В объятиях самки богомола - Колочкова Вера (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT, FB2) 📗
Нет, по большому счету Марта к матери претензий не имела. Знала, что та ее любит. И вполне понимала мамины поползновения по устройству своей личной жизни. Она женщина красивая, выглядит моложе своих лет, фигуру сохранила почти девичью. Что же, пропадать такому добру ни за зря? Обидно доживать свою женскую жизнь в статусе разведенки, это понятно. Пусть, пусть как-то устраивает судьбу, не может тут быть никаких возражений вкупе с дочерней вредностью. Но тогда уж и записочек трогательно заботливых не пиши, не перемешивай личное с обязательным! А то захотела – и рыбку съесть, и… На этом надо остановиться в своих дочерних мыслях. Не будет она на маму до такой степени обижаться.
Остаток вечера скоротала у телевизора – как раз повторяли фильм про школьную жизнь, «Розыгрыш» называется. И хорошо, что повторяли, ведь могли бы вместо «Розыгрыша» и репортаж из Кремлевского дворца съездов с выступлением Горбачева опять в программу впихнуть. А на Харатьяна смотреть гораздо приятнее, чем на Михаила Сергеевича. Какой же любимый актер там красивый, с ума сойти! А поет как! И песня в конце очень трогательная, и слова: «Когда уйдем со школьного двора…» Жаль, фильм быстро закончился, потом какая-то ерунда началась. Ну почему, если что-то хорошее, то его обязательно мало бывает? Почему бы сразу несколько фильмов с Харатьяном не показать? Вот хотя бы про гардемаринов… Тоже ведь очень интересно! Тем более сегодня суббота, уроки можно не делать.
Улеглась в постель с книжкой, но не читалось и не спалось. Все время прислушивалась – не ворохнется ли ключ в замочной скважине. И сердилась на себя, сердилась, что жду мать. Потому что – чего ее ждать-то? Может, она под утро придет? Или вообще, завтра к обеду. Или к вечеру. Как уж получится в боях по устройству личной жизни. Нет-нет, не ждет она маму, не ждет. Не маленькая, чтобы без мамы не спать. Стыдно должно быть. Не маленькая…
Ключ в дверях ворохнулся – еще и до полуночи далеко было. Надо же, дождалась. Не заснула.
Встала, накинула халатик, вышла в прихожую, щурясь от света. Мама сидела на пуфике, слегка вытянув ноги, оглаживала рукой ступни. Подняв на нее глаза, произнесла хмельно плывущим голосом:
– Новые туфли зачем-то надела. Так ноги устали, пальцев совсем не чувствую.
Марта кивнула, будто соглашаясь с проблемой. Уперлась плечом в дверной косяк, запахнула халатик поглубже. Надо было сказать что-то или повернуться и уйти, но она продолжала стоять молча, смотрела на мамины ноги.
– Ты как? Нормально? Я там тебе записку оставила.
– Да, я видела. Ты написала – поужинай.
Мама перестала растирать уставшие ступни, глянула удивленно. Наверное, услышала в ее бесстрастном голосе нотку обвинения. Помолчала, потом спросила с легким насмешливым вызовом:
– И что?
– Да ничего, – пожала плечами Марта. – Ты написала – поужинай, я просто не поняла, что ты имела в виду.
– А что тут непонятного? – поднимаясь с пуфика, с тем же легким вызовом ответила мама. – Ты не знаешь, как люди вечером ужинают? Только что родилась, первый день на свете живешь?
– Да я знаю, как ужинают. Я не знаю, чем конкретно я должна была ужинать.
Мама молча прошла мимо нее на кухню, открыла дверь холодильника, помолчала, потом произнесла тихо:
– Так яйца же есть, Марта. Могла бы глазунью себе сделать или всмятку сварить. И вообще, я не поняла, ты сейчас мне претензии предъявляешь, что ли?
– Нет. Ничего я не предъявляю. Тебе показалось.
– Да где уж, мне показалось! Мне вообще ничего никогда не кажется! Я же явно услышала в твоем голосе упрек, не надо мне тут изображать… Хочешь сказать, что плохая мать оставила бедную несчастную доченьку без ужина, да? И сколько же этой доченьке годочков, интересно? Три? Пять? А может, десять? А, бедная несчастная доченька?
– Мам… Ну не начинай, чего ты…
– Я начинаю? По-моему, это ты начинаешь, дорогая! А может, мне тебе такие же претензии предъявить, а? Почему ты для мамочки ужин не соизволила приготовить? Мамочка уставшая пришла, а ужина нет.
