Костяные часы - Митчелл Дэвид (лучшие книги без регистрации txt) 📗
– Четыре марки колониальной Индии номиналом в пол-анны, темно-синие, выпуска тысяча восемьсот пятьдесят четвертого или пятьдесят пятого года, с правой стороны листа и частичной маркировкой на поле, в хорошем состоянии, негашеные. Как вам?
– Недурственно. – Он продолжает рассматривать марки под шерлок-холмсовской лупой. – Не могу утверждать, что часто встречал подобные экземпляры. И на какую цену вы рассчитываете?
– В июне прошлого года одна гашеная марка из этой серии ушла с аукциона «Сотбис» за две тысячи сто фунтов. Умножаем на четыре, получаем восемь тысяч четыреста. Набавляем пятьдесят процентов за то, что марки негашеные, и получаем примерно тринадцать тысяч. Однако же… Держать магазин в центре Лондона накладно, за товар вы расплачиваетесь сразу же, а я весьма надеюсь завязать с вами плодотворные долгосрочные отношения, мистер Крибель.
– В таком случае называйте меня просто Бернард.
– Ну, раз так, то и вы называйте меня просто Маркус. Моя цена – десять тысяч.
Крибеля вполне устраивает озвученная цена, но ради приличия он делает вид, что терзается сомнениями.
– На марки Содружества в наши дни спрос невелик. – Он раскуривает трубку; ария завершается. – Увы, самое большее, что я могу дать, – восемь с половиной.
– Не вынуждайте меня идти на Трафальгарскую площадь, Бернард, сегодня очень холодно и скользко.
Он вздыхает, раздувая волосатые ноздри:
– Жена меня со свету сживет за подобную уступчивость, но молодых филателистов следует поощрять. Давайте поделим разницу и сойдемся на девяти тысячах двухстах пятидесяти фунтах.
– Десять – простое, удобное, круглое число. – Я обматываю шею шарфом.
Последний вздох.
– Ладно. Пусть будет десять. – Мы обмениваемся рукопожатием. – Вас устроит чек?
– Да, но, Бернард… – останавливаю я его у самой двери в подсобку; oн оборачивается. – Вот вы бы позволили кому-то унести эти великолепные «пол-анны» прежде, чем получили бы за них деньги?
Бернард Крибель склоняет голову, чествуя мой профессионализм, возвращает мне марки и уходит выписывать чек. По Чаринг-Кросс-роуд ползет полудохлый автобус. Демоны уволакивают Дон Жуана в ад: что ж, такова судьба всех дилетантов, которые пренебрегают должной подготовкой.
Пробираюсь по извилистым улочкам рождественского Сохо, шумным, вспаренным, в склизком месиве талого снега, пересекаю Риджент-стрит, по которой гигантским ледником сползают автомобили, и прибываю в неприметный лондонский офис банка «Свисс интегрите», что прячется в тихом переулке за площадью Беркли-Сквер. Гориллоподобный охранник распахивает передо мной пуленепробиваемую дверь, приветственно кивает, зная, что мне назначено. В просторном светлом зале – кремовый интерьер, отделка красным деревом – я кладу чек на полированный стол миниатюрной сотрудницы банка, которая не задает никаких вопросов, кроме: «Как поживаете, мистер Анидр?» Возле ее компьютерного терминала красуется швейцарский флажок, и пока она заполняет бланк на мой вклад, я рассеянно думаю, что, возможно, мадам Константен, швейцарская экспатриантка с неразглашенным доходом, тоже снисходит до посещения этого офиса и сидит в этом, обитом бархатом кресле. Меня не оставляют воспоминания о нашей странной встрече в часовне Королевского колледжа, хотя я больше не испытываю необъяснимой потери времени. «До свидания, мистер Анидр», – говорит клерк, и я согласно отвечаю: «До свидания». Деньги – всего лишь побочный продукт моего искусства, и все же я покидаю банк словно бы при оружии и в бронежилете; теперь, с чеком Крибеля, на моем банковском счету пятьдесят тысяч. Это, конечно, мизерная сумма для большинства клиентов банка «Свисс интегрите», но для студента, который сам пробивается к верхам, это очень неплохо. И эта сумма еще умножится. Почти все мои приятели из Хамбер-колледжа – за исключением тех, чьи родители достаточно состоятельны и по доброте душевной позволяют себя доить, – по уши в долгах, но упрямо отказываются признавать, что в течение первых пяти лет по окончании университета им придется хлебать дерьмо полной ложкой и делать вид, что это черная икра. Ну, мне это не грозит. Я сам кого угодно дерьмом закидаю. По мере сил.
В крытом переходе у Пиккадилли-Серкус двое в костюмах и плащах стоят у двери и громогласно отчитывают кого-то невидимого. Сквозь тонкую завесу снега с дождем ярко светятся витрины магазина «Тауэр рекордз»; станцию метро «Пиккадилли-Серкус» уже захлестывает первая волна офисных работников, живущих в пригородах, а меня раздирает любопытство. Между мужчинами в плащах я мельком замечаю какого-то жалкого йети, который жмется под дверью.
