Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016 - Янов Александр Львович (мир книг .TXT, .FB2) 📗
При всем том бесценен финальный вывод Тренина, добытый огромным трудом со ссылками на тысячи источников: «России необходимо в наибольшей степени (шоз! 1'иПу) подчеркивать свою европейскую идентичность», чтобы в конечном счете «спроектировать (еп§теег) постепенную интеграцию в Большую Европу». Насколько можно судить, вывод этот совпадает с программой Степашина и полностью противоречит тому, что делает Путин. Да, ошибся Дмитрий Витальевич на два-три десятилетия. Но велика ли ошибка, если счет идет на столетия? Только вот жизнь человеческая коротка…
Тем не менее, его вывод означает, что не соверши Ельцин свою последнюю ошибку (см. главу «Путин. На дальних подступах» в финале третьей книги), того, что сейчас творится в России, не происходило бы. Я не знаю, можно ли считать это счастьем (в жизни всегда хватает неприятностей), но уверен, что сегодня многие именно это счастьем и сочли бы. Да. речь о сослагательном наклонении, но мы ведь уже знаем, что ничего неприличного в нем нет. Важно другое. Важно, что в августе 1999-го то, что многие и многие сочли бы счастьем, и впрямь было так возможно, так близко. Вот и судите теперь мой легкомысленный заголовок.
Глава 2
СПОР СО СКЕПТИКОМ
Предвижу возражения, даже насмешки. Это что же за идиллическую Россию, спросит скептик, вы нам нарисовали в вводной главе? Пусть даже гипотетически, пусть с президентом Степашиным вместо Путина, мыслимо ли представить себе Россию 1999-го — после гиперинфляции начала 90-х и совсем недавнего дефолта, после Чеченской войны и «семибанкирщины», после всех прелестей первоначального накопления капитала, после «бандитского Петербурга», наконец, — культурно расцветающей, рождающей нового Пушкина?
Недаром же, скажут, заимствовали вы все ваши примеры «культурной сверхдержавы» из баснословного дворянского прошлого, когда ничтожное меньшинство «читало Смита и Бентама», а для мужицкого большинства даже «чтение грамоты числилось, по словам М. М. Сперанского, между смертными грехами». А ведь в сегодняшней-то России именно от этого позавчерашнего мужицкого большинства и зависит судьба страны. Неувязка получается у ваших Тренина со Степашиным. Наивно это как-то, мягко говоря.
Забыть, что ли, они от нас требуют, добивает меня скептик, что и по сей день, полтора столетия спустя после отмены крепостного рабства, не научилось это большинство, если верить Виктору Шендеровичу, любить свою родину «не назло миру, без угрюмства, без ходячих желваков и насупленных бровей, без вечно оттопыренного в сторону Вселенной среднего пальца»? Перечитайте хоть «Степь» Чехова, посоветуют мне, убедитесь, что и в те благословенные времена «культурной сверхдержавы» любило это большинство родину примерно так же, как любит ее сегодня, вся и разница, что не голосовало. Одной сценки достаточно: «Наша матушка Расея всему свету га-ла-ва! — запел вдруг диким голосом Кирюха, поперхнулся и умолк. Степное эхо подхватило его голос, понесло и, казалось, по степи на тяжелых колесах покатилась сама глупость».
Прими, однако, пассажир Кирюхины песнопения всерьез и попробуй объяснить ему, что вовсе не «матушка Расея», а кто-то другой «всему свету га-ла-ва», разве не услышал бы он в ответ ровно то же, что описал Шендерович? Едва ли, впрочем, даже самый завзятый народолюбец ввязался бы во времена Чехова в спор с Кирюхой. Другое дело сейчас, когда глупость эта не по степи катится, а звучит с миллионов телеэкранов по всей стране, настойчиво убеждая голосующих «Кирюх», что никакая это не глупость, а самая что ни на есть правда. И пусть сегодняшние интеллигенты-Чеховы отплевываются, кому, по-вашему (т. е. по-моему), поверит Кирюха?
