Грешница - де Ренье Анри (е книги TXT) 📗
В то время как мсье Паламед д'Эскандо покоился на своем парадном ложе, под угрюмым оком кавалера де Моморона, мсье де Сегиран рассылал родне полагающиеся извещения. И таким образом, в тот день, когда в эксском соборе совершалось отпевание мсье Паламеда, там присутствовало все эскандотство, ибо Эскандо не желали, чтобы кто-нибудь из них отправлялся в земное недро без их участия в этой церемонии. Поэтому здесь можно было видеть, кроме отца покойного, мсье д'Эскандо Кривого и мсье д'Эскандо Заику бок о бок с мсье д'Эскандо Большим. Мсье д'Эскандо Корабельный отсутствовал, за год перед тем скончавшись, но мсье д'Эскандо Рыжий был налицо, рядом с мсье д'Эскандо Маленьким, являвшим тут же свое недоброжелательное и чванное лицо, при виде которого мсье де Сегиран испытал мало удовольствия, ибо оно приводило ему на память некоторые инсинуации, все еще не получившие опровержения. Впрочем, на этот раз мсье де Сегиран был этому рад. Что было бы, если бы его жена была сейчас беременна? Ей могли грозить печальные последствия, ибо она была очень поражена преступлением, совершенным рядом с нею и так сказать у ее порога, и виновник которого был ей знаком. С этого дня лицо мадам де Сегиран хранило необычайную бледность, и она почти все время проводила в молитвах, от которых душе Паламеда д'Эскандо не могло не быть пользы.
Размышляя так, мсье де Сегиран следил за ходом церемонии. Мсье де Моморон пожелал, чтобы она была весьма пышной и чтобы было как можно больше музыки, как подобает тому, кто служил, не без отличия, на галерах его величества. Для себя он такой не требовал и надеялся обрести могилу на дне морском. Он решил при первой же возможности покинуть Кармейранский замок. Состояние его ноги вскоре должно было ему позволить вновь вступить в командование галерой, а бутылка-другая доброго рома, извлеченная из констапельской, должна была ему помочь забыть всех Эскандо на свете, в том числе и прекрасного, неблагодарного и вероломного Паламеда.
Таково было настроение мсье де Моморона, когда он выходил из церкви, отправляясь навестить свою мать, старую мадам де Сегиран. Он нашел ее сильно сдавшей и расстался с ней не очень-то довольный, ибо мадам де Сегиран сказала ему, что никогда не перестанет быть благодарной своему маленькому Ла Пэжоди, если он действительно избавил его, Моморона, от предмета постыдной страсти, и никогда не перестанет сожалеть, что теряет с ним Ла Пэжоди, одно из главных своих удовольствий, состоявшее в том, чтобы слушать, как он играет на флейте; все, что говорится относительно Ла Пэжоди и прекрасного Паламеда со слов двух турецких невольников, сущая бессмыслица, ее не разубедят в том, что за всем этим кроется какая-нибудь женщина, ибо Ла Пэжоди не гнушается и самыми скромными и достаточно было какой-нибудь горничной, чтобы толкнуть его на это полуночное безрассудство; истина, в конце концов, откроется, и Ла Пэжоди уйдет из рук правосудия, как бы ни старались все эти злобствующие против него Эскандо, которые из кожи лезут, хлопоча и домогаясь, чтобы его судили с беспощадной строгостью.
VI
Во всей истории мадам де Сегиран и мсье де Ла Пэжоди стороной, о которой всего неохотнее распространялся мсье де Ларсфиг, был процесс, закончившийся осуждением мсье де Ла Пэжоди на каторжные работы. Дойдя в своем повествовании до этого дела, мсье де Ларсфиг становился довольно скуп на подробности и ограничивался общими местами. Хотя все это уже стало прошлым и участвовавшие лица сошли со сцены жизни, мсье де Ларсфигу было неприятно сознаться, что процесс мсье де Ла Пэжоди велся, быть может, не со всем желательным беспристрастием и не слишком много делал чести его судьям. Приговор был как бы предрешен, и не прилагалось особых усилий к тому, чтобы выяснить истину и рассеять обманчивую видимость, под которой она нередко кроется. Так было и теперь, к великой пользе мадам де Сегиран, чье имя ни разу не было произнесено на суде.
Это молчание должно быть всецело вменено в заслугу мсье де Ла Пэжоди, который проявил себя в настоящем случае благороднейшим человеком и держал себя так, как того, быть может, не вполне можно было бы от него ждать. В самом деле, за свою любовную карьеру мсье де Ла Пэжоди никогда не обнаруживал чрезмерного радения о добром имени женщин, и сделанное им для мадам де Сегиран исключение доказывает, что он питал к ней более нежное и более почтительное чувство, нежели ко многим другим, ибо немало значило щадить ее так, как делал он, ценою своей свободы, тем более что он вполне справедливо мог поставить ей в вину то положение, в котором он очутился благодаря ей.
