Идеальный вариант (сборник) - Райт Лариса (читать книги .TXT) 📗
Велуне было пятнадцать. Ее приняли на оборонный завод, а близнецов забрали в эвакуацию, позволив укутать их посильнее и услышать на прощанье такое сладкое и родное:
– Спокойной ночи, Велуня.
Спокойными ночи у нее не были до тех пор, пока не исполнилось восемнадцать и она не получила, наконец, разрешение забрать Пашку и Машку из детского дома.
– Дура! – говорила соседка по квартире. – Война закончилась вместе с мужиками. Ты хоть и некрасивая, но молодая, да еще с законными метрами. Хоть какой-нибудь жених, пусть плохонький, да найдется. А с таким довеском кому нужна?
Велуню подобные мысли не посещали. Заботило только одно: найти, забрать, обнять, привезти. Успокоилась, когда ее обвили детские ручонки, зашмыгали носами, завизжали в самое ухо:
– Велуня!
Хотя разве успокоишься? Теперь одеть, обуть, накормить. Ленинград на Москву поменяла: соседка с сестрой-москвичкой решила съехаться – у той тоже муж на фронте погиб: решили вместе детей воспитывать, а Велуня со своими в столицу отправилась. Там и подавно помощи ждать не от кого. Ни от соседей (у самих семеро по лавкам), ни от государства (ему надо себя восстанавливать, коммунизм строить, а не о Велуне с ее ребятней заботиться). Забрала с казенных харчей – вот и крутись. Крутилась. Хорошо, что машинка швейная осталась и сундук с бабушкиными вещами. Велуня в блокаду, как могла, держалась, чтобы его целиком не выпотрошить. Как знала – потом пригодится. Поначалу вещи перекраивала. Из совсем негодных шила фартучки и ухватки. Продавать не продавала, конечно. Раздавала по соседям. Кто картошечки отсыплет, кто соли, кто масла нальет. Тем и перебивались.
Потом легче стало: дворничиха тетя Клава в помощники взяла и на копеечку не скупилась. Шиковать, конечно, не шиковали – перезимовать бы, но возможность хоть изредка наесться досыта появилась. А через год и вовсе жизнь наладилась: устроилась Велуня на курсы вагоновожатых и спустя несколько месяцев водила трамвай. Домой после первой зарплаты не шла, а бежала: карманы грели капроновые ленты для Машки и настоящая рогатка для Пашки. Баловство, конечно, но на то они и дети, чтобы их баловать. А для себя ничего не купила – уже давно не ребенок.
Вслед за лентами купила Машке чулочки, а за чулочками новые, блестящие, пусть из искусственной, но все же кожи, туфельки. Та вертелась посреди комнаты, слушая восторги Велуни и строя страшные глазки Пашке, который обзывал ее «модницей». Модница очень себе нравилась и мечтала о зеркале. Его пришлось выкупить у съезжавших из соседнего подъезда жильцов. Выкупить, конечно, вместе со шкафом. Шкаф для старшей: в нем целая стопка рукавичек да фартучков. Теперь она их продает. Депо кишит одинокими женщинами, падкими на «уютную, дешевую прелесть». «Прелесть» хранилась в ящиках и присыпалась нафталином. Туда никто не лазил, кроме Велуни. Ящики для нее, а для Машки зеркало. Оно ей нужно. Девочка росла прехорошенькой – в маму. Коса густая, длинная, ноги до ушей, ресницы до бровей, на щеках ямочки, на губах улыбка. Разве можно такой без зеркала?
А Велуне зеркало ни к чему. Чего она не видела? Волос светлый, жиденький, глазки маленькие, ноги короткие, нос в конопушках, щеки в оспинках (ветрянкой от близнецов заразилась. Многое перетерпела, а чесотку не смогла). И все это богатство упаковано в одежду уже пятьдесят второго размера. Ей только двадцать, а незнакомые и сороковник дают. Лишний вес, конечно, никого не красит. А как избавишься? В трамвае сидишь, за машинкой сидишь, питаешься бутербродами. В депо, конечно, обед предусмотрен. Только она не ест – доплачивает за дополнительную порцию и домой носит. Она перебьется, а детям полный обед обеспечен.
– Вот вырастут, ускользнут, даже спасибо не скажут, чего делать станешь? – не успокаивалась соседка, глядя на вечно заспанную, неухоженную, но странным образом всем довольную Велуню.
– Случится – тогда и подумаю, – отвечала девушка.
