Наука умирать - Рынкевич Владимир Петрович (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗
К вечеру на город обрушился холодный дождь и поднялся сильный ветер, злобно раскачивающий ледяные струи, хлещущий по лицу. Несмотря на это, в общежитие Мушкаев не пошёл, а решил спрятаться от непогоды на Черноморском вокзале. Здесь, в толпе, галдящей и суетящейся в полумраке под редкими лампочками, вдруг объявился красногвардейский патруль — трое с винтовками, один, старший — с маузером. Наверное, тоже прятались от дождя, но не забывали и своё ответственное дело — проверяли документы. Не у всех, а как раз у таких, как Мушкаев: полувоенная или военная одежда, боевой возраст, городские лица. Он предъявил ростовский документ с подписью Сиверса.
— A-а!.. Бывший офицерик, — удовлетворённо констатировал старший. — Тебя-то нам и надо.
— Но я же служу в красном отряде ещё с осени. Из Ростова был...
— Отставить болтать. Руки назад. Оружие есть? Марш на выход. Там разберутся, какого ты цвета.
Повели его к выходу на площадь.
— Переждём дождь, Внуков, — предложил один из патрульных. — А то промокнем до нитки.
— Переждём. Доставай папиросы.
— Товарищи, я живу в общежитии красной гвардии. Можете проверить.
— Молчи, — перебил его старший, — в Чека разберутся.
Дождь вскоре перестал, и Мушкаева и с ним ещё одного задержанного незнакомца в шинели и солдатской шапке повели к центру.
Мушкаев пал духом — знал, что такое Чека. Пытался понять, кто его выдал. Линьков? Или корниловцы? Марков и Плющик предупреждали, что могут сообщить чекистам о нём как о белом разведчике, если попытается переметнуться или исчезнуть, а он ещё не дал им весть через посыльного, прятавшегося на конспиративной квартире. Туда же нельзя было идти. Он не виноват. А зачем Линькову выдавать его?
Недалеко от вокзала находилось это страшное здание. Задержанного ввели в комнату на первом этаже. За столом с настольной лампой сидел матрос в бушлате; из-под расстёгнутой рубахи — полосатая тельняшка.
— Кого привёл, Внуков? — спросил матрос.
— Тот самый Мушкаев. Вот его документы. Оружия не было.
— Товарищ начальник, я же работал в штабе Сиверса...
— Отставить разговорчики. Ты Мушкаев — вот тебя и на мушку. В ту камеру его. И с первой партией. Следующего давай.
В камере без окон, тускло освещённой маленькой лампочкой, болтающейся под потолком, метался молодой человек, небритый, с растрёпанными русыми волосами, в офицерской шинели нараспашку. Когда их заперли, сразу кинулся к Мушкаеву.
— Вы тоже офицер? Нас сейчас расстреляют! За что? Я воевал на Кавказском фронте. Поручик Савёлов. В Тифлисе жил у друзей, а теперь собрался домой в Москву. Схватили, привели сюда и убьют ни за что... И вас тоже. Какие-то дикие непонимающие люди. Я же не против народа, не против красных. Ехал домой...
До страшного момента, когда лязгнул замок запираемой двери камеры, Мушкаев напряжённо думал о способах спасения, о причинах ареста — кто предал? — теперь же, в туманном красноватом полумраке рядом с приготовившемся к смерти поручиком, в его сознании всё оборвалось и смешалось. Вдруг захотелось спать, но он понимал, что не сможет заснуть Ни на минуту. Слова, которые он должен сказать кому-то, чтобы сохранить жизнь, путались. Кому он скажет?
— Меня ещё не допрашивали, — сообщил он поручику. — А вас кто допрашивал?
— Они не допрашивают! — вскричал тот. — Они везут куда-то на кладбище, заставляют рыть себе могилу и расстреливают. А у меня голова болит. Как снять боль? Не знаете? Они в полночь приходят...
Поручик обхватил руками голову, впился пальцами в лохматые волосы и тихо завыл. Наверное, и Мушкаеву оставалось только оплакивать себя. Когда за дверью, затопали, зазвенели ключами, он едва не упал — в глазах потемнело, ослабли ноги, острой болью пронзило сердце. Один раз его уже расстреливали, второй раз не спасёшься.
