Я тебе верю - Осипова Нелли (читаем книги TXT) 📗
– Да, конечно…
К счастью, Антонину Ивановну хорошо знали в доме. Она много лет, можно сказать, всю жизнь проработала операционной сестрой в клинике и только в шестьдесят лет ушла. Но пока были силы, продолжала работать в поликлинике, что располагалась в соседнем доме. Кажется, не было ни одного человека в округе, кто хотя бы раз не обратился к ней за помощью или с просьбой. Если в поликлинике работала другая смена – приходили домой, знали, что Тоня – так обращались к ней пожилые люди, знакомые с ней еще с младых ногтей, – не откажет: посоветует, посмотрит, перевяжет, сделает укол, измерит давление… Да мало ли чем может помочь такая опытная хирургическая сестра, которая была не только женой академика Пастухова, но почти всю жизнь проработала вместе с ним. Правда, некоторые досужие соседи сплетничали, что у Ивана Алексеевича была и другая, настоящая жена, от которой и родился Алексей-солнышко, красивый, как принц из волшебной сказки, за что и получил свое прозвище «солнышко». Одного не могли понять сплетники – отчего это Алексей живет с отцом и неродной матерью, которую называет мама Тоня. Но кому какое дело до чужой жизни…
Вскоре после смерти мужа Антонина сломала ногу. На ровном месте. Дома. На ею же самой натертом до зеркального блеска паркете – терпеть не могла лаковое покрытие, сама натирала специальной мастикой старинный паркет, категорически отказавшись менять полы, когда ЖЭК производил эти работы во всем доме.
После операции она уже не вернулась на работу, ходила с палочкой, пользовалась помощью социального работника, перестала выезжать на дачу, пуская туда на лето дачников, дни проводила в чтении. «Нет худа без добра, – говорила она своим подругам, – наконец я могу засесть за книги, а то ведь все времени не хватало. У меня столько непрочитанного накопилось, нужно наверстывать».
Внимательно осмотрев Веру Ильиничну, она пришла к заключению, что у нее ушиб головы, сотрясение мозга и небольшие ссадины. Бедная женщина кое-как сумела рассказать, что в парадном на нее напал какой-то парень, ударил по голове и выхватил мобильник, который вместе с очками висел на шее на шнурочке. Она кричала, но никто не вышел. С огромным трудом вошла в лифт, поднялась на седьмой этаж, вышла на площадку, а дальше ничего не помнит. Так и пролежала, пока ее не обнаружил Володя.
– Что будем делать, Антонина Ивановна? – спросил Володя.
– Будем лечить.
– Вы сказали – сотрясение мозга… Наверно, надо в больницу?
– Не надо, – категорически заявила она. Ей нужен постельный режим, уход и инъекции, которые я сделаю получше, чем в больнице. Дома у нее никого нет – все на даче, я знаю. А мне навещать ее не с руки, вернее, не с ноги.
– Может, все-таки лучше в больницу, Антонина Ивановна? Там постоянное наблюдение, уход… – попробовал возразить Володя.
– Не смеши меня, мальчик! Может, ты знаешь такую больницу, где существует постоянное наблюдение? И о каком уходе ты тут мне толкуешь? Лучше присядь на пару минут, пока я составлю список всего необходимого, с которым тебе придется сбегать в аптеку. Не возражаешь?
– Слушаюсь и повинуюсь, – улыбнулся Володя, мысленно восторгаясь решительностью и собранностью старой женщины.
– Вот и прекрасно.
Она села записывать названия лекарств, а Вера Ильинична слабым голосом стала протестовать, говоря, что лучше дозвониться дочери на дачу, не брать на себя обузу и все в таком же роде.
– Веруся, помолчите, пожалуйста, вы сбиваете меня, я могу пропустить что-нибудь. И вообще, сейчас вам нужно лежать и желательно не разговаривать. – Потом протянула листок Володе. – Обязательно купи капельницы с физраствором с запасом, чтобы не бегать лишний раз в аптеку.
– Да вы не волнуйтесь, Антонина Ивановна, я буду заходить к вам, все, что нужно, вы записывайте и звоните мне.
Так Веруся осталась у Антонины Ивановны…
Две недели строгого режима и идеального ухода, разумеется, сделали свое дело – Вере Ильиничне стало намного лучше. Тем не менее Антонина Ивановна настояла на консультации невропатолога, который, как известно, обычно не выезжает на дом, но под ее натиском сдался и навестил пострадавшую.
