Весло невесты (СИ) - Дорош Лина (бесплатные серии книг TXT) 📗

— Шутишь?

— Серьезно. Чудодейственный мультик.

— У тебя есть?

— Что?

— «Чуча» и Пенталгин.

Я принесла таблетку и включила мультфильм. Вера запила таблетку и стала слушать музыку, и смотреть, как мальчик придумывает себе няньку.

— Ясь, знаешь, мы окончательно столичные!

— Почему?

— Потому что цена нашего душевного равновесия — две таблетки Пенталгина с интервалом в полчаса. Всё! Столица внутри меня, внутри тебя. Независимо от местонахождения.

— Может быть, а почему мы? Пенталгин пила только ты.

— Но ты в курсе про вторую таблетку.

Мы сидели с Верой на балконе, потом на лестнице, потом опять на балконе.

— Вера, а тебе муж в день знакомства цветы дарил?

Вера напрягла память.

— Не думала, что спустя десять лет буду с таким трудом день нашей с Сержем встречи вспоминать. Ресторан помню, а цветочков что-то не помню.

— А на второй день? — меня осенила мысль про цветы, и я решила ее проверить.

— Опять не помню. Думаешь, важно?

— Есть подозрение, что тут как с желудком у мужчин. Цветы — кратчайший и надежный путь к сердцу женщины.

— Мужчины ж не ищут легких путей. Обычно.

— Но не с женщинами.

— Права! Тогда что ж получается: если он серьезно настроен, то цветочки прикупит?

— Предположение, но очень похоже на правду. Должен же быть симметричный путь к женскому сердцу? И тогда, что бы он ни говорил: если первая встреча без цветов, заранее или спонтанно купленных — не важно! Если без цветов — серьезного отношения к себе не жди. Если сразу копейку не потратил на тебя — ты ему сразу не стала дороже. И аргументация тут не важна. Объяснить можно всё. Только зачем? Нет цветов — нет стульев! Как тебе лозунг?

— Супер. А у тебя?

Я вспомнила, как потащилась с удочкой в ресторан, а потом…

— Блин, — я слегка прикусила большой палец.

— Что? — Вера подалась вперед. — Ну, что же, как маленькая, руки в рот тащишь!

— Я не про больно, я про цветы — были. Белые-белые розы с зеленью у основания лепестков. Их было тринадцать. Я еще подумала: как день моего рождения. Мы что-то говорили тогда и про день рождения, а потом выяснилось, что у него тоже тринадцатого числа только другого месяца.

— Какого? Не забыла? — Вера перешла на снисходительный тон.

— Тринадцатого июля — ты что?! — я поняла, что в ее вопросе есть подвох.

— Ничего, сегодня какое число? — снисходительность ушла, в ее интонации слышалось превосходство.

— Какое?

Вера посмотрела на часы:

— Уже пять минут как десятое июля, — она показала бокалом чин-чин.

Я замолчала. Я не знала, что делать. Вера тоже молчала. Мне надо было думать, а в голове — абсолютная пустота. Паники не было. Было очень спокойно. Вера заговорила первая и совсем другим тоном:

— Ясь, хорошо здесь. Небо, звезды…

— Я тоже так думала.

— Передумала?

— Ага. Это не вообще здесь хорошо, это у меня дома хорошо.

— В смысле?

— Я придумала и сделала дом, в котором хорошо. Всё просто. Надо просто взять и сделать свою Чучу.

— Думаешь?

— Уверена. Хочешь, еще кое-что покажу?

— Спрашиваешь!

Я принесла из комнаты картину. Первая завершенная работа — вид на город с одного из холмов. И тут меня осенила мысль, что она будет отличным подарком Сашке. Я вопросительно посмотрела на Веру.

— Я правильно тебя поняла? — она осторожно показала на картину и потом изобразила поезд: — Ту-ту-у-у-у-у!

— Правильно, Вер, я сейчас упакую.

— Ясь, неужели сама?

— Я тоже иногда не верю.

— Я ничего не понимаю в картинах, но твоя мне нравится — без дураков.

— Спасибо. Знаешь, если бы не Сашка был важной для меня любовью, а кто-то другой, возможно, не было бы этого подарка.

