе?
Они склоняют свои головы — но не сон клонит их. Они лежат как спящие, — но это не сон.
Они забыты. Они ушли во тьму и не вернутся вновь. Другие уведут их жен, и дети позабудут о них.
А я — король! Подобно орлу, я нашел свое гнездо.
Внемлите! Далеко я забрел во время своих скитаний, когда ночь была темна, но я вернулся в родной дом, когда занялась заря.
Придите же под сень моих крыльев, о люди, и я утешу вас, и страх и уныние уйдут.
Настало счастливое время, время вознаграждения.