Молоденький доктор, осмотрев Верусю и проверив лекарства, которыми ее пользовала Антонина Ивановна, подтвердил и диагноз, и лечебную тактику:
– Вы и без меня прекрасно со всем справились, зря только отругали меня по телефону.
– Я и сейчас могу вас отругать, так сказать, лицом к лицу.
– За что же, уважаемая Антонина Ивановна? – с иронией в голосе спросил он.
– А за то, что пройти из поликлиники в соседний дом вы сочли для себя чуть ли не подвигом.
Врач смутился, хотел что-то возразить, но она решительно остановила его, не дав даже раскрыть рот:
– Дискуссия отменяется. Спасибо. Я провожу вас.
Дождавшись, когда за доктором закроется дверь, Вера Ильинична смущенно заметила:
– А не очень ли строго вы с ним? Все-таки врач…
– Врач? – возмутилась Антонина. – Знаешь, чтобы стать настоящим врачом, ему надо еще ртом посрать!
Лицо Веруси вытянулось.
– Господи, что вы такое говорите, Антонина Ивановна! Уж от вас-то я такого выражения не ожидала.
– Это не мое выражение, как ты изволила сказать, а лишь цитата. Я на авторство не претендую. Эти слова вместе с анатомическим пинцетом швырнул в меня хирург во время операции. Давно это было…
– Хирург?
– Ну да, я тогда только что окончила училище. Направление получила в клинику. Проработала всего-навсего три месяца, но была очень уверена в себе – еще бы: красный диплом, преподаватели хвалили, все у меня получалось быстро, споро, стояла на разных операциях у нескольких хирургов, никто не жаловался, никаких претензий, даже отмечали на пятиминутках отличную квалификацию. А тут вернулся из отпуска Пастухов…
– Академик, простите… ваш муж? – перебила ее Веруся.
– Ну, тогда он еще не был ни моим мужем, ни академиком, просто ассистент, даже без кандидатской. Защитился только через полгода.
– Боже, неужели Иван Егорович мог так выражаться? Никогда не поверю!
– А вы, Верочка, поверьте. После фронта, госпиталя, всего, что ему пришлось пережить, он мог и не такое подпустить порой. Правда, очень редко, но, как говорится, метко.
– За что же он так?
– Я ему вместо зажима подала пинцет.
– Всего-то? Каждый может ошибиться, – недоумевала Вера Ильинична.
– Это не всего-то, а серьезный промах. Понимаешь, он протягивает руку, не глядя, а я ему сую в ладонь вместо одного инструмента другой. Он рассердился. Мне бы промолчать, а я возьми да и тявкни в свое оправдание какую-то чушь, вроде того, что сама знаю, потому как вполне квалифицированная хирургическая сестра, не в первый раз… и все в таком духе. Вот тогда-то он и сказал мне эти слова и швырнул пинцет. Запомнила на всю жизнь.
– Ну надо же… А как вы могли после этого с ним работать?
– Могла. С тех пор он без меня никогда не оперировал. Сорок лет, как один день… – Антонина на мгновение задумалась, потом тяжело, опираясь на палку, поднялась и бодрым голосом объявила: – Вечер воспоминаний окончен. Пора ужинать.
– Антонина Ивановна, дорогая, неприятные воспоминания лучше стереть из памяти, а вспоминать и думать только о хорошем, – заключила «несушка».
– Нет Веруся, ты ошибаешься, стереть воспоминания невозможно, их можно только застирать, но пятна все равно остаются…
Через несколько дней Вера Ильинична смогла вернуться к себе домой, а спустя еще неделю приступить к работе. Разумеется, никому и в голову не могла прийти мысль заявлять в милицию, разыскивать преступника и тем более телефонный аппарат – нерасторопность наших правоохранителей давно стала притчей во языцех. Казалось бы, все вошло в свою колею, привычная, размеренная жизнь продолжалась. Однако воспоминания о первом знакомстве с доктором Иваном Пастуховым, которыми Антонина поделилась с Верусей, – и кто меня за язык дергал! – подумала она – всколыхнули в ее душе настоящую бурю. Было бы неверно считать, что она не вспоминала об этом эпизоде прежде, такого просто не могло быть! Однажды на вопрос своей близкой подруги, часто ли она вспоминает Ивана, Тоня ответила: «Я не вспоминаю, я помню, а это совсем разные понятия. Каждый божий день, каждый час, каждую минуту он со мной, в моих мыслях, в моих поступках. Помню все хорошее, приятное и не очень, все радости и огорчения».
