Нежные листья, ядовитые корни - Михалкова Елена Ивановна (читаем книги бесплатно TXT) 📗
– Сначала Савушкина и Коваль, теперь эти… Ну не везет!
– А я с сегодняшнего утра под подпиской о невыезде, – известила Маша. – Следователь был холоден и нелюбезен. Придется искать утешения в кодексе Бусидо.
На этот раз местом дислокации выбрали ее номер. Здесь было в три раза теснее, чем в люксе, зато подоконник оказался достаточно широк, чтобы Илюшин мог устроиться на нем с комфортом. Чем он немедленно и воспользовался.
– Ты читаешь кодекс Бусидо?
– Пыталась вырабатывать по нему стойкость и бесстрашие.
– А почему в прошедшем времени?
Маша засмеялась.
– Видишь ли, – подал голос Бабкин, расправлявшийся со вторым завтраком. – Машка недооценила японцев. Они для нее слишком большие выдумщики и фантазеры.
– Ткни наугад в любую цитату, – попросил Макар.
– Произвольный тык? – Маша перелистнула страницы. – Легко! «По прошествии времени преступник забудет причину своего преступления. Поэтому лучше сразу его казнить».
– Хм. – Илюшин задумался. – Какой изысканный, тонкий гуманизм!
– Мне такой недоступен, – подал голос Сергей. – Маш, давай еще что-нибудь. Чувствую, придется вдохновляться самураями.
– Пожалуйста! «Самурай воспользуется зубочисткой, даже если он не ел».
Бабкин посмотрел на овсяную кашу и бутерброд. Потом на Илюшина.
– Не понял… Сожрет он ее, что ли?
– Да тут широкое пространство для экстраполяции! – восхитился Макар. – Например, самурай воспользуется туалетной бумагой, даже если…
– Варвары вы, – вздохнула Маша.
– Между прочим, у нас зубочисток нет, – сказал Бабкин, жуя. – Люкс без зубочисток! Маш, утешь меня мудростью Бусидо.
– А можно я попробую?
Илюшин протянул руку за книжкой.
– Давай что-нибудь этакое, окрыляющее, – потребовал Бабкин. – Нам еще работать и работать!
Илюшин, зажмурившись, ткнул пальцем в страницу и открыл глаза.
– «Чтобы отомстить, – прочитал он, – нужно просто ворваться в жилище обидчика и умереть от меча».
Все помолчали, осмысливая эту мудрость.
– А Монте-Кристо-то и не знал… – протянул Бабкин.
– Не самурай ты, Моня, не самурай… – поддакнул Макар.
– «Моня» – это ты к кому сейчас обращаешься? – озадаченно спросил Бабкин, забыв про кашу.
– К графу.
– А почему Моня?
– Ну, так он же Эдмон. Думаешь, в детстве его звали Эдмончик? Ничего подобного. Конечно, он был Моня! Кстати, обретение колоссальных богатств вполне вписывается в эту теорию.
– Маш, отбери у него кодекс, – попросил Бабкин. – Меня пугают такие быстрые скачки его психики.
Илюшин захлопнул книжку и положил на подоконник.
– «Ворваться в жилище обидчика…» Серега, что ты думаешь про Савушкину с Коваль?
– То же, что и ты: обе врут.
– И обе боятся, что еще важнее.
– А ты всерьез считаешь, что они хотят сами отыскать Зинчук и разобраться с ней по-своему, по-семейному? Или так бросил, для устрашения?
– Нет, почему же… Могут рискнуть.
– Кишка у них тонка, – пренебрежительно сказал Сергей.
Маша с сомнением покачала головой.
– Я бы не была так уверена насчет кишки. Знаешь, я думаю, что Рогозина когда-то дружила с ними, потому что они сильные. Обе, каждая по-своему. Она искала похожих на себя.
– Одна лупила тех, кто слабее, другая делала гадости исподтишка, – возразил Бабкин. – В чем тут сила?
– Я тебе просто не все успела рассказать.
Сергей потянулся за блокнотом.
– Когда мы были в десятом классе, наняли нового охранника, – начала Маша. – Не знаю, из каких соображений директор из всех претендентов выбрал именно этого – может, чтобы при взгляде на него хулиганы сразу разбегались. Жуткий был тип! Его не только дети, но и учителя побаивались.
– Почему жуткий?
