За ценой не постоим - Кошкин Иван Всеволодович (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
— В такие минуты, командир, начинаешь понимать, сколь мало нужно человеку для простого счастья. Вот, казалось бы, кружка кипятку… — продолжил Безуглый из темноты.
— Сашка, — прервал сержанта Петров, — знаешь, я тебя либо под трибунал отдам, либо в школу командиров спроважу. Тебе кто разрешил наводчика от машины отправлять?
— Не надо под трибунал, — сказал Безуглый. — Я хороший. А отправил я его… Понимаешь, командир, беспокоит меня Женька.
— Меня он тоже беспокоит, — сдержанно ответил старший лейтенант. — Но я как-то терплю.
— Я не о том, — сержант был как-то не по-безугловски серьезен. — Он молчит все время. Вот смотри, мы о сортирах говорили, потом дурака валяли, а он слова не сказал.
— Утром говорил, — заметил Петров, — да не выдумывай ты, Сашка.
— Ну, хорошо, если выдумываю, — согласился сержант.
— Вот, раз ты Протасова послал греться — иди к Луппову сам.
— И что ему передать, кроме заверений в полном вашем почтении?
— Чтобы наподдал тебе как следует, — на радиста Петров сердиться не мог. — Бегом марш!
Узнав, что задумал комвзвода, Луппов некоторое время молчал, затем вздохнул и сказал:
— Вообще говоря, под трибунал загреметь можно.
— Загремит тот, кто отдал приказ, — ответил Петров, начиная понемногу понимать, чем это может для него окончиться.
— Не-а, — покачал головой еле видимый в темноте лейтенант, — тот, кто танк сожжет, тоже пойдет. Чего по-человечески-то не греть?
Петров, конечно, мог приказать, но Луппов имел полное право такой приказ не исполнять как вредительский. И что тогда, обоим за наганы хвататься? К тому же комвзвода уважал лейтенанта — тот был старше, воевал в Финскую, да еще Герой Советского Союза.
— Понимаешь, Женя…
Комвзвода объяснил, почему он не хочет запускать двигатели. Луппов внимательно слушал, потом шумно поскреб небритый подбородок.
— У Леньки противень, — начал он размышлять вслух. — Так, конечно, проще, а нам придется руками головешки ворочать. И заснуть, собака, можно, придется по двое дежурить…
Петров усмехнулся — Луппов согласен.
— Тогда приступай.
— Есть!
Лейтенант побежал к машине, а комвзвода обернулся к Безуглому:
— Ну, что, Саша, опять-таки отослал Протасова? Бери лопату и разгребай снег под мотором и землю отгреби, будем костер разводить.
— Ой, подведете вы нас под суровый суд военного трибунала, товарищ старший лейтенант, — вздохнул радист.
Петров шагнул к москвичу и, ухватив за ворот, рывком притянул к себе.
— Не через вас ли, товарищ сержант, а?
Радист отшатнулся:
— Да ты что, Ваня? — тихо сказал Безуглый. — Ты что?
— Тогда кончай болтать и работай, — так же тихо ответил Петров. — И больше мне про трибунал не шути, понял?! Я и без того нервный.
Он снял с борта топор:
— Я за дровами.
Костер удалось развести только после того, как дрова полили соляркой. От огня немедленно пошло приятное тепло, и Петров почувствовал, что на него липкой дремотой наваливается усталость последних дней. С этим следовало бороться, а то не ровен час и впрямь танк сгорит, и старший лейтенант кинул щепкой в радиста:
— Сашка, не спать!
— Не сплю, — пробормотал Безуглый.
— Не спать, я сказал! — прикрикнул комвзвода.
Москвич открыл глаза и осоловело уставился на командира.
— Саша, соберись.
Старший лейтенант чувствовал, что ему самому хочется уткнуться в рукав и спать, спать, спать. Похоже, он переоценил свои силы, если сейчас оба свалятся, можно раскалить днище…
— Черт!
Петров сдернул рукавицу, коснулся пальцами металла и тут же с шипением отдернул.
— Костер!
Сон как ветром сдуло, командир и наводчик, дико ругаясь, раскидывали горящие головни — спрыснутые горючим полешки нагрели днище моментально.
— Хорошо Ленька придумал, — отдуваясь, заметил Петров. — Противень, конечно, удобней вытаскивать, надо и нам будет озаботиться. Ты чего там возишься?
— Чего-чего, — огрызнулся радист, собиравший еще тлеющие полешки. — Хочешь по новой разводить? Черт, надымили!