Сейчас некогда думать ни на эту тему, ни на какую другую. Отработать бы смену и заступить на другую – домашнюю. А там постирать, приготовить, уроки проверить (для значительности, конечно. Что она понимает в этих уроках?), манжеты Машке отутюжить, пришить, заплатки Пашке поставить, по душам поговорить.
– Свою жизнь устраивать надо, – советовали женщины в депо.
Велуня только отмахивалась. Жизнь казалась устроенной замечательно. Все сыты, живут дружно. Что еще надо? Разве это не ее жизнь? А тогда чья же?
– Это сейчас так думаешь, – не сдавались товарки, – когда тебе двадцать. А тридцать стукнет, по-другому запоешь. Птенцы к тому времени оперятся, вылетят из клетки, станут своих делать – одна останешься, будешь локти кусать.
Первой улетела Машка. Недалеко, правда, в соседний подъезд. Мальчик попался приличный: работящий, непьющий, звезд с неба не хватающий, но и не бесталанный: играл на гитаре и пел песни, выжигая в девичьих грудках дыру вожделенным взглядом. От этого взгляда (не в прямом, естественно, смысле) девушка очень скоро сделалась беременной. Она плакала, прощалась с жизнью и требовала от Велуни «что-нибудь придумать». А та долго не думала: справила свадьбу (не шикарную, конечно, но и не стыдную: со своими огурчиками и помидорчиками, салатами, холодцом и песнями до утра). Пели на пару с шурином, и весь двор умилялся, какой у нее зычный красивый голос.
– Тебе бы учиться, – говорила Машкина свекровь.
– Зачем? – изумлялась Велуня. – Певичкой становиться?
– Отчего же певичкой? Певицей.
– Не-е-ет, лучше трамвай катать буду.
Катала. Из буфета теперь таскала тройную порцию обедов: одну для Пашки, две для Машки. Та, по разумению Велуни, обязана есть за двоих. Старшая сестра теперь заступила на третью смену: после трамвая и дома бежала к младшей. И там по новой стирать, готовить, убирать. Свекры съехали то ли к его матери, то ли к ее. Сказали, что освобождают молодым жилплощадь. О чем только думали? За жилплощадью ведь смотреть надо. А куда Машке смотреть с пузом-то? Еще ведь ямочки на щеках, ноги до ушей и самомнения целый вагон. Как с этим самомнением хозяйство вести? Нет, она не для хозяйства. Для хозяйства Велуня.
Чем и занималась, а Машка вяло ковырялась в тарелке и сообщала, что «суп слишком жирный, котлета слишком сухая, а кисель слишком густой и вообще аппетит что-то пропал». Велуня гладила густые волосы сестренки и сокрушалась:
– Бедная ты моя девочка!
Девочка родила девочку Соню. Несмотря на имя, та спала плохо. То болел животик, то резались зубы, то стояла плохая погода, то ребенку просто хотелось поорать. Молодой муж постоянно искал причину удалиться из дома. Машка ревела белугой, обнаруживая очередную только ей заметную складочку на упругом, вовсе не испорченном беременностью животе, дочь заходилась плачем в люльке, обижаясь на непутевую мать и на весь мир. Велуня переехала к ним. В список каждодневных дел добавилось обязательное кипячение пеленок и бутылок, прогулка с младенцем – Машка еще не оправилась после родов и хотелось полежать, – его купание, пеленание, агуканье и пение потешек.
– Вот, – хвасталась теткам в депо, – одна не осталась. Не бросили меня – стало быть, нужна.
Те крутили пальцем у виска и вздыхали:
– Сделала из себя тяжеловоза. Годков-то всего ничего, умишка и того меньше, а работы столько взвалила, что и взводу солдат не переделать.
– Какая работа? – смеялась Велуня. – Сонечку растить? Это же радость.
– Своих бы растила, – пеняли женщины.
– А девчушка чья? – Маленькие глазки от изумления делались большими. – Разве не моя?
Языки замолкали. Что с ней – блаженной – спорить. Хочет надрываться – пускай. Только ведь надорвется.
А та надрываться и не думала. Некогда было. Двигатель в ней работал бесперебойно и беспрерывно. Боялась, остановится на секунду и уже не заведется, не включится. А столько еще надо было сделать, за стольким уследить.
За Пашкой, например. Он, в отличие от сестры, не был кисейной барышней и работы не боялся. Только никак не мог определиться, кем быть и что делать. То собирался на курсы машинистов, то хотел работать в милиции, то идти на завод. Наконец определился и уехал на комсомольскую стройку.