– Ну, он был устрашающего облика. Громадный, косматый, нечесаный… На вопросы отвечал односложно или вообще не отвечал, только зыркал люто. Жил в подсобке при школе, днем сидел возле двери и время от времени посматривал на входящих. Мы старались побыстрее мимо него проскочить. От его взгляда мороз продирал по коже. Он как будто прикидывал, как бы ловчее тебя расчленить.
– Может, в душе он был добряк, – заступился Бабкин за охранника.
– Он был просто цепной кобель, которого приучили не кусать людей. Сейчас бы такого на пушечный выстрел не подпустили к школе, а тогда считалось, что все нормально. Тем более поговаривали, что он приходится родственником жене директора – в общем, желающих выступить за его увольнение не нашлось.
Маша открыла чемодан.
– Что ты ищешь?
– Фотографию нашего класса.
– Вас с охранником фотографировали? – изумился Бабкин.
– И в полосатых робах, – прокомментировал Макар. – Чтобы не разбежались.
– Да ну вас! Я Любку хочу показать в юности…
Маша вытащила свитер и озадаченно уставилась на пустое дно чемодана.
– Что за ерунда… Наверное, переложила и забыла. Ну, так про Савушкину. Этот тип, его Григорий звали, что-то ей сказал. Что уже само по себе было удивительно, потому что обычно он не трепал языком. Мы потом пытались узнать, что именно, но Кувалда молчала как партизан, а к самой Любке подкатывать с такими вопросами было опасно. Вроде бы он сделал ей замечание, но по какому поводу – неизвестно. Сова огрызнулась, он разозлился – и через пять минут они уже орали друг на друга. Ну как – орали… Орал Григорий. Рык у него был такой, что писклявую Любку заглушал напрочь. Прибежала завуч. Савушкиной сделали выговор, охраннику ничего не сказали.
– То есть сочли нормальным, что он повысил голос на школьницу? – уточнил Илюшин.
Бабкин с Машей дружно рассмеялись.
– Макар, ты в России учился или за границей?
– Это было так давно, что я все забыл, – отшутился Илюшин.
– А я и рада забыть, но помню, – серьезно сказала Маша. – В школе дело обстоит так: подросток по умолчанию всегда неправ. Там ведь каждый взрослый облечен маленькой, но властью. А иногда и не маленькой. Григорий был оскорблен в лучших чувствах: на него, взрослого солидного мужчину, кричала какая-то мелкая тля! Он стал к Любке цепляться. Однажды не пускал ее в школу, пока ноги как следует не вытрет – говорил, у нее подошвы грязные. В другой раз она выскочила покурить на перемене, он ее заметил из окна и не поленился дойти до директора. Опять был скандал, Любке грозили, что ее исключат из школы. Савушкина бесилась ужасно! Называла Григория орангутангом. Когда проходила мимо его стола, начинала гукать, как обезьяна. С третьего раза до него дошло, в чем дело, и он тоже озверел.
– И чем закончилось это противостояние двух культур? – ухмыльнулся Илюшин.
…О том, что случилось, Маше шепотом рассказала Мотя Губанова. Мотя хронически отставала по химии, и добрейшая Валентина Андреевна разрешила ей приходить на полчаса раньше, чтобы позаниматься. Так из-за своей неуспеваемости Мотя стала единственной из всех учеников, кто своими глазами узрел последствия Любкиного финта.
В то утро дежурный учитель, подойдя к школе, обнаружил, что она закрыта. Охранника, по совместительству выполнявшего функции сторожа, нигде не было видно. Пока нашелся запасной ключ, пока провозились с замком, прошло минут десять. Уже и другие учителя подтянулись, дергали дверь, кидали камушки в окна первого этажа. Но, ко всеобщему негодованию, Григорий так и не появился, хотя шумели изрядно.
«Где этот вахлак?» – возмутилась педагогическая общественность. Учитель труда как человек, хорошо знающий жизнь, предположил, что охранник нажрался в хлам и теперь дрыхнет. Валентина Андреевна попросила его выбирать выражения при детях. Трудовик покосился на Губанову и высказал сомнения в том, что этот великовозрастный ребенок услышал что-то новое для себя. Тут подошла завуч и решительно направилась в подсобку, прервав таким образом разгорающуюся полемику.
Все остальные последовали за ней. «Нажрался!» – шепотом настаивал трудовик. «Дмитрий Юрьевич, воздержитесь от инсинуаций!» – ругалась химичка. Мотя тащилась за ними следом, притворяясь невидимым слоном.
