Бита за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин (мир книг TXT) 📗
После возвращения Друза из Заальпийской Галлии в его жизни появились два новых обстоятельства: дружба с мерсийским аристократом Квинтом Поппедием Силоном и новый, более мудрый взгляд на людей одного с ним класса и происхождения, особенно на папашу Цепиона. Те не проявили ни капли уважения к воинам, сложившим головы под Аравсионом, будь то благородные римляне, союзники-италики или римские capite censi — неимущие граждане.
Это не означало, впрочем, что Марк Ливий Друз-младший тотчас проникся целями и чаяниями истинного реформатора, ибо он всегда оставался настоящим сыном своего класса. Однако он — подобно другим своим предшественникам из рядов римской аристократии — приобрел опыт, который научил его думать. Говорят, что судьба братьев Гракхов решилась тогда, когда старший, Тиберий Семпроний Гракх, выходец из высочайшего римского нобилитета, совершил в юные годы путешествие по Этрурии и убедился, что общественные земли Рима находятся в безраздельном распоряжении немногочисленных римских богатеев, которые выгоняют на поля полчища закованных в цепи рабов, а на ночь запирают их в гнусные бараки. Тогда-то Тиберий Гракх и задался вопросом: а где же мелкие римские землевладельцы, которым как будто надлежит зарабатывать здесь на жизнь и растить для армии сыновей? Тиберий Гракх всерьез задумался над этим; он был наделен острым чувством справедливости и огромной любовью к Риму.
После битвы при Аравсионе минуло семь лет. За это время Друз успел избраться в Сенат, послужить квестором в провинции Азия; поступившись собственным комфортом, взять — после постигшего папашу Цепиона позора — к себе в дом шурина с семейством; стать жрецом государственной религии; умножить свое состояние; присутствовать при прискорбных событиях, приведших к убийству Сатурнина и его соратников, и выступить вместе с Сенатом против Сатурнина, который пытался стать римским царем. За эти семь лет Друз множество раз принимал у себя в гостях Квинта Поппедия Силона, слушал его речи — и продолжал размышлять. Его сокровенным желанием было решить проклятый италийский вопрос чисто римским, сугубо мирным путем, удовлетворив обе стороны. Именно этому он и отдавал всю свою энергию, не предавая свои действия гласности до тех пор, пока не будет найдено идеальное решение.
Марс Силон оставался единственным, кому было ведомо направление мыслей Друза. Будучи весьма проницательным и осторожным человеком, Силон все же слишком откровенно высказывал собственную точку зрения — при том, что она существенно отличалась от взглядов Друза. Шесть тысяч легионеров, которыми командовал Силон под Аравсионом, погибли все, до последнего обозника, и все они были марсами, а не римлянами. Марсы дали этим людям жизнь, вооружили их, оплатили путь к полю сражения, вложили деньги, потратили время; марсы сложили головы на иоле битвы — и за все это Рим не выказал ни малейшей признательности и не подумал ничего возместить.
Друз грезил о распространении римского гражданства на всю Италию, мечтой же Силона было отделение от Рима полностью независимой, объединившей нации Италии. Когда же такая Италия возникнет — а именно на это Силон и уповал, — сплотившиеся италийские народы пойдут на Рим войной, одержат победу и вберут Рим вместе с римлянами и всеми римскими владениями в лоно новой нации.
Силон был не одинок и прекрасно знал это. За истекшие семь лет он объездил всю Италию и даже Италийскую Галлию, повсюду вынюхивая, существуют ли люди, мыслящие сходным образом, и повсюду обнаруживая, что таковым несть числа. Все они были вождями, но двух различных типов: одни, подобные Марию Игнацию, Гаю Папию Мутилу, Понтию Телезину, происходили из родовой аристократии, другие — Марк Лампоний, Публий Веттий Скатон, Гай Видацилий, Тит Лафрений — были аналогами римских «новых людей». В италийских гостиных и кабинетах велись серьезные разговоры, и то обстоятельство, что здесь звучал только латинский язык, вовсе не значило, что Риму прощены его преступления.
