Впусти меня - Линдквист Йон Айвиде (читать книги полностью .txt) 📗
Марафон марафоном, но, положа руку на сердце, в этой толпе чувствуешь себя жалким муравьишкой среди тысяч муравьев, внезапно затеявших миграцию. То ли дело — скользить в одиночку по бескрайнему льду, залитому лунным светом. Фернандо Авила не был ревностным католиком, но в такие минуты он воистину чувствовал близость к Богу.
Ровное чирканье коньков, лед, отливающий голубым в лунном свете, купол звездного неба над головой, уходящий в бесконечность, холодный ветер, струящийся у лица, вечность, и глубина, и космос со всех сторон. Истинное величие жизни.
Маленький мальчик потянул его за штанину:
— Я хочу писать!
Авила стряхнул с себя задумчивость и, посмотрев по сторонам, указал на несколько деревьев у самой воды — голые ветви пригнулись к земле, образуя естественную завесу.
— Можешь писать там.
— Прямо на лед?!
— Да. Ну и что? Будет новый лед. Желтый.
Мальчик посмотрел на него как на сумасшедшего, но послушно поковылял в сторону деревьев.
Авила огляделся вокруг, чтобы убедиться, что все на месте и старшие дети не слишком далеко от берега. Несколько стремительных рывков — и он отъехал на ровное место, откуда открывался полный обзор. Вроде все на месте. Девять. Плюс тот, что писает. Итого десять.
Он обернулся, посмотрел в сторону Кварнвикена и замер.
Там явно что-то происходило. Клубок тел перемещался по направлению к проруби, огороженной деревянными шестами. Пока он наблюдал за ними, клубок распался, и стало видно, что один из них держит в руках что-то вроде дубинки.
Дубинка поднялась и опустилась. Издалека донесся вопль. Авила оглянулся, еще раз окинул взглядом своих подопечных и рванул к проруби. Один из ребят теперь бежал к берегу.
И тут он услышал крик.
Пронзительный детский крик, доносившийся оттуда, где он только что оставил своих учеников. Авила резко затормозил, подняв вихрь снега. Он успел разглядеть, что возле проруби возятся старшие ребята. Может, Оскар. Старшеклассники. Сами разберутся. Позади же остались малыши.
Крик все нарастал, и, пока Авила бежал обратно к берегу, к воплю успели присоединиться новые голоса.
Cojones!
Стоило на секунду отлучиться — и на тебе. Господи, лишь бы никто не провалился под лед! Он несся что есть сил к месту происшествия, высекая снег из-под коньков. Он увидел кучку столпившихся детей, орущих в один голос. Постепенно подтягивались и остальные ученики. Со стороны больницы к ним уже бежал какой-то взрослый.
Он сделал пару финальных рывков и очутился среди детей, обсыпав их куртки крошками льда. Сначала он ничего не понял. Дети сгрудились возле нависших над водой веток и орали.
Он подъехал ближе.
— Что там?
Один из детей указал на лед, вернее, на вмерзший в него предмет, походивший на пучок бурой, прибитой морозом травы с красной трещиной сбоку. Или на раздавленного ежа. Наклонившись, он понял, что это голова. Голова, вмерзшая в лед, так что снаружи торчала лишь шевелюра и часть лба.
Мальчик, которого он отправил сюда писать, сидел неподалеку и шмыгал носом.
— Я-а-а на не-е-е нае-е-ехал...
Авила выпрямился.
— Так, брысь отсюда! Все на берег! Немедленно!
Дети словно и сами примерзли ко льду, самые младшие все еще продолжали кричать. Авила вытащил свисток и с силой дунул в него два раза. Крики прекратились. Он отъехал на пару шагов, оказавшись позади детей, и принялся подталкивать их к берегу. Дети сдвинулись с места. Только один пятиклассник остался стоять, с любопытством склонившись над головой.
— Тебя тоже касается!
Авила махнул ему рукой, призывая следовать за собой. На берегу он столкнулся с женщиной, выбежавшей из больницы, и крикнул:
— Вызовите полицию. И «скорую». Там человек вмерз в лед!
