Осень на краю - Арсеньева Елена (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Ну нет!
Шурка еще крепче обхватил ветку. Если надо, он тут до свету будет сидеть, пока дворники не начнут метлами махать.
Неужели, да неужели ему придется сидеть здесь до свету?!
Господи... дай силы не упасть. Господи, укрепи!
Впереди шел бой, орудийный грохот становился все слышнее и громче, аэропланы беспрестанно реяли над идущими войсками, сбрасывая прокламации.
– Вот болваны, – сказал Дмитрий. – Мы ведь в бой идем! Сейчас как навернем на них! Бомбы бросали бы, а они бумажками нас бомбят!
Он сказал это, ни к кому, собственно, не обращаясь и не ожидая ответа, однако удивился, услышав скептическое хмыканье. Обернулся: солдаты шли следом привычной понурой шеренгой, готовые к бою, как к обыденной, безрадостной, но привычной работе.
Дмитрий пожал плечами. Не то чтобы у него были особо задушевные отношения с ротой... То есть сначала они были очень хорошие, но потом несколько остыли.
Установились они до смешного легко: когда Дмитрий принял роту и начались бесконечные разговоры о том о сем, он вдруг сказал, наслушавшись рассказов о женах и милках своих солдат, оставшихся в родных деревнях:
– Вот что, ребята, без победы в деревню лучше и не возвращайтесь: бабы заклюют вас там! Во что бы то ни стало, но мы должны сломить немца! Понятно?
– Так точно, понятно, васкородие, – хором, со смехом ответили они.
Через три дня пошли на позицию. Солдаты были настроены бодро и весело. К Дмитрию подскочил один из взводных, сверхсрочный унтер-офицер Кулешов:
– Позвольте доложить, васкородие... Солдаты оченно довольны, васкородие, что вы им про баб напомнили. Веселые теперь стали, больно уж смешно им показалось, как вы сказали, что бабы на деревне заклюют их. Теперь они постараются, васкобродь!
– Ну что же, слава Богу, что нам удалось ободрить их такими пустяками.
– Так точно, слава Богу. А вот другие не могут так насмешить, васкородие...
Что-то невыносимо фальшивое показалось Дмитрию в последних словах. Он не выносил желания выслужиться.
– Ну что ж, значит, они не клоуны, только и всего, – сказал сухо. – Между прочим, я тоже. Так что ежели низшие чины будут ждать, что я их каждый день веселить стану, то ждут они этого напрасно, так им и передайте.
Неведомо, в каких красках Кулешов передал солдатам слова ротного, но что-то явно передал. С тех пор Дмитрий видел перед собой только оловянные глаза и слышал истовое:
– Так точно, васкородие!
Или:
– Никак нет, васкородие!
Дмитрий совершенно точно знал, что упрекнуть себя ему не в чем: за чужими спинами в атаках он не прятался, старался быть, как у Лермонтова, «слуга царю, отец солдатам», однако некая стеночка имела место быть между ним и подчиненными, и пробивать ее не имел желания никто: ни ротный, ни низшие чины. Но таких вот откровенно издевательских смешочков, как сейчас, слышать не приходилось.
«Гадость», – подумал он в первую минуту с тяжелым чувством. Но постарался прогнать это ощущение: впереди бой, вон, обозы санитарные идут с той стороны, мало ли кого из них, из его роты, повезут таким образом через несколько часов, так стоит ли собачиться?
Мимо провезли раненых. Дмитрий вспомнил, как в первые дни, встречая скорбные встречные обозы, он не понимал, почему у раненых такие заостренные черты лица, точно у мертвецов. Для него это казалось странным и непонятным. «Ну, трудно, – думал он, – ну, больно, но не до такой же степени, чтобы так измениться в лице!» Потом он уже стольких раненых повидал, что понял – зарекаться вряд ли стоит: никто не знает, какое у него будет выражение лица, когда понесут на носилках...
Не доходя за версту до находившихся в бою войск, сделали небольшую остановку: для раздачи людям сахару и хлеба.
Выяснилось, что рота будет наступать по направлению к стоящей на холме ветряной мельнице, а дальше – на лес, где происходит самый бой. Ружейная и пулеметная трескотня доносилась отчетливо, но впереди – кроме леса – ничего не было видно. Мимо, со стороны боя проскакало во весь опор несколько казаков, то и дело почему-то оглядываясь назад...
Вскоре роте было предложено рассыпаться в цепь и дальнейшее движение продолжать уже цепью. Опять сделали остановку. Рота Аксакова в числе других была назначена в передовую цепь. Дмитрий объявил это. Многие сняли фуражки и начали истово креститься. «Господи, благослови!» – звучало со всех сторон.