Верка и так всегда была жутко сентиментальной, а тут: после вина да такого почти признания — слезы у нее выступили без дополнительной команды. Она постаралась отвести мой взгляд от своего лица и показала на пол:

— Слушай, а что это у тебя на полу?

— Тургенев.

— В смысле? Додумался же кто-то так покрытие назвать.

— Это не покрытие. Это страницы книг Ивана Сергеевича Тургенева. Здесь, — я показала на пол комнаты, — «Дворянское гнездо», на кухне — «Дым», в коридоре — «Ася».

Вера легла на пол и начала читать:

— «Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса», — Вера подперла рукой подбородок, — я думала, ты шутишь.

— А я думала, что ты Тургенева не знаешь.

— Не могу сказать, что настольная книга, но когда-то было читано и это, — Вера поднялась с пола, — а почему именно Тургенев?

— Посмотри внимательно и догадайся.

— Я — пас.

— Из книг без иллюстраций в этой был самый красивый шрифт — вот и весь резон, — я достала книжку с полки, — просто дизайн. Согласись, такой пол очень органичен для интерьера «Библиотекарша».

— Более чем. Жаль, что текст менять нельзя. И книгу жаль.

— Обижаешь, Вера. Книга вот она — не пострадала. Я хорошие копии сделала на желтоватой бумаге. Жестокое обращение с книгой? Никогда! Я ж — библиотекарша.

— Ты, Яська, — счастливая.

Я легла на пол и поскребла ногтями по полу. Через несколько секунд в коридоре зашевелились Пуся с Гуслей и нехотя поползли ко мне, заползли пол мышку и снова засопели.

— Знаешь, Вер, есть такое слово в русском языке, не в литературе, а в живом языке — «обосраться».

— Ну-ну, — Вера села в позу лотоса.

— Вот именно его я бы поставила после «счастливая», а только потом точку. Почему, Вер, то, что очевидно со стороны, совсем не очевидно мне самой? Внутри меня ощущения счастья нет.

— Ясь, ты сама взяла и уехала. А меня послали. И разведать, и проверить. И я поехала! Сама я бы движения не сделала.

— Почему?

— Мне такая мысль не пришла бы в голову. Чтобы поехать куда-то, кроме как на отдых.

— Сашка послал?

— Серж, опять выслужиться хочет. Прости меня?

— Проехали, Вер, — я поглаживала Гуслю одним указательным пальцем. Тихонько, чтобы не разбудить, — как электроны. Чем больше заряд ядра, тем больше электронов притягивается. И тем сильнее они притягиваются, и тем сложнее им сойти с орбиты.

— Ты о чем?

— О нас, о Москве. Ты ведь тоже из приезжих. Знаешь, здесь я с особой нежностью стала относиться к гламуру.

— По тебе и видно.

— Правда. Сначала я подумала, что надо всего-то внешне поменять стандарт. Гламур — это, Вер, совсем не глупо. Часто — это красивая сторона мудрости. Или хотя бы ума. Которые надо прятать. Это маска. Как у шута. У каждого времени есть своя маска. У нашего — гламур. Это наша броня. В мире городов, где число цифр в телефонных номерах семь и больше, — нужен не просто панцирь, нужна танковая гламурная броня. Отторжение вызывает не гламур, а жалкие пародии на него. Есть подражатели. Пустые. Но пустые есть и среди подражателей негламура.

— В Москве мы об этом не думаем.

— Там ритм другой, там можно спрятаться, — я тихонько подула в нос Гусле, она поморщилась, — в столицах много круглосуточных общественных мест: супермаркеты, общепит и т. д. А в провинции круглосуточные только понятия и состояния: дом, дружба, пьянство, отсутствие любви, желание любви.

— Поражаюсь, как ты хорошо сохранилась, — Вера забрала у меня Пусю, легла рядом на пол и положила котишку себе на грудь.

— Спасибо за комплимент, хотя уже месяц без салонных процедур.

— Я не про внешность.

— А секрет всё равно один — я много спала. И сплю. Вер, а внешне во мне за месяц поменялось что-то?

— Да, глаза. Были просто красивые, а сейчас то ли свет в них, то ли алкоголь.

— Во-о-от! А это второй секрет, дорогая.

— Колись.

— Я все время думала.

— О чем?