Женщина побежала обратно в больницу. Авила пересчитал детей на берегу. Одного не хватало. Мальчик, наткнувшийся на голову, все еще сидел на льду, уронив лицо в ладони. Авила подкатился к нему и взял под мышки. Ребенок вскинул голову и обхватил его руками. Физрук осторожно, как хрупкую ношу, поднял мальчика и понес его к берегу.
— С ним можно говорить?
— Ну, говорить он, положим, не может...
— Да, но понимать-то он понимает?
— Полагаю, что да, но...
— Я недолго.
Сквозь туман, заволакивавший глаз, Хокан разглядел, как человек в темной одежде пододвинул к кровати стул. Хокан не видел его лица, но мог себе представить натянуто-нейтральное выражение.
Последние несколько дней его то и дело обволакивало красное облако, прочерченное тонкими линиями. Он знал, что его несколько раз накачивали снотворным и оперировали под наркозом. Сегодня впервые за долгое время он находился в полном сознании, но сколько дней прошло с тех пор, как он сюда попал, он понятия не имел.
Утром Хокан ощупал свое новое лицо действующей рукой. Оно было целиком покрыто какой-то прорезиненной повязкой, но, ощупывая контуры кончиками пальцев и вздрагивая от боли, он смог заключить, что лица у него больше нет.
Хокана Бенгтссона больше не существовало — он превратился в неопознанное тело на больничной койке. Они, конечно, могли найти связь с ранее совершенными им преступлениями, но не с его прошлой или настоящей жизнью. Не с Эли.
— Как вы себя чувствуете?
Спасибо, хорошо. Просто замечательно. Все лицо горит, как от напалма, а так лучше некуда.
— Я понимаю, что вы не можете говорить, но вы могли бы кивнуть, чтобы я знал, что вы меня понимаете? Вы можете кивнуть?
Могу. Но не хочу.
Человек у его кровати вздохнул.
— Вы пытались покончить жизнь самоубийством, следовательно, вы все же в сознании. Неужели так сложно покачать головой? Вы хоть руку можете поднять в знак того, что вы меня слышите? Можете?
Хокан перестал слушать и задумался о том особом месте в Дантовом аду, лимбе, куда после смерти попадают души великих, не познавших Христа. Попытался представить себе, как оно выглядит.
— Понимаете, нам очень важно установить вашу личность.
Интересно, в какой круг или небесную сферу попал после смерти сам Данте...
Полицейский придвинул стул сантиметров на десять ближе.
— Мы это все равно выясним. Рано или поздно. Но вы можете сэкономить нам время, если согласитесь сотрудничать.
Никто меня не ищет. Никто меня не знает. Попытайтесь...
В палату вошла сестра:
— Вас к телефону.
Полицейский поднялся и направился к выходу. Прежде чем покинуть палату, он обернулся.
— Я скоро вернусь.
Мысли Хокана обратились к самому главному. А какой круг ада предстоит ему? Детоубийца. Седьмой круг. С другой стороны — первый. Для тех, кто согрешил во имя любви. Потом, содомитам отведен собственный круг. Логичнее всего было бы предположить, что тебя определят в тот круг, где наказывают за самый страшный из всех твоих грехов. Таким образом, получается, что, совершив по-настоящему серьезное преступление, дальше можно грешить сколько душе угодно, — по крайней мере, по мелочам, наказуемым в других, высших кругах ада. Хуже-то уже не будет. Вроде как те убийцы в Америке, которых приговаривают к трехстам годам заключения.
Дантов ад состоял из концентрических кругов. Адская воронка. Цербер со своим хвостом. Хокан представил себе насильников, гневливых женщин, гордецов, варящихся в бурлящем котле, среди огненного дождя, бродящих в поисках собственного места.
В одном он был уверен. Он никогда не окажется в нижнем круге ада. Там, где Люцифер на ледяном озере грызет Иуду и Брута. В круге предателей.
Дверь снова открылась со странным шипением. Полицейский уселся возле кровати.
— Ну что, похоже, нашли еще один труп, в озере в Блакеберге. По крайней мере, веревка та же.
Нет!
Тело Хокана непроизвольно дернулось, когда полицейский произнес слово «Блакеберг». Полицейский кивнул:
— Судя по всему, вы меня все же слышите. Вот и хорошо. Мы предполагаем, что вы жили в западном направлении. И где же? Рокста? Веллингбю? Блакеберг?