Дмитрий пробежал взглядом по лицам. Лица были недовольные и злые. На некоторых отчетливо читалось выражение: «Ага, нашими телами дыры затыкают!»
«Черт, – подумал Дмитрий с внезапным, щемящим холодком, – никогда я таких лиц раньше у них не видел. И смешочков раньше не слышал. Что произошло? Распропагандирована рота, да? Как же это я прозевал? Когда это случилось? Вроде бы не водилось здесь агитаторов...»
Кто-то из знакомых офицеров говорил ему, что пропагандистские удары выбьют столько же жертв, сколько пули и снаряды. Дмитрий вспомнил одну из листовок, которые сбрасывались с немецких аэропланов, – обращение Вильгельма к своим солдатам, переведенное, однако, на русский язык... Ну да, этакая маленькая любезность противнику!
«Воины мои! – провозглашал германский император. – Вот уже наступила вторая Пасха, которую вы встречаете не среди своей семьи, а в открытом поле, где свистят вражеские пули и раздаются стоны умирающих за дорогую родину ваших товарищей и где витает постоянный страшный призрак ежеминутно грозящей смерти.
За все время войны вы показали свое геройство.
Ваше терпение и силы ваши не только не уменьшились за все время, а наоборот, с каждым днем все увеличиваются.
И во всем этом я вижу залог нашей победы над всеми врагами и блестящей будущности дорогой для нас всех Германии.
Правда, противники наши весьма сильны и коварны, а поэтому война еще может затянуться, но конечный итог войны уже вполне ясен теперь: наш могучий одноглавый орел сломит их под свои когти, и по всему миру разнесется слава германского оружия.
Что осталось у наших врагов?
Польша – наша.
Сербии и Черногории больше нет.
Их же участь разделила Бельгия, а также Прибалтийский край России.
Недалеко и то время, когда падут и прочие области и города, находящиеся уже почти в наших руках, и тогда противник первый заговорит о мире.
Поздравляя вас, мои милые и храбрые воины, я выражаю надежду, что следующую Пасху нам удастся праздновать, почивая на лаврах, созданных вашими руками, вашей кровью, жизнью ваших погибших товарищей, которые на многие столетия послужат эмблемой могущества Германии.
Вильгельм II».
– А что ж наш-то чего-нибудь такого не написал? – проворчал тогда Назар Донцов, прочитав листовку.
Наш-то не написал... А не написал ли кто-то вместо него то же самое, что выкрикивают на митингах эти мерзкие агитаторы? Не передаются ли здесь тишком, украдкой, от одного к другому, листовки, отпечатанные в какой-то подпольной революционной типографии?
«Их гоняют, их колотят, их арестовывают, но они возникают снова и снова, – мрачно думал Дмитрий. – Словно некие распропагандированные большевиками Девкалион и Пирра снова и снова сеют этих каменноголовых агитаторов... Все многообразие их словес сводится к одному: штык в землю и айдате обратно, помещичью землю делить, превратим войну империалистическую в войну гражданскую. Идиоты, о, какие идиоты... Неужели они не понимают, что сейчас, хоть это и звучит чудовищно, только война удерживает Россию в состоянии относительной стабильности?! Вот говорят: какой ужас эта война, все сошло с места, все сдвинулось, сколько людей всего лишились, превратились в беженцев, предприятия эвакуированы на восток (сколь мне известно, даже в нашем богоспасаемом патриархальном Энске теперь сделался мощный промышленный центр)... Да, все верно. Но это ничто по сравнению с тем, что начнется, когда солдатская масса, отвыкшая за два года работать, привыкшая ничего не делать, а только убивать, причем убивать безнаказанно, отхлынет на восток. Этот процесс может пройти безболезненно только в том случае, если Россия выйдет победительницей из войны и сможет диктовать свою волю побежденному противнику, на равных делить лавры со своими союзниками. Тогда солдаты, возвращаясь по домам, понесут на своих штыках победу и славу России. В противном случае – смерть тем, кто, по их представлениям, отторгнул их от родного дома на долгие годы совершенно напрасно, жирея и богатея на их крови и слезах их жен и детей. Ну, понятно, когда русский человек начинает махать топором, он сильно не выбирает, кого именно бьет, старого или малого, правого или виноватого... Мы, офицеры и солдаты, те, кого можно назвать истинными патриотами, кто – еще? пока? – не распропагандирован губительными идеями революционеров, мы будем делать все, чтобы этого не случилось, чтобы ошалелая от революционного угара Россия не очутилась в один страшный момент в кольце стран, которые отнюдь не пожелают распространения губительных идей на своей территории и начнут уничтожать нашу державу всеми силами и воистину всем миром...»