– Я ничего тебе не предъявляю, мам. Тем более я у Оли поужинала.
Мама повернулась к ней всем корпусом, ничего не ответила. Протянула руку, нащупала на холодильнике пачку сигарет, поискала глазами зажигалку.
– Вон на столе, рядом с пепельницей, – тихо подсказала Марта.
Мама села на стул, положила ногу на ногу, прикурила молча. Движения ее были замедленными, взгляд то ли задумчивый, то ли равнодушно плывущий – такой взгляд обычно бывал у нее слегка под хмельком. Выпустив первую порцию дыма, вяло махнула ладонью перед лицом, проговорила тихо:
– Значит, у Оли поужинала, понятно. Да, теперь мне все понятно, что ж… Хочешь сказать, что у Оли хорошая мать, а у тебя плохая, да? Олина мать заботится о дочери, а у тебя мать по свиданиям бегает, своей жизнью пытается жить, сволочь такая, да? Олю мать любит, а тебя, бедненькую, совсем не любит?
– Все, мам, я спать пошла.
Марта развернулась, чтобы выйти из кухни, но мама остановила ее обиженным и по-прежнему слегка плывущим хмельным голосом:
– Нет уж, постой! Если начали, давай выясним все до конца! Чтобы недопонимания не было, чтобы лишнее масло в твоей глупой башке не каталось! Давай, садись, говорить будем! Ну!
Мама ногой подвинула кухонный табурет, показала на него пальцем. Марта села за стол, прикусив губу. Нет, плакать ей вовсе не хотелось. Наоборот, очень хотелось «выяснить», то есть расковырять в себе болезненную точку, которую мама назвала таким простым словом – недопонимание. Как будто, если ее и впрямь расковырять, понимание придет само собой. Да если бы так было на самом деле, господи!
– Значит, у Оли мама хорошая и добрая, а у тебя мать плохая и злая, – повторила мама, слегка качнувшись на стуле. – Олина мама живет интересами дочери, а твоей матери подобные интересы неинтересны? Это ты мне хотела сказать, да?
– Да, мам. Ведь на самом деле все так и есть, разве это неправда? – подняла на нее глаза Марта. – Оля с мамой очень близки, они живут, как две подружки, и мне иногда завидно становится, когда я за ними наблюдаю. Просто завидно, понимаешь?
– А что именно у тебя вызывает чувство зависти? Что мама облизывает Олю, как обезьяна облизывает своего детеныша? Что пылинки с нее сдувает? Что заменила свои собственные женские интересы интересами дочери? И ты считаешь, что этому можно завидовать, да?
– Ну да. А что в этом такого? Ты так говоришь, будто это очень плохо и неправильно.
– Да. Это плохо и неправильно.
– Но почему?! Почему, мам?
– Да потому! Потому что материнская обезьянья любовь – это преступление перед ребенком! Это такой огромный для него соблазн. А что хорошего в соблазне, скажи? Что хорошего в том, что ребенок с малолетства привыкает считать мать своей собственностью? На всю оставшуюся жизнь привыкает. Да что далеко ходить, моя дорогая, ты на нашу соседку посмотри, на бедную Валентину Ивановну! Вот уж кто полностью посвятил себя любимой доченьке. Да, она свою Маринку одна растила, с детства ее облизывала, во всем себе отказывала, чтобы у Мариночки все было. И счастлива при этом была, да. Не отрицаю, счастлива. Но эта разновидность счастья – тоже соблазн. Каждая мать, которая счастливо собой жертвует, потом оказывается у разбитого корыта, понимание содеянного приходит слишком поздно. Разговаривала я недавно с Валентиной Ивановной, плачет, жалуется на Маринку. Та из нее кого только не сделала! И домработница она у них, и гувернантка, и приемник для Маринкиного плохого настроения. Во всем у нее мать виновата, если послушаешь! Даже в том виновата, что слегла на неделю с гипертоническим кризом! Потому что подвела Мариночку, нервничать заставила! Пришлось Мариночке самой и обед для мужа готовить, и уборку делать, и уроки с детьми учить! И с работы отпрашиваться, чтобы сына-первоклассника из школы встречать. Просто ужас, как бедная Валентина Ивановна ее подвела! Так сердилась, так сердилась! Вот тебе и результат материнской обезьяньей любви, моя дорогая.