– Поздравляю, ты разработал отличную маркетинговую стратегию! – говорит один из его мучителей. – Вон там прохожие цветы покупают, а здесь ты к ним пристаешь, просишь милостыню, так что они вынуждены давать тебе деньги, чтобы не выглядеть бессердечными ублюдками, – пьяно восклицает он. – Между прочим, мы как раз и занимаемся маркетингом. Интересно, сколько ты настрелял за вечер?
– Я… – Йети испуганно моргает. – Я ни в кого не стрелял.
Мучители переглядываются и издевательски хохочут.
– Я ж много не прошу. Мне надо тринадцать фунтов, чтобы переночевать в хостеле.
– Приведи себя в порядок и найди себе работу – хотя бы грузчика!
– Без местижильства на работу не принимают.
– Ну, так обзаведись ме-сто-жи-тель-ством.
– А безработным комнаты не сдают.
– Нет, ты слышишь, Гарри, у этого типа на все найдется объяснение.
– Эй, эй, тебе нужна работа? Я дам тебе работу. Хочешь? – спрашивает второй мучитель.
Первый мучитель, тот, что покрупнее, нависает над беднягой:
– Мой коллега вежливо интересуется, нужна ли тебе работа.
Йети нервно сглатывает и кивает:
– А какая работа-то?
– Нет, ты слышишь, Гарри? Какие привередливые нищие пошли.
– Будешь деньги собирать, – говорит Гарри. – Десять фунтов в минуту. Гарантированно.
У йети какой-то лицевой тик.
– А что надо делать?
– Сейчас поймешь. – Мучитель поворачивается к улице и швыряет пригоршню монет в просвет между машинами, которые грохочущим потоком стремятся к Пиккадилли-Серкус. – Давай, Эйнштейн, греби деньгу! – (Монетки катятся под колеса и днища автомобилей, рассыпаются по островкам подтаявшего грязного льда.) – Видишь, улицы Лондона на самом деле вымощены золотом.
Оба мучителя, страшно довольные, заплетающимися шагами уходят прочь, а изможденный йети размышляет, можно ли собрать монеты так, чтобы не угодить под автобус.
– Не смей, – говорю я бездомному попрошайке.
Он сердито сверкает глазами:
– А ты поспи в мусорном баке!
Я достаю из бумажника две двадцатифунтовые банкноты.
Он глядит то на деньги, то на меня.
– Как раз на три ночи в хостеле, – говорю я.
Он берет деньги, прячет во внутренний карман замызганной куртки.
– Премного благодарен.
Принеся жертву богам, я ныряю в подземку, и она засасывает меня в воронку смрада немытых тел и зловонного дыхания.
Сентенция предельно проста: «Многие писатели изображали государства и республики такими, какими им никогда не удавалось встречать их в действительности… Между тем, как живут люди, и тем, как должны они жить, расстояние необъятное: кто для изучения того, что должно бы быть, пренебрежет изучением того, что есть в действительности, тем самым вместо сохранения себя приведет себя к погибели: человек, желающий в наши дни быть во всех отношениях чистым и честным, неизбежно должен погибнуть в среде громадного, бесчестного большинства». И за это откровенное, прагматичное суждение кардинал Реджинальд Поул провозгласил Никколо Макиавелли пособником дьявола! После станции «Эрлз-Корт» поезд метро выныривает на поверхность, в угасающий свет дня. Мимо проносятся газовые подстанции, эдвардианские крыши, каминные трубы, телевизионные антенны, автостоянка у супермаркета, щиты с рекламой о сдаче помещений внаем. Пассажиры стоят, покачиваясь, будто говяжьи туши на крюках, или живыми трупами обмякают на сиденьях: офисные трудяги с воспаленными глазами, подключенные к «дискменам»; их обрюзгшие сорокалетние ипостаси пялятся в «Ивнинг стэндард», а без пяти минут пенсионеры уныло взирают на окраины западного Лондона, поражаясь быстротечности жизни. «Я – Система, ты должен меня побороть, – стучат колеса. – Я – Система, ты должен меня побороть». Но что значит «побороть систему»? Разбогатеть, получить вольную, избавиться от ежедневного унижения и тягостного труда? Нас медленно обгоняет другой поезд, на параллельных путях; в метре от меня проползает вжатый в дверное стекло юный клерк из Сити – таким на будущий год стану и я. Хорошая кожа, хорошая одежда и опустошенные глаза. На обложке прижатого к груди журнала заголовок: «Как разбогатеть к тридцати». Парень замечает меня, щурится, пытается прочесть название моей книжки из серии «Пингвин-классик», но его поезд сворачивает на соседний путь.