Концепция объединенной италийской нации, возможно, не отличалась новизной, однако никогда прежде она не обсуждалась столькими знатными италиками как нечто осуществимое. В прошлом все надежды возлагались на завоевание римского гражданства, на то, чтобы сделаться частицами Рима, который раскинулся бы по всей Италии. В партнерстве с италийскими союзниками Риму принадлежало прежде безусловное первенство. Италики мечтали перенять римские установления, мечтали, чтобы их кровь, их богатство, их земли навечно стали неотъемлемой принадлежностью Рима.
Некоторые из участников этих бесед проклинали Аравсион, однако нашлись и такие, кто видел причину бед в том, что латиняне не оказывают италикам должной поддержки, ибо возомнили себя куда более достойными людьми, нежели простые италики. Осуждающие латинян справедливо указывали на их растущее зазнайство и желание подчеркнуть приниженное положение другой части населения полуострова.
Аравсион стал, конечно же, кульминацией долгих десятилетий бесславной гибели воинов, из-за которой на полуострове все больше ощущалась нехватка мужчин; это приводило к запустению и продаже собственности в счет долгов, к тому, что все меньше людей могли усердно трудиться. Впрочем, столь же катастрофически сказывалась гибель солдат и на римлянах с латинянами, так что их нельзя было огульно обвинять во всех грехах. Самую лютую ненависть вызывали римские землевладельцы — богачи, проживавшие в Риме и имевшие обширные угодья, называемые латифундиями, где использовался исключительно рабский труд. Слишком часто римские граждане бессовестно измывались над италиками: подвергали неугодных телесным наказаниям, забирали себе чужих женщин, конфисковывали чужие земли для расширения своих.
Что конкретно привело большинство обсуждающих сей насущный вопрос к отказу от мысли вынудить Рим предоставить италикам полноценное гражданство в пользу идеи создания независимого италийского государства, было Силону не вполне ясно. Его собственная убежденность в том, что отделение от Рима является единственным верным путем, родилась после Аравсиона, однако никто из его собеседников под Аравсионом не побывал. Возможно, размышлял он, растущее желание порвать с Римом проистекает из усталости и укоренившегося ощущения, что дни, когда Рим раздавал свое бесценное гражданство, остались в прошлом и что так, как дело обстоит сейчас, оно будет идти и впредь. Оскорбления накапливались до тех пор, пока жизнь под римским владычеством не стала казаться италикам совершенно невыносимой.
Единомышленника, страстно приверженного идее отделения, Силон нашел в вожде самнитов Гае Папие Мутиле. Сам Силон питал ненависть не к римлянам и Риму, а к невзгодам своего народа; зато Гай Папий Мутил принадлежал к народу, который зарекомендовал себя самым непреклонным противником Рима еще с той незапамятной поры, когда на Соляной дороге, идущей вдоль Тибра, возникло это, тогда еще крохотное, поселение и впервые начало показывать зубы. Мутил ненавидел Рим всеми фибрами души. Ненависть эта присутствовала во всех его помыслах. То был истинный самнит, обуреваемый мечтой навечно изъять из истории всякое упоминание о римлянах. Силон был противником Рима, Мутил — его яростным врагом.
Подобно всем собраниям, участники которых разделяют общее стремление, помогающее им преодолеть все возражения и препятствия практического свойства, собрание единомышленников-италиков, сперва хотевших просто проверить, можно ли сделать что-либо и как быстро, пришло к заключению, что остается одно: начать и выиграть. Однако все до одного слишком хорошо знали Рим, чтобы воображать, будто их новая Италия может родиться на свет без войны; по этой причине никто не помышлял об объявлении независимости, полагая это делом не одного года. Вместо этого вожди италийских союзников сосредоточились на подготовке к войне с Римом. Такая война требовала огромных усилий, невероятных денежных вложений и гораздо большего войска, чем намеревались собрать вскоре после Аравсиона. Поэтому точная дата выступления не только не назначалась, но даже и не упоминалась. Пока подрастают италийские мальчики, вся без остатка энергия и наличность должны были пойти на обзаведение оружием и доспехами, чтобы впоследствии можно было помыслить об успешном исходе предстоящей войны с Римом.