Действительно, единственным подлинным доказательством того, что мсье де Ла Пэжоди и есть убийца мсье Паламеда д'Эскандо, были эти найденные в саду ножны, которые мадам де Сегиран выбросила за окно, чтобы от них отделаться и не думая о том, что таким образом она губит мсье де Ла Пэжоди. Не будь этих изобличающих ножен, ему, быть может, удалось бы выпутаться, ибо тогда он имел бы против себя лишь показания Али и Гассана, а показаний двух невольников-турок было бы недостаточно для того, чтобы осудить столь сурово дворянина и дать им его в товарищи по галерной банке. Во всяком случае, если бы мсье де Ла Пэжоди счел нужным сознаться в своем ночном пребывании в комнате мадам де Сегиран и сообщить о неожиданном появлении мсье Паламеда д'Эскандо, он мог бы утверждать, что обнажил шпагу лишь перед лицом смертельной угрозы со стороны этого последнего и что, отнимая у него жизнь, он только защищал свою собственную, и тогда его преступление свелось бы к схватке влюбленных и оказалось бы несчастием, отнюдь не предумышленным.
Таким образом, храня молчание, мсье де Ла Пэжоди лишал себя всяких средств защиты; вдобавок, совершенному им убийству мсье д'Эскандо он позволял давать объяснение, которое должно было ему до крайности претить. Всю свою жизнь мсье де Ла Пэжоди слишком открыто любил женщин, и ему не могло не быть неприятно, что станут думать, будто он, хотя бы раз, был им неверен в своей любви и будто предметом этой неверности явился мсье Паламед д'Эскандо. И вот, мсье де Ла Пэжоди приходилось выступать в обличье, которое едва ли было ему очень по вкусу. Добавим, что, если бы он от этого уклонился, он, кроме всего прочего, избежал бы ненависти, которой в течение всего процесса его преследовал кавалер де Моморон и лютость которой он выказал, приняв участие в мстительных происках племени Эскандо, не перестававшего, как и он, докучать судьям своими ходатайствами.
Опять-таки и здесь мсье де Ларсфиг как-то затруднялся допустить, чтобы эти интриги, приставания и вопли могли оказать какое-нибудь влияние на строгий приговор, постигший мсье де Ла Пэжоди. Мсье де Ларсфиг, несмотря на всю независимость своего ума, был все же человек судейский и, как таковой, считал себя призванным к известной сдержанности в оценке обстоятельств этого процесса. Тем не менее, при всей его осторожности и при всех его умолчаниях, мне казалось возможным установить, что на чрезмерную суровость, проявленную в отношении мсье де Ла Пэжоди, воздействовали причины, не относящиеся к его преступлению. Сколь бы ни были беспристрастны судьи, они обладают человеческими свойствами, и на их решениях отзываются, помимо их ведома, их собственные страсти. Такова немощность нашего естества, коей они подвержены, как бы они ни старались ее превозмочь. А среди судей, призванных к участию в разборе этого дела, был не один, который, либо сам, либо из-за своих близких, имел основания быть недовольным мсье де Ла Пэжоди. Своими любовными похождениями мсье де Ла Пэжоди оскорбил немало влиятельных в городе семейств. Такое множество обольщенных жен, к тому же иной раз похищаемых и покидаемых с немалым шумом и без всякого стеснения, было не по вкусу мужьям, и над головой мсье де Ла Пэжоди скопилась глухая и свирепая злоба, которая ждала только случая, чтобы на него обрушиться. Теперь все эти недовольные образовали опасный союз, насчитывавший сообщников даже в стенах суда. И мсье де Ла Пэжоди имел дело с плодами ненависти, вызванной его неосторожным поведением и приведшей к созданию целой партии, которая твердо решила воспользоваться случаем и избавиться раз и навсегда от этого человека, столь опасного для добродетели жен и для чести мужей, причем те, кто еще не пострадал, объединились с теми, у кого уже было на что пожаловаться. Впрочем, следует добавить, что заговор питался не только этими частными интересами; он находил поддержку и в общественном мнении. А оно громко высказывалось против мсье де Ла Пэжоди. Всюду обласканный, всюду радушно принятый, мсье де Ла Пэжоди нажил себе не только друзей, необычайный успех, которым он пользовался, обратился против него же, в силу одной из тех перемен в настроении, которые не очень-то красивы на взгляд, ибо порождаются глухой завистью, втайне гложущей сердца людей и не чуждой также и женщинам. Те из них, коими мсье де Ла Пэжоди пренебрег, не могли ему простить, что он обращался к другим, когда, по их мнению, они более, чем кто бы то ни было, были бы способны дать ему то, чего он искал, и при этом делали вид, будто удивляются, как это другие могли довольствоваться тем, что они-то сами, якобы, отвергли. Что же касается поклонников, коих виды мсье де Ла Пэжоди расстроил и коих он неоднократно оставлял с носом, то они относились к нему не лучше. Считалось хорошим тоном недоумевать, как это можно было давать себя морочить этому выскочке. Ибо, в конце концов, зачем, собственно, явился в Экс этот Ла Пэжоди со своей флейтой и повадками завоевателя? По какому праву привлек он всеобщее внимание своими проказами и скандалами, дерзостью своих похождений и вольностью речей?