Молча и покорно вышли они с поручиком из камеры, дали связать себе руки, шли по коридору, присоединились у входа к группе таких же обречённых: бледно-зелёные лица, застывшие глаза, бессильно падающие на грудь головы. Командовал здесь тот же матрос, который обещал взять его на мушку.
— А ну, контрики, в грузовик! Шевелитесь, пока живы. Кто не может, штыком поможем.
Мушкаева штыком не кололи, но крепко дали по спине, и он чуть ли не бегом поспешил занять место в кузове машины смерти.
Слишком тяжёл был этот путь к легенде — всё злее и опытнее становились красные, всё больше отпевали и хоронили по вечерам убитых офицеров, недопустимо разрастался обоз с ранеными, который с горьким юмором уже называли «главными силами». В боях за хутора 22 марта полк Маркова потерял почти 50 человек. Офицеры настолько устали, что, разойдясь по брошенным в спешке хатам, не могли воспользоваться доставшимися вкусными трофеями: мёдом, салом, бараниной, сметаной и прочими дарами природы. Марков, обходя своих, видел только спящих. Один офицер спал, сидя за столом, с куском хлеба в руке, а перед ним лежало очищенное варёное яйцо. Приходилось разыскивать и будить командиров взводов и предупреждать:
— Всем спать нельзя. Мы сидим в яме. Красные не оставят нас в покое и обязательно будут атаковать. Нам нельзя здесь задерживаться. Я требую постоянной боевой готовности.
Холодный поздний вечер, если не обращать внимания на дождь и порывы ветра, был относительно спокоен. Генерал прошёл к центру станицы, где всегда размещались штаб и главные руководители армии, зашёл к Алексееву, к Деникину. На этот раз никого из соратников навестить не удалось: кто спал, а кто был на совещании у командующего.
Генерал шёл по пустынной уличке сквозь сырую безлунную ночь, тщательно обходя мертвенно-тусклые лужи. За поворотом показались тёмные силуэты в фуражках — не все офицеры спят. Остановились, направились в другую сторону. Не захотели встречаться с генералом, по белой папахе узнаваемым даже в глубокой тьме. Да и ему не хотелось, чтобы догадывались, куда он идёт.
Эти двое: поручик Дымников и прапорщик Ларионов: зоркий артиллерист, узнавший Маркова.
— Кругом марш, Леонтий Сергеевич, — тихо скомандовал Ларионов. — По моим расчётам, генерал шагает туда же, куда и мы. И ориентир у него тот же, что у нас.
— Тогда пойдём к сёстрам. Варюха всегда хорошо встретит. Или он и к сёстрам ходит?
— Вряд ли. У него ещё с Кореневской с пулемётчицей роман. Заходит, конечно, к своим раненым, ну и с сёстрами балагурит. Там есть такая Анька, так она вообще втюрилась в него. А на неё нацелился сам Долинский. Адъютант Корнилова. Завязка романа.
— Бог им в помощь. Хорошо, что есть что-то человеческое у нашего генерала. А то, знаешь, я никак не мог понять, неужели весь смысл его жизни в том, чтобы гнать нас плёткой вперёд, куда-то там за синей птицей. Даже стало как-то легче: всё-таки живой нормальный человек тебя в бой ведёт, а не фанатик.
— Мы все сами идём, — с горечью сказал Ларионов.
— Потому что нам нет другой дороги, — согласился поручик. — А вот и наши главные силы — лазарет, сёстры в том домике, и свет горит.
Мушкаев едва выбрался из тяжкого страшного сна. Оставалось жить совсем немного — наверное, минут двадцать, — и мозг затянуло предсмертной вяжущей тоской, когда чей-то голос остановил движение к смерти. Его и Савелова ссадили с рокового грузовика, развязали, приказали стоять у дверей во дворе. Мушкаев долго приходил в себя, постепенно просыпался, оглядывал предметы, прислушивался к звукам и, когда подошёл матрос, никак не мог понять его слова.
— В распоряжение штаба, — говорил матрос. — Поняли? Или никак не очухаетесь?
— А я и не виноват, — вскинулся Савелов.
— Всё вы, офицерье, виноваты! Из-за вас гражданская война началась. Не знаю, что там в штабе, но не на чаи вас приглашают. Не радуйтесь чересчур.
«Чаёв» не было — за столом сидел усатый казак с бегающим взглядом и болезненно бледным лицом.
— Сидите, — сказал он. — Потому как ишо одного, значит, тоже из офицеров который, ждём, значит...
