И весь ее джаз… - Гольман Иосиф Абрамович (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Впереди предстояли опасные мероприятия. И мне очень не хотелось подставлять под пули жену. Что, если оставить ее здесь?
Конечно, ужасно было представить себе мою берлогу без Наргиз. Но представить жену мертвой было несравнимо ужаснее.
Я спросил Соколова, можно ли ей пожить на суденышке два-три дня, за любые деньги. Он предложил другой вариант: никаких денег не надо, но завтра и послезавтра у них круизы, и потребуется помощь. Можно ли рассчитывать на Наргиз? Он даже сам готов был ей платить.
Теперь уже от денег отказался я. Конечно, на Наргиз можно рассчитывать. Она по дому умеет все. Только паспорта у нее нет.
– Наплевать, – сказал владелец судна. – Тут проверять некому.
На том и порешили, оставшись чрезвычайно довольными друг другом.
Когда я сообщил новость Наргиз, глаза ее наполнились слезами.
Я обнял жену.
– Так надо, малышка, – шепнул ей на ухо. – Ты ведь дождешься меня? Не выскочишь замуж за профессора?
Она, без перехода, засмеялась и ничего не ответила.
Хотя мне и так было понятно – не выскочит.
И дождется.
Главное, чтобы я смог вернуться.
Я сошел на берег и двинулся по ступенькам вверх, на набережную.
Мое сердце оставалось на суденышке со странным именем «Васисуалий». Это было и больно, и радостно одновременно. Больно – потому что без сердца жить тоскливо. А радостно – потому что там оно было в безопасности.
Оборачиваться так и не стал: долгие проводы – долгие слезы.
16. Москва. Т/х «Васисуалий-2». Москва-река: от Краснопресненской до Кремлевской набережной. Танцуют все
Предстоящий круиз Ефим Аркадьевич Береславский назвал с присущей ему скромностью: «Первый московский джаз-арт-заплыв», о чем постепенно прибывающим гостям сообщал большой разноцветный баннер, прикрепленный при входе на первый кораблик.
Плакат действительно получился немаленький, и налетавший ветерок то и дело норовил его повалить. Но тот, было накренившись, вдруг выпрямлялся как ванька-встанька, так ни разу и не упав. К большому удовольствию собравшихся, потому что это абсолютно соответствовало изображению.
На баннере, кроме громких слов, была репродукция одной из экспонируемых картин, уже упомянутой выше, под названием «Спаситель». Она изображала девушку, похожую на всех девушек сразу, ее оберегал, нежно обнимая за плечики, мужчина, лицо которого художник предпочел вовсе не изображать.
Получалось, что картина была идейно близкой обоим полам, и те, кто пришел пораньше, уже начали фотографироваться на ее фоне.
Глядя на импровизированные фотосессии, профессор удовлетворенно улыбался. Чем больше будет снимков, тем больше их выложат в социальных сетях, и тем активнее станут продвигаться в массы имена его гениальных авторов.
Гостей подошло уже довольно много, большинство из них были друзьями устроителя, и ему приходилось буквально разрываться на части, чтобы успеть перекинуться со всеми хотя бы парой фраз.
Но тут он мгновенно сделал стойку.
Быстро подходившая с набережной девушка не была ни миллионершей, ни телеведущей, ни даже старой знакомой профессора. Зато она была искусствоведом и работником самой знаменитой российской картинной галереи.
– Здравствуйте, Верочка! – искренне обрадовался он. Выставить промотируемого художника в главной галерее страны – это, как говорится, все равно что обычному чекисту пострелять из маузера Дзержинского.
– Здравствуйте, – не очень радостно ответила искусствовед Костромина.
Она попала сюда в результате многоходовой комбинации хитроумного профессора. Он в чем-то помог одному, тот – другому, другой – третьему, а очередной – попросил Верочку поспособствовать галеристу в выставке его безвестного гения. Верочка и сама очень неплохо относилась к Береславскому – слышала о нем от друзей. Но просить их жесткую директрису за неведомое открытие Ефима Аркадьевича – который и сам-то не был профессионалом в изобразительном искусстве – было довольно стремно. А отказывать – нежелательно по целому ряду причин.