Он закашлялся и полез наружу. Серый дым ел глаза, и Петров пополз за сержантом. Некоторое время оба сидели молча, ожидая, пока из-под танка вытянет дым, но радист, похоже, тишину не мог терпеть просто физически.
— Командир, а вот у меня тут вопрос, как от комсомольца к кандидату в члены партии.
— Ну? — Такое начало не предвещало ничего хорошего.
— А чего ты не женатый?
— Не твое собачье дело.
— Это не ответ, я же тебя как комсомолец спрашиваю, а не из праздного любопытства.
— Слушай, ты, комсомолец! — Петров устало махнул рукой. — Полезли-ка обратно.
В легкой перебранке пролетело еще полчаса. Петров приладил на краю костра, теперь уже не такого большого, две кружки со снегом, и вскоре оба осторожно глотали пахнущий дымом и немного соляркой «чай» из листьев брусники. Потом Безуглый затеял читать стихи. Память у радиста была отменная, и начал он с поэмы «Полтава», причем читал с выражением, пока не охрип. На стихи ушло еще двадцать минут, затем радист жадно выпил кружку горячего «чая» и сказал, что теперь очередь Петрова придумывать, как им тут не заснуть. Старший лейтенант уже решил, что нужно делать, и полез из-под танка, предупредив Безуглого, чтобы не вздумал спать.
Первым делом комвзвода заглянул к Лехману. Опасения его оказались напрасны, лейтенант и наводчик как раз вытаскивали стальной лист с костром из-под танка. Вежливо поприветствовав командира, танкисты отволокли железяку в сторону и выползли на воздух, дожидаясь, пока из-под танка вытянет дым. Пользуясь случаем, Петров достал кисет, и все трое дружно задымили, усевшись у гусеницы. Лехман застегнул ватник и совершенно похоронным тоном рассказал, как в училище пугали чертями суеверного старшину. Подождав, пока командир и наводчик отхрюкают, ибо смеяться в голос в засаде нельзя, лейтенант полез обратно. Здесь все было нормально, и Петров пошел проведать пехоту.
В окопе остался только расчет «максима» и сам младший лейтенант Щелкин. Пулеметчики о чем-то негромко беседовали, но юный командир сохранял бдительность и окликнул танкиста. Петров, только сейчас сообразивший, что не назначил ни пароля, ни отзыва, не придумал ничего лучше, как ответить:
— Спокойно, Алма-Ата, это ивановский.
У пехотинцев все было тихо. Младший лейтенант отправил отдыхать большую часть своей «роты», но сам остался в окопе — к нему сон просто не шел. Напряжение последних двух суток не оставляло юного командира, ответственность, обрушившаяся на него, тяжесть потерь не давали уснуть. Днем Щелкин с трудом заставил себя проглотить порцию сухарей с мясом — есть не хотелось так же, как и спать. Петрову случалось видеть такое — крайнее душевное напряжение, поднимавшее человека, словно волна, дававшее силы и выносливость… Но еще сутки — и младший лейтенант свалится от нервного истощения. Петров понимал, что здесь его надзор не нужен, и все-таки спрыгнул в окоп Щелкина и заговорил с юношей. Танкист спросил, как они пробивались из окружения, и терпеливо выслушал сбивчивый, невнятный рассказ младшего лейтенанта. Щелкину нужно было выговориться, ведь поговорить по душам со своими бойцами он не мог. Командир, который принимает роту, потерявшую восемьдесят процентов личного состава, и потом ведет ее из вражеского тыла к своим, не должен выкладывать людям, что там у него наболело. Затем комвзвода заметил, что ему приходилось выходить дважды, причем второй раз — с техникой…
Когда младший лейтенант немного успокоился, Петров тихо, чтобы не слышали бойцы, сказал Щелкину, что он молодец и все делает правильно. Ободрив юношу, комвзвода вылез из окопа и отправился проведать Луппова. Герой Советского Союза не спал — этого было достаточно, и комвзвода вернулся к своему танку. Безуглый дрых без задних ног, но, судя по тому, что костерок еще не потух, свалился недавно. Пихнув сержанта, Петров приказал идти будить Осокина, улегся на ветки и сорок минут боролся со сном, вяло отбиваясь от пришедшего водителя. Механик никак не мог поверить, что его командир решился на такое варварство, и долго возмущался, но наконец смирился. Чувствуя, что все равно засыпает, Петров снова вылез наружу. Он не мог позволить себе свалиться и до рассвета бродил от машины к машине, каждый раз убеждаясь, что командиры «тридцатьчетверок» бодрствуют вместе с ним. За последние трое суток танкисты 4-й танковой бригады спали едва шесть или семь часов.