О «зомбоящике»
Приперли, как говорится, к стенке, что тут возразишь? Все вроде бы верно. Я, правда, телеэкранов этих не слышу, но представление имею. Прилежно читаю обоих замечательных летописцев путинского телевидения, Славу Тарощину из «Новой газеты» и Игоря Яковенко из «Ежа», подробно запечатлевающих для потомства сегодняшнее торжество государственного холопства. Когда-нибудь после Путина, попомните мое слово, соберут эти летописи и издадут массовым тиражом — и ужаснутся, читая их, те, кто доживет. Точно так же, как ужаснулись мы с вами в 1980-е, знакомясь с государственным холопством советского телевидения.
Разве не сравнил тогда Андрей Вознесенский Останкинскую башню с гигантским шприцем для всенародных инъекций лжи? Разве не насмешило мир в феврале 1986 года, во время первого телемоста «рядовых граждан на высшем уровне» (Ленинград-Сиэтл), отчаянное восклицание суровой партийной дамы: «У нас секса нет!»? Разве забыли мы выражение: «Наше телевидение врало всегда, даже когда говорило правду»? СМИП оно ведь тогда официально и называлось — средство массовой информации и пропаганды. Собственно, средством была информация, целью была пропаганда. Разве не был в 1970-е удален с экрана чемпион по популярности КВН («сначала завизируй, потом импровизируй»)?
Короче, и советское, и путинское телевидение было и есть, по сути, «зомбоящик», как его сейчас называют. Только в советское время такого термина, сколько я помню, не было. И, похоже, неслучайно: люди не понимали, что их зомбируют. Не было общественного самосознания, одно государственное было. Благодаря телевидению общество не видело себя отдельно от государства. И власть это понимала, бдительно блюла, так сказать, протокол. Даже КВН с его сомнительными шуточками таил угрозу. Иначе говоря, признавала власть за телевидением особую роль: оно отвечало за формирование и неприкосно-венность() государственного холопства. И по сей день, прав скептик, отвечает.
Возражения
И все-таки на аргумент «что вы хотите, какой народ, такое и телевидение?» мой покойный — да будет земля ему пухом! — друг, телекритик Сережа Муратов, на книгу которого «Эволюция нетерпимости» (М., 2000) я буду здесь опираться, осторожно ответил: «А, может быть, какое телевидение, такой и народ?»
Пока что я все соглашался со скептиком. Сейчас попробую вместе с Муратовым возразить. Разница с советским временем не только ведь в том, что появился термин «зомбоящик», довольно, знаете ли, в сети популярный и свидетельствующий, что какая-то часть общества (может быть, те самые 15 %, что упрямо не вписываются в запутинские рейтинги, а, может, судя по популярности термина в сети, и больше), которая ПОНИМАЕТ, что телевидение — не более чем инструмент зомбирования.
И означает это что? Не то ли, что, в отличие от СССР, в постсоветской России появилось ОБЩЕСТВО? А это, в свою очередь, не ставит ли перед нами очень серьезные вопросы: КАК и ПОЧЕМУ появилось оно вдруг в царстве «Кирюх»? И что еще важнее: не может ли при определенных условиях то же телевидение сыграть роль прямо противоположную, роль освободителя общества от государственного холопства? Именно для того, чтобы ответить на эти вопросы, доказать, что не с потолка взято мое предположение, что та, другая, освободительная роль телевидения уже на нашей памяти СУЩЕСТВОВАЛА, и употребляю я в нашем споре этот гипотетический подход, включая «президента Степашина».
С вашего позволения, я сначала кратко сформулирую свои ответы на эти в известном смысле риторические вопросы, а потом попытаюсь их обосновать.
1. Мы знаем, что возникло общество, не отождествляющее себя с государством (не в дворянской России, заметьте, возникло, а в самой что ни на есть современной), во второй половине 1980-х. Вот стоило власти ослабить контроль над телевидением, и оно появилось.
2. Знаем мы также, что немедленно откуда-то, как из-под земли, зазвучали вдруг новые, свежие, откровенные голоса, что словно бы похороненная заживо на своих кухнях интеллигенция начала на глазах воскресать, и десятки, и сотни, неизвестно откуда взявшихся, честных и самоотверженных телевизионщиков-документалистов тотчас принялись отслеживать этот процесс возрождения общества.