Вот почему Верочкино настроение сейчас было не очень. Она лишь искренне надеялась, что среди всей мазни очередного самоучки сможет найти что-то стоящее. Либо сумеет в личной беседе убедить профессора, что в данный момент его протеже выставлять на суд высоких профессионалов рановато.
– Пойдемте посмотрим работы? – предложил он. Верочка заранее предупредила, что в круиз не поплывет – у нее были дела на весь вечер.
– Пойдемте, – со сдерживаемой грустью сказала Костромина.
Ефим жестами призвал к себе наиболее близких друзей и открытым текстом объяснил, что им надо развлечь народ, а ему необходимо на десять минут исчезнуть из общего внимания. Друзья, которых теоретически надо было самих развлекать, тем не менее не обиделись. Они слишком хорошо знали этого персонажа. Да к тому же еще и дружили с ним.
А профессор со старшим искусствоведом нырнули через два кораблика в третий, носивший гордое имя «Васисуалий-3». Он был гораздо больше просто «Васисуалия», так как перестраивался на базе не 544-го проекта, а теплохода «Москва». То есть – все тридцать шесть метров в длину, почти шесть – в ширину, и главное – с длиннющим пустым носовым отсеком, вполне пригодным хоть для дискотеки, хоть для художественной выставки.
Сегодня здесь планировалось и то, и другое.
Вдоль бортов стояли деревянные мольберты. На них Наталья, жена Береславского, почти заканчивала устанавливать работы первого художника, Дмитрия Шевцова. Мастер был вполне зрелый и в середине девяностых – даже коммерчески успешный. Успех приносили выставки в правильных организациях типа Газпрома, Госдумы и Совета Федерации. Их по доброте душевной организовывал один из почитателей Диминого таланта. Второй стороной финансового успеха была его мама, Екатерина Витальевна, властная, красивая, умная и невероятно энергичная женщина, которая вела всю коммерческую деятельность своих сыновей-художников.
Ну а дальше уже было не столь радужно. Доброхот перестал помогать, а маму одолели возрастные недуги, и каждый день мчаться на электричке два часа в Москву и столько же обратно стало невмоготу.
В итоге со всей печалью замаячил вопрос физического выживания. Хотя нет, физически, живя в деревне, с голоду не помрешь. Но те же холсты, краски и рамы на грядке, к сожалению, не произрастали.
Мама, случайно познакомившись с Береславским и интуитивно сразу все в нем поняв, где логикой, где лестью, где напором убедила профессора заняться обоими ее талантливыми детьми. Хотя Ефиму Аркадьевичу – в отличие от его жены Натальи – гораздо ближе было творчество младшего сына Екатерины Витальевны, Никиты.
Но речь пока про Диму.
Иконописец по образованию, живописные работы он создавал яркими, веселыми, жизнерадостными. В его фонах невозможно было найти даже двух одинаковых маленьких кусочков.
При этом сам художник был очень спокойным, худым, бледным и к тому же глубоко религиозным. Жил он с семьей в деревне уединенно (это был его любимый термин), а себя называл «человеком убогим». Хотя, с другой стороны, мгновенно возбуждался от любой критики и, ударяя себя в узкую грудь, почти кричал, что он – «сильный художник!».
Береславский очень любил всех троих мастеров, с которыми сейчас работал. В том числе – и Диму Шевцова. Наталья – та вообще обожала светлое во всех смыслах Димино творчество. Профессор же, тепло к нему относясь – и даже вешая его работы у себя на даче, – все-таки опасался, что у Шевцова-старшего недостаточно пока оригинального, только ему присущего живописного лица. Наталья придерживалась противоположного мнения, что в семье Береславских было многолетней нормой.
Верочке Костроминой хватило трех секунд, чтобы принять сторону профессора. Она недовольно сморщила губы, а Береславский победно посмотрел на свою жену. Та попыталась было переубедить Костромину, но где там… «Это тебе не с мужем спорить», – несколько злорадно подумал Ефим Аркадьевич.
